Только и всего. Элли больше не слышала, чтобы он разговаривал по телефону с миссис Майерхофер, и подозревать эту Эдну Шпатц у нее не было никаких причин. И все же каждый раз, как отец уезжал в Селкирк, она была просто уверена — он продолжает обманывать маму, хотя ей и было известно, что у Эдны Шпатц есть муж и двое маленьких детей. Примерно в это время Люси снова стала приходить к ним, и Элли много раз собиралась рассказать ей эту ужасную историю про миссис Майерхофер. Но миссис Майерхофер была до того уж дура и деревня, что папа просто не мог ничего с ней иметь! Даже подумать нельзя.

Она заставила себя в это поверить, и так продолжалось до вчерашнего вечера. Телефонный звонок застал ее на лестнице. Она подумала, что это Джой, он обещал позвонить около девяти, и побежала наверх в свою комнату. В это время отец взял трубку внизу и тут же крикнул: «Не трудись, принцесса, это меня!» Она крикнула в ответ: «Ладно, пап», пошла к себе, закрыла дверь и — сама не знает, как это вышло! — осторожно подняла трубку. Сперва она была просто не в состоянии ничего услышать, ни единого слова. Сердце у нее словно раскололось — одна половина стучала прямо в голове, другая сжималась в горле, а сама она будто перестала существовать. С отцом говорила женщина. Эдна Шпатц или кто другой — она не знает. Миссис Шпатц представлялась ей такой же деревней, как и миссис Майерхофер, но весь ужас в том, что, судя по голосу, женщина была интеллигентной… и молодой! Она говорила, что, если не оплатит счет, она просто не знает, чем это для нее кончится. Отец сказал, что займется этим потом «и не по телефону». Он говорил шепотом, но все равно чувствовалось, что он очень сердится. Женщина расплакалась. Она сказала, что агентство угрожает судом. Она называла его «Джулиан, Джулиан» и все плакала. Она говорила, что просит прощения, она знает, не надо было звонить — в эти два выходных она несколько раз набирала номер и вешала трубку — но кто же еще ей может помочь, если не «Джулиан, Джулиан».

Тут Элли почувствовала, что не в силах слушать дальше. Женщина была такой несчастной и такой молодой! Поэтому она опять запрятала трубку под подушку и сидела в растерянности, не зная, на что решиться. Через минуту или чуть больше отец позвал ее снизу. Как можно осторожнее она поставила телефон на место и спустилась к нему, все время что-то болтая. Она знала — он следит за каждым ее движением, — хочет выяснить, не подслушала ли она, но Элли уверена, что не выдала себя ни словом, ни видом. Она продолжала лепетать: Джой то да се, это да вот это, и стоило ему только сказать: «Причаливай-ка сюда, красотка», как она моментально села рядом на кушетку и даже позволила держать себя за руку все время, что они смотрели телевизор и ели вишни. Поэтому она и проглотила столько всякой дряни — боялась, как бы он не догадался, что она встревожена. И ей без конца лезла в голову разная чепуха: вдруг у нее есть старшая сестра, о которой ей ничего не известно, вот она-то и звонила и просила отца прислать денег. Конечно, сестру она сама выдумала — это Элли понимала, но именно из-за этого она начала сомневаться — а вдруг она и все остальное тоже выдумала…

— Люси, я совершенно растерялась… И я так несчастна! Потому что теперь я и сама не знаю, так это или не так. Думаешь, это правда?

— Что правда?

— Ну то, что я узнала.

— Ведь ты слышала собственными ушами, разве нет?

В этот вечер она не обращала внимания на то, как Рой красуется перед дядей, — ей было о чем подумать: прежде всего о дяде, чья тайна наконец-то раскрыта, потом об Элли, которая узнала эту тайну, потом о миссис Сауэрби, которая ничего не знала, и, наконец, о себе самой.

Как же поступит Элли? Расскажет матери? Или дяде Ллойду? А может, прямо поговорить с отцом, чтобы мать так никогда ничего и не узнала? Да, пойти к нему, и если он пообещает порвать с этими женщинами и никогда больше не… А может, сперва надо выяснить, кто она такая, и пойти к ней. Прямо прийти и сказать, что она должна немедленно расстаться с ее отцом под страхом разоблачения или даже заключения в тюрьму, если обнаружится (а это вполне вероятно), что она продажная женщина, которая имеет дело с мужчинами вроде Джулиана Сауэрби. А может, Элли имеет смысл скрывать свою тайну, подстеречь очередной телефонный звонок, а потом неожиданно поднять параллельную трубку и, вместо того чтобы сидеть сложа руки и покрывать предательство отца, раз и навсегда положить этому конец: «Говорит Элинор Сауэрби. Я дочь Джулиана Сауэрби. Прошу вас назвать свое имя…»

Вдруг возле Люси оказалась Элли и зашептала ей на ухо.

— Что? — переспросила Люси.

— Забудь все это.

— Но… разве это не правда?

— Эй, девоньки, — позвал Джулиан, подделываясь под простонародный говор. — Пора бы уж в дом — хватит, нахихикались.

Они побежали через лужайку к дому. Элли вздрогнула, набросила платок и устремилась в открытую дверь.

