Лиза Громова - Смертельно влюблён

— Ты бы предпочла не знать этого? Если да, тогда забудь об этом, пока я сам не стёр это у тебя из памяти, — а для меня стало привычным угрожать ей абсолютно непринужденно и спокойно, как будто так и должно быть. — Ты хочешь ещё что-то сказать мне?

Не знаю, чего мне хотелось больше: услышать всю правду боли маленькой девочки из её детский уст, либо враньё. Может, лучше бы было вовсе молчание. И она понимает мои желания без слов и качает головой в знак отказа.

— Мы столького ещё не сделали, милая. Давай с тобой потанцуем? — Пока ты ещё в состоянии.

— Без музыки? — удивилась она, словно вместо танца я предложил прыжок с парашюта.

Да, столько ограничений, что просьба потанцевать для неё теперь что-то необычное, немыслимая роскошь.

— Почему нет? Зачем нужна эта музыка, если есть ты и я.

Встаю с кровати. Следом за собой поднимаю её и усаживаю, чтобы она собралась с мыслями.

— Нет, ты врёшь, — резко проговорила Полин, пытаясь вернуться в исходное положение.

— О чём ты, малыш? — Не даю ей этого сделать, удерживаю за плечи, жду ответа.

— Ты меня проверяешь, ты специально, — твердила она, всё ещё пытаясь лечь, но моя хватка так и не давала ей этого сделать.

— Нет, вовсе нет. Я просто хочу потанцевать с тобой, пока у нас есть возможность.

Скоро и её не будет.

— Нет, нет, ты врёшь, просто чтобы я встала и у тебя опять был повод, — она серьёзно занервничала, убирая свисающие ноги на кровать.

Неужели я так сильно запугал её, что теперь она не в силах поверить в чистоту моих слов?

Встаю и беру в шкафу первое попавшее платье. Помятое. Как и она сама. Затем надеваю сверху белоснежной майки, которая стала для неё и пижамой, и повседневной одеждой. Силой заставляю её подняться, говорю «не бойся» на ухо. Веду за собой на середину комнаты.

Она так неуверенно стоит на своих ногах, пошатываясь. Вот-вот — и упадёт. Но мои руки крепко держат её за талию, не давая ей шанса на это.

— Возьми меня за плечи, — прошу я, и она выполняет, испытывая странную дрожь в руках.

— Нет, я не чувствую твоих нежных ручек. Сними с меня рубашку. Сама.

Сразу же её полупрозрачные пальчики начали расстёгивать каждую пуговицу, так медленно и трясясь.

Я не мог отпустить её. Она упадёт. Возможно, мышцы ног немного атрофировались за всё это время, что она не ходит.

— Снимай, — проговорил я, когда все пуговицы были расстегнуты, благодаря моей принцессе. — Теперь клади ручки мне на плечи.

Теперь я чувствую тебя всем нутром, так естественно и нежно.

Мы двигаемся не спеша, в такт тишине, которая стала для нас главной музыкой нашего танца. Она переводила свой взгляд с меня на пол, когда наступила мне на ноги, думая, что я могу рассердиться. Но я не знаю, что мне сделать, как отблагодарить за этот волшебный танец, который она подарила мне вопреки всем моим запретам.

Не могу отпустить. Не могу насытиться ею. Бывает, что человек с голода подыхает. У меня так же. Только вместо потребности пищи — она. Самая моя страшная и необратимая зависимость. Мой аппетит в ночи и моя жажда днём. Причина моей сердечной недостаточности и слабости в ногах. Моя милая. Моя любовь.

Непреодолимое желание выгравировать своё имя у неё на шее, животике, спине, везде, где только можно, чтобы каждый озабоченный урод знал, что девочка моя, она принадлежит мне.

Нет, ты должен преодолеть, должен бороться, она ведь не выдержит такой сокрушительной боли и испорченной кожи. Это поистине последнее, что я могу с ней сделать.

Её ладони на моих плечах вызывают особый зуд на коже. Опять ужасные картины, что эти руки могут прикасаться к другому телу, другому мужскому телу.

— Но это мои ручки. Мои ножки. Ты моя вся, — неожиданно вырывается из меня и я уже несу её снова на кровать.

Сегодня и так слишком много времени ты провела в движении.

— Я сейчас приду, — проговариваю и отправляюсь в ванную, чтобы взять мазь для суставов.

Спустя минуту она всё так же сидит, не смея сдвинуться с места. Какая умница. Самая послушная. Самая покорная.

— Сейчас мы намажем тебе ручки этим, — объяснил я начал втирать в её ладони мазь огромным слоем.

Из-за столь толстого слоя, который я просто оставляю на её коже, может образоваться жжение с покраснением. Точнее не может, оно точно будет. А если мы будем практиковать такое каждый день, то она надолго свыкнется с зудом на своих ручках. И они никогда и ни за что не смогут касаться никого. Она просто не сможет. Для неё касания будут означать неустанные муки.

— Будет немного жечь, любимая. Но ничего, так нужно. Главное, не смывай мазь с ручек.

Хотя, как же ты это сделаешь, не вставая с кровати.

