— Сэйбл!

— Э-э… что?

— Не хочешь потереть мне спину?

— Не имею ни малейшего желания!

— Я так и думал.

— Тогда зачем же вы спросили?

— Затем, что спину мне надо как следует отмыть. Ничего, в один прекрасный день ты согласишься сделать это.

— Ну да, конечно! Можете тешить себя подобными мечтами, мистер Мак-Кракен, — возможно, ваша спина от этого станет чище!

— Люблю получать столь мягкие отповеди. Это все равно что быть избитым меховой муфтой.

— Что-что? — Сэйбл невольно повернулась и прошептала:

— Боже мой, Боже мой…

Он был слишком высок и широк для лохани, поэтому вода, скрывавшая ее по плечи, ему едва доходила до пояса. Грудь, вся в мыльной пене, согнутые ноги и даже часть живота с дорожкой темных волос были открыты для ее обозрения. А потом Хантер приподнялся, потянувшись за кувшином, и она увидела…

Часть его тела, которую она мысленно называла не иначе как «та часть», показалась над водой. Она лежала в гнезде из волос, очень мирно, словно всегда была такой, но Сэйбл знала по опыту, что «та часть» способна удлиняться и твердеть, не давая мужчине возможности скрыть желание.

Хантер, сосредоточенно смывавший с волос мыло, вдруг заметил ее завороженный взгляд, проследил его и откровенно улыбнулся. Пусть даже «та часть» уже была скрыта водой, Сэйбл вспыхнула не только лицом, но даже шеей и плечами. Знакомое стеснение в паху заставило Хантера посмотреть вниз. Воды в лохани было не так уж много, и в возбужденном состоянии его член неминуемо показался бы над поверхностью. Пожалуй, не стоило испытывать судьбу. Однако, сползая в воду настолько, насколько это было возможно, он не удержался от того, чтобы поддразнить смущенную скромницу:

— Надеюсь, ты успела все как следует рассмотреть?

— Вы… вы просто… о-о!

Этот человек совершенно лишен чувства стыда! Взгляд Сэйбл, однако, буквально приклеился к мыльной воде в лохани, и его никак не удавалось оторвать.

— Послушай, женщина, если бы я знал, что ты будешь так есть меня глазами, то не стал бы заказывать еду!

Выпустив эту стрелу, Хантер вернулся к своим волосам. Когда поток почти остывшей воды из кувшина пролился на его голову, Сэйбл замахала руками:

— Шрам! Его нельзя мочить!

— Ничего не поделаешь, придется. Кстати, подай мне бритву и прочее.

Она несколько раз перевела взгляд с Хантера на седельные мешки и обратно, словно оценивала опасность, которая могла таиться в этой простой просьбе. Потеряв терпение, Хантер начал приподниматься в лохани (надо сказать, с готовностью).

— Ради Бога, не надо! — возопила Сэйбл. — Я уже несу, несу!

С него вполне сталось бы пройти по комнате голым! В мгновение ока нашарив в мешке бритвенные принадлежности, она бросилась с ними к лохани, забыв про одеяло. Без него она выглядела весьма соблазнительно: много раз стиранная рубашка просвечивала на фоне камина, края ее едва достигали середины очень белых, округлых бедер. Нечего и говорить, что Хантер воспользовался возможностью рассмотреть все, что можно.

— И кто же здесь поедает кого глазами? — ядовито осведомилась Сэйбл, бросая бритвенные принадлежности на пол у лохани.

Отскочив так поспешно, словно к ней тянулись жадные руки, она снова обмотала ноги одеялом, не сознавая, что это заставило рубашку сильнее натянуться на груди. Проклятие, думал Хантер, наслаждаясь этим зрелищем, как бы эта женщина ни куталась, она выглядит все более нагой! Поношенный хлопок так и льнул к коже, сквозь него заметно просвечивали более темные полукружия, в центре каждого из которых возвышалась небольшая вершинка.

Заметив, что он так и не отвел взгляда, Сэйбл отошла как можно дальше. Облизнув внезапно пересохшие губы, Хантер не дал воображению разыграться и занялся такой знакомой и обыденной вещью, как раскладывание бритвенных принадлежностей на стуле.

Между тем Сэйбл сидела перед мирно потрескивающим камином, изнемогая от жары. Отойти — означало приблизиться к Хантеру, поэтому она оставалась на месте, досадуя на испарину, все сильнее выступающую на лбу и шее.

Когда он смотрел на нее, это оставляло на теле ощущение прикосновения, особенно сильное почему-то там, куда взгляд проникнуть не мог. Она чувствовала все свое тело, каждый дюйм кожи, каждый волосок. Особенно сильным это ощущение было в самых потаенных местах: на груди, между ног… Бесполезно было изо всех сил сжимать бедра — оно не исчезало. А ведь Хантер на этот раз даже не дотронулся до нее! И очень жаль, потому что в этот момент, как никогда прежде, она жаждала его прикосновений. Это все было в высшей степени неприличным, но также восхитительным, чудесным.

Странно, но Сэйбл далеко не так ужасалась себе, как раньше… Или это было совсем не странно? Она убеждала себя, что не должна продолжать в том же духе, потому что это принесет только… Что?

«Наслаждение, — сказал чей-то вкрадчивый голос. — Неописуемое наслаждение!»

Сэйбл бросила встревоженный взгляд через плечо, уверенная, что слышала голос Хантера. Однако тот в это время бился над тем, чтобы одной рукой удерживать зеркальце, а второй брить щеку в опасной близости от шрама. Выходило, что к ней обратился голос ее души.

