Мы говорили о том, что это значило для каждого из нас: договорённости между мной и Целести, разнообразные ограничения, в рамках которых было позволено существовать моим остальным отношениям.

Белла сказала: «Я не ищу ничего серьёзного. На мой взгляд, всё это звучит неплохо.»

Мы поговорили ещё. Мы заигрывали друг с другом. Наконец, мы поцеловались. Белла улыбнулась: «Это заняло у тебя немало времени! Я уже час жду, когда же ты это сделаешь.»

Так начался длинный период хорошей погоды в моей личной жизни, по крайней мере с моей точки зрения. Среди волн, поднятых разрушением моих отношений с Руби появился участок спокойной воды… как я потом понял, в основном потому, что большую часть удара приняла на себя Белла.

Целести, всё ещё находящаяся под впечатлением разрыва между мной и Руби, восстановила своё правило «Никакой совместной жизни с любовницами». Она видела, как сильно я пострадал от расставания. Кроме того, расставание прямо повлияло на неё через наши денежные затруднения. Целести ослабила запрет на жизнь в общем доме с другой любовницей и вот результат — катастрофа. Понятно, что для того, чтобы катастрофа не повторилась, надо быть уверенными, что мы больше никогда не двинемся по этому же пути. «Никогда больше», — говорила Целести. «Мы попробовали и это не сработало. Больше никакого совместного проживания с другими любовными интересами».

Когда у меня начали развиваться отношения с Беллой, нам с Целести пришлось решить, что именно значит «не проводить ночь с другой любовницей». Значит ли это, что я должен вернуться домой до того, как Целести ложится спать? До заката? До полуночи? Мы обсудили это и решили, что «комендантский час» будет начинаться в два часа ночи.

Белла жила в собственной квартире неподалёку от нас. Её жилище было украшено в стиле встречи позднего средневековья с технофетишизмом: в жилой комнате доминировали огромный ткацкий станок, самопрялка и стеллажи с компьютерным железом. После полугода отношений, я проводил с ней один или два вечера в неделю. Как и во время общения с Руби, в эти вечера я всё время смотрел одним глазом на часы, чтоб быть уверенным в том, что доберусь домой вовремя.

Мы не включили Беллу в дискуссию о моём «комендантском часе». Мы даже не подумали спросить есть ли у неё мнение по этому поводу. С чего бы мы могли это сделать? Наши правила были про нас двоих. Разумеется, они влияют на Беллу, но мы думали о наших собственных потребностях. Мы думали, что «внешние» отношения должны быть аккуратно упакованы и ограничены, в противном случае, как мы с Целести можем оставаться «основными» партнёрами?

Это создавало практическое ограничение того, как много я могу проводить времени вместе с Беллой. Мы могли общаться только по вечерам, после работы. А неутомимый и неумолимый таймер всегда вёл свой отсчёт. Даже если мы не виделись неделю или две, если я хотел доказать привязанность к Целести, то должен был быть дома в обговоренное время. Иногда это означало необходимость встать и уйти в середине разговора. Белла, как и Руби всегда понимала, что как бы близки мы ни были и как бы сильно нам не хотелось обратного, она будет спать в одиночестве.

Когда пробивал час, я вставал, чтоб уйти. Она провожала меня до дверей, мы поспешно обнимались и она быстро отворачивалась, чтоб я не видел, как она плачет. Я ехал домой, и моё сердце болело при воспоминании о выражении её лица.

Несмотря на всю свою боль, Белла никогда не бросала вызов этим правилам. В нашей иерархии потребностей, её потребности ничего не значили. Наши отношения с самого начала были построены на Хобсоновском выборе: принимай эти условия или уходи. Принять эти условия в начале, пока сердце не затронуто — несложно. И к тому времени, когда она влюбилась, она уже согласилась на условия, в которых у неё не было права голоса.

На самом деле правило «без ночёвок» не гарантировало, что Целести никогда не будет спать в одиночестве. Я иногда уезжал на компьютерные конференции, часто в удалённые штаты. Иногда я ездил к родителям. Это для неё было нормально, но спать в одиночестве из-за того, что я с другой — нет. Настоящая проблема была вовсе не в том, чтоб никогда не спать одной. А в мысли, что она может оказаться в одиночестве в то время, когда я буду проводить время с кем-то другим.

Со временем Белла становилась всё более и более несчастной. Когда я вставал, чтоб уйти, она могла обнять меня, зарывшись лицом в моё плечо. «Отстой», — говорила она. А затем она могла развернуться, но уже не настолько быстро, что я не мог видеть её слёз, а я уходил.

Постепенно, тихо, без шума и пыли, у наших отношений появились глубокие корни. Мягко, осторожно, так медленное, что мы почти не замечали этого, они достигли отведённых им рамок. Бесконечные вечера, во время которых я одним глазом смотрел на часы, понимая, что когда время настанет — надо будет уходить, тихая боль в момент ухода… Безмолвная, потому что подать голос означало риск показаться не проявляющей уважения к моим отношениям с Целести… всё это начало накапливаться.