Захожу в квартиру с полными пакетами продуктов. Ведь мне даже кормить её было нечем. Несу их на кухню и вижу её.

Не понял.

— Почему ты не в постели? Почему встала, пока меня не было? — занервничал я, бросая пакеты на пол.

Да, в этом нет ничего страшного. Для любого другого человека. А я не потерплю, чтобы она делала что-то вопреки моим словам.

— Но я звала тебя, — оправдывалась она, пока я стремительно усаживал её на стул, только чтобы никаких признаков самостоятельности от неё не исходило. — Ты не приходил так долго.

— Почему ты встала? — повторил вопрос я, не замечая всех её объяснений.

— Мне очень захотелось пить, — с сожалением и в глазах, и в голосе проговорила Полин.

— Пить? Прямо как в ту первую ночь, когда ты у меня ночевала, помнишь? — спрашиваю я, сажаясь на колени прямо у неё под ногами. — Но тогда ты могла ходить, пойми. Сейчас — нет.

— Но я и сейчас могу ходить, — заверила она, серьёзно просмотров мне в глаза, как будто пытаясь убедить меня в этом.

— Ты так думаешь? Посмотрим, что ты скажешь через пару дней.

— О чём ты говоришь, Стаас? Почему ты не разрешаешь мне ходить самой?

— Не задавай глупых вопросов, милая. Если бы позволил, ты бы уже давно ушла от меня, правда? Своими крохотными ножками по этому твёрдому полу прямиком за порог этой квартиры, — всё, что было сказало мною, появлялось в моей голове, и с этого момента мне хотелось ограничить её ещё больше, во всём, что только можно. — Пойдём в спальню.

— Ты пойдёшь, ты с-сам пойдёшь, мне ты не позволишь этого сделать, — запинаясь, твердила Полин. — Я не хочу так жить. Ты мне ничего не позволяешь сделать. Лучше мне умереть.

Эти слова... Эти слова повергли меня в шок, заставили забыть как надо говорить, как надо дышать. С тридцать секунд смотрю на неё, не в силах даже придумать, что сказать. Затем встаю. Смотрю на неё свысока.

— Чтобы я этого, Полин, больше не слышал, — строго произношу я, затем хочу взять её подмышками, чтобы перенести в спальню, но она сопротивляется, лихорадочно отталкивая меня руками так, что чуть ли не падает со стула.

Ещё никогда она не вызывала во мне такого гнева своим словами и действиями. Даже когда по обману думал, что в школе она общается с каким-то парнем. За это можно наказать, отбить желание раз и навсегда, напомнить, кто твой мужчина, но мысли о том, чтобы умереть, чтобы лишить меня самого дорогого, вершины удовольствия, единственного смысла, бесценной награды, которую мне предоставил случайный случай, — саму себя. Такого я просто так оставить не могу.

— Успокойся немедленно, котёнок, пока ты не получила от меня по полной, — сосредоточено и не шутя проговорил я, приблизившись к ней вплотную.

— Нет, нет, нет, — дёргая головой, кричала она, — я и так получаю от тебя. Каждую ночь. Но ты всегда говорил, что любишь меня, что сделаешь счастливой, что не будешь торопить меня с тем, что ты без этого сможешь, а ты не смог, ты изменял и сделал это со мной, а сейчас ты мне ничего не разрешаешь, ты просто разлюбил меня.

Опять эти бессмысленные разговоры и напоминания, о которых я прошу забыть её каждый божий день. Видно, недостаточно дури я выбил из неё.

— Я не хочу жить с тобой, — уже более спокойно сказала Полин, но на глазах выступили истерические слёзы, — я больше не хочу жить. — Полин говорила так, словно уже об этом задумывалась.

И я понял, каким безответственным кретином был, когда уезжал, каждый раз оставляя её одну с миллионами вещей, которые могут лишить её жизни. И если она встала за стаканом воды сегодня, то точно так же она могла встать за ножом или моим снотворным, которое уже побывало у неё в организме.

По венам пробирались гнев и досада — мои лучшие друзья, когда дело касается моей девочки.

— Мне надоели твои детские истерики, дорогая. Либо ты успокаиваешься немедленно, чтобы в мыслях у тебя такого больше никого не было, либо я тебя ударю, Полин. И то, что я делаю с тобой в постели, покажется незрелой забавой.

— Ты говорил, что хочешь оградить меня от той плохой жизни, — никак не успокаивалась она, словно вовсе не слыша моих слов.

— Что я и сделал, — властное проговаривая я, кладя руки в карманы.

Ещё немного — и я точно взорвусь. Сегодня как никогда.

— Нет, ты сделал только хуже.

— То есть, по-твоему, я хуже тех выродков, что заставили тебя наблюдать за картиной насилия? — озадачено спрашиваю я, надеясь услышать лишь её робкое «нет, я не хотела этого говорить».

И тогда бы всё было хорошо. Молча бы накормил её завтраком или уже обедом, не помню. Отнёс бы в спальню. Разрешил бы поиграть с собакой даже на кровати. Сделал бы всё, что она только попросит.