— Я помогу, — предложила Сэйбл, заметив муки Хантера.

Она взяла зеркальце и опустилась на колени рядом с лоханью, вода в которой остыла уже до комнатной температуры. Впрочем, Хантера это как будто не беспокоило. Он повернул зеркальце под нужным углом, улыбнулся в знак признательности и продолжил бритье. Возможно, ей скоро стало бы неловко находиться в непосредственной близости к обнаженному мужчине, но он так яростно скреб бритвой, что она испугалась за едва затянувшийся шрам.

— Осторожнее, мистер Мак-Кракен! Вы повредите шов!

— Кстати, о шве: пора его убрать. Он жутко зудит.

— Ах так? Будь по-вашему.

Подвинувшись, Сэйбл крепко взялась за подбородок Хантера, откусила узелок у самого виска, а за другой резко потянула. Волосяная нить выскользнула практически безболезненно. Не выпуская подбородка, Сэйбл подняла бритву и начала брить щеку вокруг шрама.

— Прекратите улыбаться, это мешает.

— Я не нарочно.

— И держите рот закрытым.

— Тебе нравится командовать, правда ведь?

— Иногда. А теперь не мешайте мне заниматься делом.

— Отличное бритье, — похвалил Хантер, когда его подбородок оказался наконец на свободе. — И мне нравится, когда ты командуешь.

— Да неужели? — преувеличенно удивилась Сэйбл, скрывая удовольствие. — Большинство мужчин предпочитает женщин кротких, как голубицы, которые соглашаются со всем, что бы им ни говорили. А уж если женщина попробует командовать!..

— Значит, я не такой, как большинство мужчин.

Сэйбл в этот момент поднесла бритву к его шее. Она помедлила, потом сказала:

— Я уже не раз убеждалась в этом.

— Тогда позволь спросить — лучше я или хуже?

— Однажды вы уже задавали этот вопрос.

— Я помню. Помню и то, что ты не ответила ничего конкретного.

Она подвинулась ближе, держа бритву у самого его горла и готовясь снова ухватить за подбородок. Хантер и вправду был человеком необычным. Снова и снова он отдавал себя на ее милость, невзирая на резкости, которые успел услышать. Почему бы, подумала она, хоть один раз не дать ему честный ответ?

— Вы лучше других, мистер Мак-Кракен, — сказала она негромко, мягко и была одарена открытой, незащищенной улыбкой.

Наконец с бритьем было покончено.

Близость Сэйбл не прошла для Хантера бесследно, оставалось только надеяться, что это не слишком бросается в глаза. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь хотел женщину с такой силой. Мало-помалу в нем пробуждалось чувство собственности, заставляя испытывать враждебность ко всем и всему, что могло хоть как-то покуситься на нее. Это было опасное состояние, тем более что она принадлежала другому.

Он попробовал представить Сэйбл в объятиях Черного Волка — и не сумел. Неужели она не заслуживала лучшего мужа, чем человек, для которого жена — лишь собственность, часть имущества, как лошадь или лук?

«И какого же мужа она заслуживает? — ядовито поинтересовался внутренний голос. — Уж не такого ли, как ты? Можно подумать, ты знаешь, что нужно женщине вроде нее!»

Хантер бросил вороватый взгляд из-под ресниц. Сэйбл собирала бритвенные принадлежности. Лицо ее было сосредоточенным, задумчивым. Округлости груди вольно обрисовывались под рубашкой, создавая волнующий контраст с выражением лица. Что она делала с ним! Еще немного — и он действительно высунется из воды! Хантер незаметно подвинул к опасному месту мочалку и решил впредь мыться как можно дальше от Сэйбл.

Ничего не зная про бурю, бушующую в его душе и — что еще хуже — теле, Сэйбл повернулась и провела ладонью по лицу Хантера, проверяя качество бритья.

— Сойдет, — пробормотала она про себя. Хантер накрыл ее руку своей.

— Не делайте этого, мистер Мак-Кракен! — встревожилась Сэйбл. — Мы оба знаем, что это нехорошо.

— Я день и ночь повторяю себе это, женщина, — ответил он, пытаясь свести все к шутке, — но ты совратишь и святого.

Шутка не удалась. Он был напряжен почти до боли, он жаждал — и чувствовал робкую ответную жажду. Он пытался уважать в Сэйбл чужую жену, как уважал замужних женщин всю свою жизнь, будь они женами индейцев или сенаторов. Но отпустить ее означало добровольно отказаться от всякой надежды, безоговорочно уступить ее мужу и хозяину, Черному Волку. Лучше бы она была женой любого другого индейца, даже распоследнего!

Зачем он играл с огнем, позволяя себе надеяться? Это было все равно что брать в долг все больше и больше, не имея ни малейшего желания возвращать. Это ведь было неминуемо — уступить Сэйбл тому, кто имел на нее все права.

— Ты же не любишь его, — прошептал Хантер (она вздрогнула, попыталась отстраниться, потом притихла). — Это чувствуется, вот в чем дело.

Он отпустил мочалку (которая все равно уже не могла ничего скрыть) и поднял другую руку, коснувшись мокрыми пальцами горла Сэйбл. Несколько капель воды одна за другой скользнули вниз, исчезнув во впадинке между грудями, видневшейся в расстегнутом вороте рубашки. Он чувствовал ее слабый трепет, который можно было принять за смущение, но, когда Хантер отпустил плененную ладонь, Сэйбл не отдернула ее, а позволила мягко опуститься на его прохладное плечо.