Однажды она сказала мне: «Я люблю тебя. Любить тебя — небезопасно. Это больно.»

Она хотела большего. Я тоже хотел большего, хотя это и казалось похожим на измену.

В уравнении, которое написали мы с Целести, её счастье имело значение, а счастье Беллы — нет. Каждый раз, когда я уходил, у меня возникала тяжесть в груди. «Это для высшего блага», — убеждал я себя. «Целести — моя основная партнёрша. Я не могу потерять её. Соблюдать правила — важно. Это для высшего блага.» Иногда я даже почти верил в это.

Белла была программистом с опытом в области систем коммутации телефонной связи. Когда начали появляться современные мобильные телефоны, её таланты оказались крайне востребованными. Однажды, когда мы встречались уже несколько лет, она пришла ко мне и сказала:

— Мне предложили работу.

Длинная пауза.

— В Атланте.

Ещё пауза.

— Я думала, может быть некоторое расстояние…

— Да?

— Может быть некоторое расстояние, — продолжила она через некоторое время. — Может помочь с… ну, ты знаешь с чем.

— С чем?

— То, что мне нельзя видеть тебя. Невозможность большего. Если я буду далеко, возможно, это будет не так больно.

Я почесал затылок. Было не понятно — надеется ли она, что я попытаюсь отговорить её или просто информирует меня об уже принятом решении.

— Ну… Это значит, что ты переезжаешь, да?

Новая пауза.

— Да. Думаю что так. Я собираюсь купить долю в кондоминиуме…

После её отъезда мы стали пользоваться для общения новомодной штукой называющейся «электронная почта». У Беллы обнаружился грандиозный талант в области поиска дешёвых авиабилетов между Тапмой и Атлантой. Ежемесячные поездки в Атланту стали обыденной частью моей жизни. Вскоре я научился определять время, оставшееся по посадки просто по маневрам самолёта — полёты были такими короткими, что мы едва набирали высоту, как уже начинали снижаться. Мы с Беллой шутили, что прохождение контроля занимает больше времени, чем сам полёт.

Мы с Целести столкнулись с логической проблемой: действует ли правило «никаких ночёвок с другими партнёршами», если партнёрша находится в другом городе? Было бы довольно бессмысленно считать, что я могу съездить к ней, но не могу провести с нею ночь. Так что мы изменили правило: я не буду проводить ночь с другой, кроме случая, когда это будет в другом городе. Это изменение договорённости создало прецедент: если мы находим проблему в наших правилах, мы исправляем её, добавляя дополнительные условия и уточнения, так, чтоб правила соответствовали ситуации.

Кондоминимум, в котором поселилась Белла, был только что построен в одном из многообещающих пригородов Атланты и представлял собой модное сообщество, уделяющее большое внимание проблемам экологии. У застройщиков были амбициозные планы — они тщательно подбирали будущих жильцов и убеждали их знакомиться друг с другом до того, как заключать договор. Они говорили: «Не думайте об этом как о кондоминиуме. Считайте, что это семья.» Они не считали нужным добавлять «большая, дисфункциональная и склочная семья, состоящая из людей, которые непрерывно спорят о правилах и рекомендациях для своего сообщества», но это не важно.

Я помогал Белле устроиться на новом месте. В одном из углов спальни мы натянули от пола до потолка тросики со светильниками. Когда мы занимались сексом, их свет образовывал на кровати необычные тени. Компьютер стоял на столе, а прялка под столом так, чтоб Белла могла крутить её колесо пока программа компилируется. Ткацкий станок занял угол в котором более традиционно смотрелся бы диван или рояль.

У неё быстро появились друзья в местном большом и устоявшемся сообществе людей, любящих необычный секс, кинк. Однажды она позвонила мне.

— Эй, Франклин, что ты делаешь через две недели?

— Откуда я знаю, что я делаю через две недели?

— Ну, тут будет BDSM конвент…

— Что?

— BSDM конвент! Куча людей придёт чтоб посетить мастер-классы и всё такое.

— О чём?

— О кинке!

— Люди устраивают об этом конвенты?

— Конечно! Я иду. Приезжай — пойдём вместе!

Я никогда не участвовал ни в чём подобном, и немедленно заказал билет. Конвент проходил в секс-клубе, которым владели и управляли несколько человек, хорошо известных в соответствующих кругах Атланты. Для мастер-классов и показов они созвали людей со всей страны. К ночи здание превратилось в гигантскую хорошо укомплектованную темницу для открытого взорам действа.

Было довольно страшно, войдя, увидеть множество незнакомцев, раздетых в разной степени и участвующих в мастер-классах о том, что, как я был уверен, существует лишь в фильмах определённого сорта, тех, которые вы не станете смотреть вместе с родителями. Я не мог даже представить чего-то подобного. К тому моменту я уже был жадным исследователем всех видов кинка, но в спальне, тогда как то же самое, происходящее открыто, в присутствии других людей, ощущалось странным. Я был заторможен и стеснителен, не понимая толком даже царящего здесь этикета.