Несколько человек внесли тему уважения.

— Если кто-то не уважает ваши основные отношения, такой человек недостоин быть с вами, — сказал старый участник группы.

— Не заслуживают ли уважения и люди, находящиеся вне основных отношений? — спросил я.

— Только до тех пор, пока они соблюдают правила основной пары, — многие согласно закивали.

Несколько недель после вето я чувствовал какое-то онемение. Я не мог отделаться от мысли, что я только что сделал нечто ужасное, что разорвав так резко и беспричинно отношения с любившей меня женщиной, я слово бы взял драгоценный дар и швырнул его в грязь. Мне было больно, но куда сильнее я чувствовал, что беспричинно причинил боль другому человеку.

Распутать этические аспекты было непросто. Было ли бы этично отказаться принять вето, если я в явной форме дал Целести это право? Этично ли было разорвать отношения с женщиной, которую я любил и которая любила меня, по слову третей стороны? Ни то, ни другое не казалось мне правильным. В конце концов я пришёл к логическому расчёту: я был с Целести десять лет, а Элейн — лишь несколько. Я был женат на Целести. У нас был общий дом. Принять вето казалось менее разрушительным, чем отказаться сделать это.

Но оно по-прежнему не казалось мне правильным.

Однажды, я сказал Целести, что я больше никогда не приму вето.

— Почему, — спросила она.

— Ты разбила моё сердце. Ты сделала больно и Элейн и мне. Если что-то идёт не так, приди и поговори со мной об этом. Но больше никаких вето.

Но ущерб нашим отношениям был уже нанесён, хотя нам и понадобилось некоторое время, чтобы это осознать.

Мы с Элейн ухитрились спасти из катастрофического вето свою дружбу. Мы по-прежнему обменивались электронными письмами и общались через интернет-мессенджер. Мы оба отчаянно пытались понять, что же произошло, но к концу года мы по большей части адаптировались к дружбе без любовной составляющей.

Мои отношения с Беллой просуществовали после того вето всего несколько месяцев. В январе 2002-го ей предложили работу в Сан-Франциско и она решила принять это предложение.

Распад наших отношений назревал давно. Когда Белла прилетала, чтоб увидеть меня или я прилетал к ней, чтоб увидеть её, всегда наступал момент расставания и горе накатывало на неё как волна. Я помню, как мы сидели в аэропорту обнявшись, а по её лицу струились слёзы. «Я не хочу быть без тебя», — говорила она. «Я люблю тебя. Это фигово. Любовь не должна причинять такую боль.»

У меня не было слов, которые могли бы что-то исправить. Она не могла выносить жизнь вблизи меня, потому, что наложенные Целести ограничения, с которыми я согласился, были слишком суровыми. Она не могла выносить жизнь вдалеке от меня, потому что мы любили друг друга и это было слишком болезненно. Поэтому она делала единственное, что могла: переехала от меня на расстояние, достаточное для того, чтоб смочь отпустить меня.

Я убедил себя в том, что она делает это исключительно в интересах своей карьеры. Я не признавал роли наших отношений в этом решении.

Наши отношения не надолго пережили её переезд. Расстояние слишком сильно давило на нас. Она пару раз приезжала ко мне, но слёз каждый раз было столько же, сколько и улыбок. Нам с ней не было позволено узнать то, на что мы были способны: почти десять лет наши отношения жили под Дамокловым мечом. Даже без явного ущерба, нанесённого использованием права вето, простое знание того, что кто-то другой может приказать нам расстаться, медленно разъедало фундамент наших отношений. Я сказал Целести, что не приму нового вето, но было слишком поздно: мы с Беллой прожили годы в тени вето и урон уже был нанесён.

Официальное завершение наших отношений произошло в телефонном разговоре. Он был коротким, почти деловым. Белла прямо сказал, что она не может оставаться моей партнёршей, пока я остаюсь с Целести, и пока наши отношения происходят на расстоянии. Она сказала, что готова оставить дверь открытой для будущих отношений, если вдруг мы когда-нибудь будем жить неподалёку, но только если со мной не будет Целести. Что есть слишком много всего, чего ей нельзя говорить и делать. Она пыталась десять лет, но оказалось просто невозможно построить со мной отношения, приносящие ей счастье до тех пор, пока я обременён ограничениями, не позволяющими ей быть со мной близкой.

В Сан-Франциско она начала встречаться с мужчиной, блестящим и эксцентричным разработчиком встраиваемых систем и робототехники, обладавшим неортодоксальным вкусом во всём: от музыки до стиля отношений. Мы с ним подружились. В итоге эти двое поженились.

Я принял тот факт, что отношения закончены, но много лет пытался понять ­— почему Белла завершила их. Я думал: мы были вместе десять лет, почему, после всех этих лет, ситуация стала такой, что она больше не могла быть со мной? Я не понимал это, и было трудно примириться с тем, что мне надо принять завершение отношений, не понимая, в чём его причина. Мне хотелось завершенности, что означало для меня понимание того, что именно пошло не так. Но в тот момент мой взгляд на мир не мог приспособиться к пониманию этой причины. Для того, чтоб понять и принять причины, которые сделали наши отношения неприемлемыми для неё, мне потребовалось много времени. И развод.

