Йорг Кастнер - Смертельная лазурь

— Вздор — у меня нет от тебя секретов, — пробурчал я, срывая печать и разворачивая листок.

К моему великому разочарованию, послание было коротким, всего пара строчек:

Вот уж странное приглашение! В других обстоятельствах оно показалось бы мне в высшей степени подозрительным. Но у меня не было причин не доверять Луизе, и я ни на секунду не усомнился, что письмо на самом деле писала она. Наверняка произошло нечто, не терпящее отлагательств, если она просила меня о встрече в столь позднее время у Башни Чаек.

— Что-нибудь важное? — поинтересовалась Корнелия.

— Вполне возможно. Во всяком случае, ночью мне придется уйти. Мне необходимо кое с кем увидеться.

— Как я понимаю, с той, что писала письмо.

— Вот что, Корнелия, прошу понять меня правильно. Пока я не могу рассказать тебе всего — я обещал никому не говорить ни слова.

— Но ведь ты только что уверял, что у тебя нет от меня секретов, — холодно напомнила Корнелия. В ее тоне не было ни следа ревности или возмущения, одно лишь разочарование.

— Прошу тебя, поверь, это на самом деле так, — умоляюще произнес я.

Покончив с ужином, я попрощался с Корнелией и поднялся к себе. Там я заметил, что дверь в комнату Рембрандта приоткрыта. Подойдя поближе, я заглянул внутрь. Рембрандт по-прежнему работал над автопортретом. Временами он отступал от мольберта, прищурившись, придирчиво осматривал холст, после чего мельком смотрелся в зеркальце и вновь вооружался кистью, чтобы подправить детали. Он был так увлечен, что я мог не опасаться, что он заметит, как я за ним подглядываю.

В сотый раз я спросил себя, что подвигло его создавать один автопортрет за другим. Может быть, преклонный возраст и отсюда стремление увековечить себя перед скорой смертью? На холсте Рембрандт выглядел куда старше, и все же глаза его излучали юношеский задор, энергию, а на губах застыла многозначительная и загадочная улыбка. Запечатленный на холсте Рембрандт, казалось, торжествовал победу над бренностью людской плоти. Я вновь и вновь подивился уникальному дару правдивого изображения, присущему этому мастеру. И вместе с тем стоило мне вглядеться в лицо на холсте, как мне отчего-то становилось не по себе.

Вернувшись в свое обиталище, я отвесил поклон чучелу медведя, взял палитру и стал смешивать краски. Вообще-то время для живописи было самое неподходящее, писать при таком освещении было нельзя, причем не только сейчас, но и вообще на протяжении всего этого непогожего дня. Но мне необходимо было как-нибудь убить время до полуночи. Я размышлял о своем тощем кошельке, о совете Эммануэля Охтервельта всерьез подумать о плавании, и постепенно, мазок за мазком на холсте проступало изображение побитого штормами загадочного «Нового Амстердама».

Мелкий дождь падал мне на лицо, когда я за полчаса до полуночи покинул дом Рембрандта. Все давно спали, погасло и окошко Корнелии. Мне очень хотелось вновь убедить девушку в том, чтобы она не расценивала мое нежелание рассказывать как признак недоверия к ней, но время для подобных бесед было позднее.

Плотно затворив дверь, я вышел в темную, безлунную ночь. Окна домов были погружены во тьму, свет моего фонаря желтоватыми бликами отражался на мокром камне мостовой. Я слышал, магистрат Амстердама намеревался установить на улицах города фонари — я был всей душой за это весьма разумное решение. И вновь убедился в его верности, когда, невзирая на фонарь в руке, все же угодил в глубокую лужу.

Едва оказавшись на Принсенграхт и миновав церковь Вестеркерк, я услышал издали, как перекликаются ночные патрульные. Разобрать их было невозможно, но мне нечего было их опасаться — я был при фонаре.

Между тем зарядивший довольно давно дождь перешел в самый настоящий ливень, и я опасливо глянул вверх, на плывшие над городом низкие облака — на луну рассчитывать было нечего. К счастью, мне оставалось уже недалеко и, различив в темноте очертания Башни Чаек, я невольно, ускорил шаг. Мне не терпелось узнать, что же такого собиралась мне сообщить Луиза ван Рибек.

Ни чаек, ни любовных парочек в это время не встретишь. Амстердамцы видели в теплых постелях десятый сон. Мне казалось, что кроме ночных стражников по дождливому городу шлялся один только Корнелис Зюйтхоф — в поисках чего? Я честно спросил себя: а что, собственно, гнало меня на свидание с ней? И вынужден был признать: не только сочувствие к эксплуатируемой девушке, но и ее красота. Оказывается, подозрения Корнелии были не столь уж и безосновательны.

Я видел перед собой устремленную в небо громаду Башни Чаек, однако Луизы нигде не было. Часы на здании церкви пробили полночь. Я обошел башню чуть ли не впритык к ее стенам, потом стал ждать. Может, Луиза просто опаздывает.

И вот, спустя минуту или две, я разглядел темный силуэт, приближавшийся к башне. Фонаря в руках загадочного пришельца не было, и я не мог определить, кто он. Вскоре я убедился, что это женщина в платье служанки в надвинутом на лицо капюшоне. Стало быть, Луиза и на сей раз избрала прежнее обличье.