Люси крикнула вдогонку:

— Элли! Что ты думаешь делать?

Элли остановилась.

— Да просто уеду в Северо-западный.

— Но, — Люси взяла ее за руку, — как же твоя мама?

Как раз в этот момент их догнали мальчики: «Дорогу!

Поберегись! Осторожно, дамы!» — больше она уже ничего не могла сказать: их могли услышать. А потом Джулиан Сауэрби подхватил их под руки и, смеясь, потащил в дом. На другой день Джой укатил в Алабаму, а Элли лихорадочно занялась сборами, беготней по магазинам и почти не расставалась с матерью, которая, похоже, все еще не знала, что творится у нее за спиной. Несколько раз не больше чем на минуту они оставались вдвоем, но Люси не успевала и рта раскрыть, как Элли уже говорила: «Тс-с, потом», или: «Люси, я не хочу вспоминать об этом, правда», и, наконец: «Послушай, я просто ошиблась».

И когда пришло время расставаться, казалось, что они вовсе и не были никакими подругами. Элли вместе с родителями уехала в Эвастоун во второй уик-энд сентября, а в понедельник, в тот самый день, который Люси обвела пятью черными кругами, они с Роем в набитом чемоданами «гудзоне» отправились в Форт Кин: занятия были на носу.

3

В середине ноября за одну только неделю она дважды падала в обморок — первый раз в телефонной будке в «Студенческой кофейне», а на другой день — когда встала, чтобы выйти из аудитории после занятий по английскому. В университетской клинике — бывшей казарме, перестроенной после войны, — Люси сказала доктору, что у нее скорее всего малокровие. Сколько себя помнит, она всегда была бледная, а кончики пальцев — что на руках, что на ногах — в сильный мороз в одну секунду превращаются в ледышки.

После осмотра Люси оделась и села на стул, придвинутый доктором. «Нет, дело не в кровообращении», — сказал он и, отвернувшись к окну, поинтересовался, не было ли у нее задержек. Сначала Люси сказала — нет, потом — да, и тут же подхватила пальто и учебники и выскочила из кабинета. В тесном коридоре у нее опять закружилась голова, но это продолжалось всего минуту.

Едва она прикрыла дверцу телефонной будки в «Кофейне», как вспомнила, что Рой еще на занятиях. К телефону подошла миссис Блоджет, и Люси молча повесила трубку. Она подумала было набрать номер училища и попросить, чтобы его позвали, — но что она ему скажет?

И тут, когда первый приступ сменился полной растерянностью, ею овладела странная мысль — а может быть, Рой здесь вообще ни при чем? Она поймала себя на том, что рассуждает, как ребенок, который совсем не знает жизни и думает, будто женщина может забеременеть сама по себе. Стоит ей только захотеть.

Вернувшись к себе в комнату, Люси посмотрела на календарик со смехотворными пометками. Только в прошлую субботу, когда Рой привез ее из кино, она жирно обвела черным карандашом День Благодарения…

Вечером, когда дежурная постучала в комнату и сказала, что звонит Рой, она не отозвалась.

На другое утро, в восемь, когда остальные студентки спешили кто завтракать, кто на занятия, Люси прибежала в клинику. Ей пришлось долго ждать на скамейке в коридоре: доктор появился только в десять.

— Я Люси Нельсон, я была у вас вчера, — сказала она.

— Заходите, присаживайтесь, — сказал доктор.

Потом подошел к двери и прикрыл ее поплотнее. Когда он вернулся к столу, Люси сказала, что не хочет ребенка. Доктор чуть-чуть отодвинулся, закинул ногу на ногу и ничего не сказал.

— Доктор, я только что начала учиться. Первый семестр первого курса.

Он ничего не ответил.

— Чтобы поступить сюда, я несколько лет работала. Вечерами за стойкой. В Либерти-Сентре — я ведь оттуда… И летом тоже — три года подряд. А тут я получаю жилищное пособие. Не поступи я сюда, я бы вообще не смогла учиться в колледже — из-за денег. Я никогда еще не уезжала из дому, доктор. Это мои первые самостоятельные шаги. Я ждала этого всю жизнь. Копила деньги. Годами мечтала об этом.

Он невозмутимо слушал.

— Доктор, я не какая-нибудь вертихвостка, клянусь вам. Мне только восемнадцать лет. Вы должны поверить!

Доктор, сдвинувший было очки на лоб, опустил их на переносицу.

— Не знаю, что и делать, — сказала она, пытаясь собраться и побороть волнение.

Лицо доктора осталось неподвижным. У него были добрые глаза и мягкие седые волосы. Он почесал нос.

— Не знаю, что и делать, — повторила она, — не знаю.

Он скрестил руки. Покачался на стуле.

— Доктор, до этого у меня никогда не было мужчин. Он первый. Правда. Я не вру.

Доктор опять повернулся к ней.

— А молодой человек где? — спросил он.

— Здесь.

— А точнее, Люси. Где?

У нее немного отлегло от сердца. Может быть, он и в самом деле собирается помочь?

— В Форт Кине.

— Значит, он своего добился и в сторону?