Мы с Беллой близки даже сейчас. Степень её терпеливости в отношении меня совершенно удивительна. Её любовь ко мне была глубока, несмотря на всю боль, которую я ей принёс, несмотря на все продемонстрированные мной различные виды плохого обращения, несмотря на мою неспособность постоять за наши отношения. И когда от наших отношений осталась лишь зола, я наконец осознал, что неправильного было в лозунге около церкви из моего детства.

«Твоя жизнь либо сияет светом, либо отбрасывает тень». Всё не так просто. Каждый из нас это смесь света и тьмы, хорошего и плохого. Меня легко любить, как говорили многие мои партнёрши. Я люблю в ответ с безрассудной щедростью. Но при этом я, как оказалось, способен быть беспечным по отношению к чужим чувствам и не понимать их ценности до тех пор, пока не становится слишком поздно.

Если бы мы были аккуратно рассортированы на кучки, отмеченные «хорошие люди» и «плохие люди», жизнь была бы куда проще. Мы бы не могли быть, например, быть теми, кого любить просто, но опасно.

Даже сейчас, когда я пишу эти строки, мне трудно думать о Белле, не вспоминая о том, как я подводил её. И да, она по-прежнему любит меня с тихой определённостью. Моя жизнь отбрасывает на неё и свет и тень, так же как и на многих других моих любимых.

Оглядываясь назад сейчас, с расстояния нескольких десятилетий, мне совершенно очевидно, что именно произошло с моими отношениями с Беллой и как точно такие же вещи помогли мне разрушить отношения с Руби. Я чувствовал неуверенность не потому, что у Руби начались отношения с Ньютоном. Я чувствовал неуверенность от того, что они символизировали.

С Ньютоном Руби никогда не была человеком второго сорта. Ей никогда не надо было подчиняться чьим-то прихотям, не надо было бояться выйти за пределы поставленных ей рамок. С Ньютоном пределом было только небо. Она могла попросить о чём угодно. Могла защищать свои потребности без страха расправы и иметь разумные ожидания того, что он попробует удовлетворить их. На их пути не было особенных преград, у их отношений не было никаких границ, кроме тех, о которых они сами договорились вдвоём. Её отношениям никогда не надо было прятаться в тени. Когда она была с ним, она могла расслабиться, потому что обратный отсчёт до расставания не был запущен. Он мог предложить ей всё, что хотел, что значило, что он мог предложить ей то, что я не мог.

Все ограничения, наложенные на Руби моими соглашениям с Целести, все тысяча и один способы, которыми я не мог быть с ней — все они ранили её, так же как и Беллу. И хотя я и не мог видеть этого непосредственно, на каком-то глубинном уровне я об этом знал. Меня не беспокоили другие отношения Целести, потому, что другие партнёры не могли предложить ей что-такое, чего не мог предложить я. Отношения Руби с Ньютоном меня беспокоили, потому, что он мог свободно предложить ей то, чего не мог предложить я. Я не взял на себя ответственность за свою неуверенность, я не мог. Потому, что это можно было бы сделать, только если поставить под вопрос основание моих отношений с Целести, что могло привести меня к пониманию того, что наше соглашение неустойчиво.

Поэтому я обвинил во всём Руби. Я винил её за всё, что чувствовал. Я перестал разговаривать с ней и даже относиться к ней как к человеческому существу. Я упаковал все свои страдания и сложил к её ногам, говоря: «Как ты могла сделать это со мной?» И она сделала единственную разумную вещь, которую могла, она ушла.

Мне потребовалось много времени для того чтоб увидеть, что да, соглашения построенные на неуверенности и страхе причиняют страдания тем, кто их заключает, но окружающим они причиняют гораздо больше страданий. Мои отношения с Беллой продержались дольше, чем отношения с Руби потому, что я был мудрее и чуть более зрелым, но я всё ещё не мог понять, что приглашаю людей в своё сердце, не имею возможности позаботиться о них.

11

Я впервые встретил Амбер в 2002-ом, когда мы на встрече ПолиТампы обсуждали вето, наложенное Целести на Элейн. В тот вечер она мало говорила и я обратил на неё не очень много внимания — мои мозги были забиты другим.

Амбер и её муж Рик только что переехали в Орландо из Калифорнии. Они были полиамурны и их приманила репутация юго-западной Флориды в качестве расцветающей мекки полиамории. ПолиТампа существовала уже восьмой год и вызвала появление похожих групп повсюду в штате. Район Тампы приобретал репутацию горячего местечка для полиаморов.

Амбер с Риком столкнулись со сложностями, похожими на те, от которых страдали мы с Целести. У них было совершенно разное представление о том, какими они хотят видеть свои отношения. Амбер хотела быть открытой для любви и связей, какие бы формы они ни принимали. Рик, как и Целести, хотел структурированных, иерархических отношений, обеспечивающих ему безопасную позицию на вершине. Амбер хотела цельности, самоопределения и гибкости. Рик хотел быть уверен в том, что он всегда будет первым, что никто и никогда не приблизится к ней слишком близко, а он всегда сможет контролировать то, насколько далеко заходят её другие отношения.