Лиза Громова - Смертельно влюблён

— Да, милая?

— Я заснула?

— Да, тебе очень захотелось спать.

Полин попыталась приподняться.

— Осторожно, зайка, на полу букет роз, — проговорил я, когда она хотела опустить ножки прямо в него.

— Букет? Для меня?

— Да, пусть он пока полежит.

Полин включила ночник.

— Зачем это? — нервозно, даже повысив тон, спросил я.

— Просто ничего не видно.

Но тогда ты будешь видеть всё, что я буду делать. Ты не должна видеть меня в таком состоянии, понимать, что это я — да, но не видеть.

— Какой сонет ты выбрала? Скажи мне, — перевожу тему.

— Девяносто второй.

— Ты успела выучить его прежде, чем заснула, милая?

— Нет, я выучила только половину, — сонно проговорила Полин, — до слов «твоя измена — беспощадный нож».

— Какие правдивые слова, малыш, ты так не думаешь?

— Не знаю... В чём правдивые?

— Расскажи мне его целиком, и я объясню тебе.

— Но я не знаю его целиком.

— Расскажи то, что знаешь. Давай.

И она принялась рассказывать сонет своим миловидным, но вовсе неуверенным голосом. Я вкушал всё, пока она не произнесла последние слова.

— Всё, — напряжённо произнесла Полин. — Тебе понравилось?

— Да, мне очень понравилось. Знаешь, в чём смысл всех этих слов? — Я склонился пред нею, чтобы прошептать это на ушко.

— В том, что мужчина очень любил свою возлюбленную и не хотел её терять?

— В том, чтобы ты никогда не забывала, что ты моя, — ласковый тон сменился строгим; пальцы впились в её плечи; лбом соприкоснулся с её.

— Стаас, что с тобой? Что происходит?

— Со мной всё в порядке, милая. Но ведь я тебя предупреждал, что если хоть кого-то увижу с тобой, то тебе будет плохо. Правда же? — спросил я с надеждой, что она поймёт меня, ведь я говорил ей. — Предупреждал, я тебя спрашиваю?! — истерично вскрикнул я.

Полин смотрела на меня усталыми, сонными, полными непонимания и страха глазами.

— Отвечай мне, милая! Отвечай! Скажи же, предупреждал я тебя об этом или нет?

— Да, но я не понимаю, в чём дело, — кричит Полин, чуть отодвигаясь от меня.

— Нет, не уходи от меня. Ты мне скажешь, кто он такое по-хорошему? Или мне выбивать из тебя правду?

— Кто он? О чём ты говоришь?

— Это ты мне скажешь, кто он!

— Я не понимаю, о ком ты говоришь, Стаас!

— Зайка, ты мне врёшь? Зачем? Я же так хотел, чтобы ты сама мне рассказала, я не хочу делать тебе больно. Но, видимо, придётся.

Беру её на руки. Так, как хотел, силой. Она уже непрерывно плакала, закрывая лицо ладонями.

— Посмотри на меня, зайка. Больше я не буду с тобой добрым. Это последний раз, когда ты видишь меня таким. Сейчас мы оформим моё право собственности на тебя.

— Скажи мне, кто это! Просто скажи! — требовал я, пока усаживал её в душевую кабинку, игнорируя любые её попытки высвободиться. — Какого чёрта он ходит вокруг тебя! Тебе не хватает меня? Мало я для тебя делаю?

Полин лишь молча смотрела, пытаясь оттолкнуть меня от себя своими хиленькими ручками.

В соседних комнатах послышался собачий рёв, сопровождаемый лаем.

— Видишь, даже эта псина ругает тебя! Куда ты против меня? Ты думаешь, я шутил с тобой? Думаешь, позволю тебе даже обзавестись мыслью, что ты могла бы хотя бы здороваться с кем-то? — я спрашивал, сдавливая её плечи, пока мои пальцы не почувствовали боль.

Мои пальцы! А что происходит тогда с её телом?

— Зачем ты заставляешь меня так вести себя? — задаю очередной вопрос, но в ответ вновь тишина.

Включаю душ. Холодная вода ударила по ней сильным напором. Слёзки на её щёчках сливались с водой воедино, как будто со всего её тела теперь текут солёные горькие слёзы.

— Мне холодно! Страшно! — Она снова пытается вырваться, закрывает лицо ладонями. — Что происходит, Стаас? Почему ты это делаешь? В чём я виновата?

Залажу внутрь кабинки тоже, чтобы вода намочила и меня. Так близко к ней, лицом к лицу, к этим пухлым щёчкам, которые я целовал каждое утро.

— Господи, малыш, разве ты думаешь, что мне самому нравится всё это? Что я получаю удовольствие, заставляя тебя дрожать от холода и страха?

Только чуть-чуть.

— Но ведь я предупреждал тебя, моя сладкая. Как я могу спустить это с рук?

— Но я ничего не делала, — с ужасом в глазах, слабо дотрагиваясь до моей ладони, говорит Полин. — Пожалуйста, прекрати это. Всё же было хорошо. Что с тобой происходит? Я не понимаю, что я сделала не так.

— Значит, ты очень глупенькая. Несмышлёная. Ты не понимаешь, что должна принадлежать только мне? Ты это поймёшь. Всем телом. Скоро всё пройдёт. Правда. Обещаю. Но я не обещаю, что буду нежен.