Я вышел из тени и направился навстречу. Я уже хотел произнести слова приветствия, но они застряли у меня в глотке — возникшая из тьмы особа была явно высоковата для хрупкой Луизы ван Рибек!

— Ну что же ты, мазила несчастный? Не ожидал небось?

Голос показался мне знакомым, я не сомневался, что мне уже приходилось его слышать.

Стоило этому субъекту подойти ближе, как я, разглядев протянувшийся через всю правую щеку шрам, вспомнил августовский субботний вечер, когда на меня напали поблизости от Лабиринта. Передо мной стоял вожак шайки нападавших, переодетый в женское платье. Судя по его довольной физиономии, он был рад этой встрече.

— На этот раз на везение и не надейся, мазила! В такую погоду ночью тебе уже никто не придет на выручку.

Отбросив капюшон, он медленно подошел ко мне вплотную. Небритая рожа гротескно контрастировала с одеждой служанки. Он напомнил мне одну из потешных фигур, виденных мной в Лабиринте. Я даже рассмеялся, несмотря на трагизм своего положения.

— Давай-давай, веселись! Сейчас тебе будет не до смеха! — угрожающе рыкнул пришелец. — Погляжу, как ты будешь смеяться, когда я твои косточки пересчитаю!

Поспешно поставив фонарь, я выхватил нож, тот самый, что достался мне в схватке с ними. Но мой противник оказался проворнее, и вскоре я застонал от удара невесть откуда взявшейся у него короткой дубинки. Удар пришелся в область кисти правой руки, но боль пронзила руку до плеча. Взвыв как пес, я невольно выронил нож.

Когда рука бандита с дубинкой поднялась для нового удара, я понял, что нужно действовать. Ну ничего, сейчас я тебе докажу, что уроки Роберта Корса не прошли для меня даром. И применил прием, освоенный мной в школе единоборств. Я хорошо помню, что в свое время убил на него полдня. Превозмогая отчаянную боль в правой кисти, я изо всех сил заехал по руке нападавшего кулаком, лишив его возможности нанести удар. В первое мгновение он растерялся, и я не замедлил воспользоваться этим. Обеими руками схватившись за дубинку, я рванул противника на себя.

Дубинка оказалась в моих руках, и я уже размахнулся, чтобы сразить бандита его же оружием, но вдруг у меня за спиной раздался неясный шум. Какой же я идиот, мелькнула мысль, не позаботился о надежном тыле! В следующую секунду затылок взорвался острой болью, и я рухнул наземь. Разумеется, негодяй со шрамом явился сюда не в одиночку.

С трудом подняв голову, я увидел прямо перед собой физиономию красноносого. Тот, ухмыльнувшись, взял на изготовку дубинку, такую же, как и у его дружка. Тут в поле зрения появился и третий мой знакомый — лысый. В руках он сжимал пистолет с длиннющим дулом.

Теперь я перетрусил по-настоящему. Да, прав был бандит со шрамом — тут уж мне никто не придет на выручку. Меня сцапали трое, их намерений я не знал. Одно не внушало никаких сомнений: речь шла никак не о мести за позорный для них итог прошлой встречи. И уловка с письмом — лишнее тому свидетельство. Нет, инициатива исходила не от них, самим им до такого не додуматься.

Вожак поднял упавшую дубинку и хорошенько ткнул ею мне в бок. Я готов был завопить, но сдержался.

— Ну что же ты лежишь как мешок и не обороняешься, художник? Я бы с удовольствием поучил тебя уму-разуму.

— А может, тебе самому у меня стоит кое-чему поучиться? — прохрипел я в ответ.

— Чего? — не понял бандит. — Что ты там мелешь, мазила?

— Век живи — век учись! Вот так-то!

Негодяю понадобилась секунда-другая, чтобы понять — над ним издеваются. И по его зловещему молчанию стало ясно, что я раззадорил его не на шутку.

Я и сам не мог понять, отчего стал провоцировать его. Злость на свое легкомыслие обратилась в холодную ярость. Нет, дружище, если ты считаешь, что я от страха в штаны наделал, то здорово ошибаешься.

Рявкнув что-то нечленораздельное, бандит со шрамом на щеке бросился ко мне. Он уже занес ногу для удара, но я, вспомнив уроки Роберта Корса, изловчился схватить его за вытянутую ногу и что было сил крутанул. Бандит, взвыв от боли и изумления, не устоял и упал на землю рядом со мной.

Первой мыслью было бежать прочь, воспользовавшись паникой в стане неприятеля, но тут же я понял, что подниматься ни в коем случае нельзя — лысый тут же уложит меня из пистолета. И я, не поднимаясь, покатился по земле, пока не наткнулся на что-то твердое, — это был ствол дерева.

Вскочив на ноги, я увидел вспышку, в следующую секунду что-то грохнуло. И тут же в паре дюймов от меня в ствол ударила пуля. От ужаса я застыл на месте. Сердце готово было выскочить из груди, к горлу подобрался отвратительный комок. Но, увидев направлявшегося ко мне красноносого с дубинкой в руке, я мгновенно овладел собой и бросился наутек.