— В каком смысле нежен? Что ты хочешь сделать, Стаас? — Её тело ещё сильнее и беспокойнее задрожало, а зубы застучали. — Я не хочу ничего понимать, пожалуйста, давай закончим это.

Рубашка стала полностью мокрой, как и её светлое платье, что теперь просвечивало маленькие, стоячие от холода соски.

— Тут так жарко, — произношу я и снимаю рубашку, буквально одним ловким движением расстёгивая на ней все пуговицы и кидая в сторону. — Сними и ты своё платьице, — попросил я.

Но она только скрестила руки, прикрывая тем самым свою маленькую грудь.

— Сними платье, — повторил я. — Дай мне поласкать тебя. Тогда я выключу воду.

Но она предпочла мёрзнуть и дальше под холодной водой, лишь бы не выполнять мою просьбу. Пока что только просьбу.

— Тогда я сам сниму его с тебя! — взревел я и набросился на неё сверху, как будто бешеного некормленого несколькими сутками пса спустили с цепей и кинули ему еды.

Полин начала бить меня по плечам, груди, отмахиваться замерзшими ножками, но разве хоть что-то из этого ей поможет?

Разрываю платье на ней за считанные секунды, теперь оно походит на тряпки. Она закрывает прелестную грудь, пытаясь забиться в угол душевой кабинки.

Разжимаю дрожащие руки, губы принимаются ласкать её набухший розовый сосок, который она так усердно пыталась скрыть от меня. Язык проделывал круговые движения, зубы покусывали блаженную для меня бусинку.

— Ты такая возбуждённая, — проговорил я, оттягивая уже покрасневший сосочек, принимающий все мои ласки.

— Нет, — возражает она, вновь пытаясь оттолкнуто меня от себя. — Мне не нравится всё это. Я не возбуждена.

— Но ты ведь мокренькая, — говорю я, проводя по влажным плечам, переходя к груди и спускаясь ниже. — Посмотри, какая ты мокрая, малышка.

Мокрая — от воды — но для меня будет от возбуждения. Так я успокаивал себя, когда в голову заходили нотки сомнения, совсем незначительные, которые мне удавалось сразу же подавить.

Взяв её на руки снова, заношу обратно в спальню, где всё ещё ненавязчиво горел свет. Кидаю на кровать, разрываю маленькую ткань, закрывающую заветное место, до которого я даже не смел дотрагиваться ещё.

— Пожалуйста, — просила она, скрещивая ножки и отползая назад, — прекрати. Мне очень страшно.

— Правильно. Зато ты больше не будешь так делать.

— Как? Как делать? Я же ничего...

— Замолчи, Полин! — вскрикнул я, навалившись на неё всей массой тела. — Замолчи и запомни, что я твой единственный мужчина, больше никого!

Высушенные губы стали оставлять засосы на её дрожащей шее.

— Милая моя. Теперь никто не пожелает подойти к тебе. Ты сама не захочешь.

— Стаас...

Я не прерывался ни на секунду. Мне даже не хватало дыхания, но губы сменяли места, на которых оставляли свои метки, моё право на эту девочку, на ещё невинное пряное тельце.

— Я люблю тебя, — произнесла она, когда я уже старательно метил её груди, с ещё набухшими медовыми сосочками. — Пожалуйста, не надо.

Мои пальцы сжимали слабые ручки, заставляя её тело ещё более бессильно лежать передо мной.

Мне недостаточно всех засовов, что я оставлял на хрупких бархатистых участках её кожи.

Хочу, чтобы смотрела в зеркало и осознавала, что право собственности уже на мне.

— Малыш, это же я, твой любимый, прими от меня всё, что я хочу дать тебя.

Судорожно приспустив штаны вместе с трусами, раздвигаю её ноги, которые так неустанно пытаются защититься. Ладошки ложатся на девственное лоно, всячески пытаясь прикрыть его.

— Вот и всё, малыш, сейчас мы сорвём твой цветочек, чтобы ты знала, кому принадлежишь. — Попытки уйти, оттолкнуть, прекратить это не останавливались, мне так надоело всё это. — Лежи смирно, пока я не привязал тебя так, что ты не сможешь чувствовать ничего, кроме моих ударов в тебе.

Только тогда она расслабила руки, хоть и не смогла справиться с напряжением в теле.

Больше не могу терпеть, ждать, отговаривать себя. Мой член, что твёрдо стоял с самого её пробуждения, тёрся о всё ещё мокрое от воды местечко. Сейчас тебе будет больно, милая, но так надо для того, чтобы я не изувечил тебя.

Я вошёл резко, без предупреждения о неминуемой боли. Я прорвал её оболочку, порвал плёнку, полностью расчистив себе путь внутрь.

Её крик самое сладкое, что мне приходилось слышать в жизни. Такой отчаянный и молящий. Это нытьё нельзя сравнить ни с чем. Только с плачем матери, умершего на её собственных руках, младенца.

Можно представить, как сильна и невыносима боль её, если до сих пор толчки мои сдержаны из-за неприличной тесноты. Члену некуда деть себя, кроме как протискиваться дальше, растягивая маленькую узкую прелесть.