В тот день после обеда у меня не было тренировок у Роберта Корса, да и Мертен ван дер Мейлен, хоть и пообещал мне привести очередную натурщицу, что-то тянул. В душе я был даже доволен, ибо представления не имел, как поведу себя с ним при следующей встрече. И, решив воспользоваться свободным временем, я отправился на Дамрак. Там я еще издали заметил, как дочь Эммануэля Охтервельта подметает мостовую перед входом в лавку. Повинуясь сиюминутному порыву, я купил у уличной торговки букетик цветов и торжественно вручил его Йоле. Она с улыбкой поблагодарила меня, при этом смотрела так, что, не обладая даром провидца, можно было понять: надумай я набиться в зятья к владельцу лавки Охтервельту, мои шансы были бы чрезвычайно велики.

— Ваш отец в магазине? — осведомился я.

— Да, господин Зюйтхоф. Как всегда, весь в работе.

— А какое у него настроение?

— Лучше некуда. Дневники господина де Гааля идут буквально нарасхват. Как бы нам не пришлось еще один тираж заказывать, так говорит отец.

— Каким образом он вообще вышел на этого де Гааля? Не хочу на него наговаривать, но ведь в качестве книгоиздателя он до сих пор не проявлял себя.

— Сейчас все меняется, по выражению самого отца. А с господином Фредриком де Гаалем он познакомился через молодого господина де Гааля. Тот частый гость у нас.

— Ну, раз ваш отец, как вы говорите, в добром расположении духа, возьму-ка да загляну к нему, — сообщил я и переступил порог всегда полутемной лавки.

Охтервельт стоял у конторки, уткнув хрящеватый нос в бумаги, и, орудуя пером, вносил поправки в колонки цифр. Уйдя с головой в работу, он даже не заметил моего появления.

— Подбиваете итоги, господин Охтервельт? Небось подсчитываете прибыль последних дней? — дружелюбно осведомился я после приветствия. — Так углубились в арифметику, что и видеть никого не желаете. До меня дошли слухи, будто дневник де Гааля хорошо раскупают.

По растерянному взгляду купца я понял, что он не узнает меня. Но уже мгновение спустя рот его растянулся в улыбке.

— Ах, вот кто к нам пожаловал! Господин Зюйтхоф! Да, как сами видите, стопка книг куда ниже. Нынче в каждом приличном доме Амстердама принято иметь томик де Гааля, чтобы знать, каково приходилось в дальних странах почтенному гражданину города. Вы уже прочли его книгу?

— От корки до корки.

— Ну и как вам? Понравилось?

— У меня очень маленький опыт чтения путевых заметок, да и вас не хочется разочаровать, но мне сдается, господин де Гааль самое интересное упустил.

Лицо Охтервельта помрачнело.

— Что значит «упустил»? Что вы хотите этим сказать?

— Во всех трех представленных им подробных описаниях поездок нет ничего такого, чего не было бы в описаниях других авторов о рейсах в Ост-Индию: бури, строптивые матросы, столкновения с аборигенами…

— Но вам-то лично ничего подобного переживать не приходилось, насколько мне известно, — не дал мне договорить явно задетый за живое Охтервельт.

— Так вы снова намерены агитировать меня наняться в матросы? — не скрывая иронии, осведомился я. — Нет-нет, не сочтите меня за критикана, я готов воздать должное де Гаалю, он в самом деле потрудился немало, собирая свои путевые заметки. Но почему последняя его поездка удостоилась лишь краткого упоминания? Мне говорили, все из-за того, что домой вернулась лишь малая часть команды.

— Ну… я думаю, господин де Гааль лучше знает, о чем поведать читателям, а о чем умолчать. У вас, Зюйтхоф, как я посмотрю, на все свое мнение. Но советую на всякий случай приберечь эту книгу — вполне возможно, она станет раритетом.

Мне даже показалось, что Охтервельт от души каялся, что презентовал мне томик Охтервельта, а не с выгодой для себя продал его.

— Что поделываете, Зюйтхоф? Как ваша живопись?

— Могу только сказать, что дела мои пошли на поправку с тех пор, как я в последний раз был у вас. Кстати, пользуясь возможностью, хочу выразить вам признательность за то, что свели меня с вашим товарищем по цеху ван дер Мейленом. Я уже выполнил несколько его заказов.

— Что же он у вас заказывает?

Я пристально посмотрел на Охтервельта:

— Будто вы не знаете…

— А к чему бы мне тогда спрашивать? — вопросом на вопрос ответил он.

— Портреты. И натурщицами обеспечивает меня сам.

— Вот оно что, — только и сказал Охтервельт. Похоже, мои слова не произвели на него особого впечатления.

— Ван дер Мейлен не ваш компаньон? — напрямик спросил я.

— Да нет, такого я сказать не могу. Хотя отношения у нас самые добрые. Впрочем, как и с другими собратьями по цеховому сообществу. Иногда видимся, обсуждаем, что продать и почем.

— А чем торгует он?

— Примерно тем же, что и я. И покупатели у него в основном те же. Ну, может быть, среди них купцов на два-три человека больше. Атак — ремесленники, служащие, чиновники магистрата. В нынешние времена каждый норовит увешивать картинами стены. Одни могут себе позволить работы подешевле, другие — подороже.

— Верно, верно, — согласился я, невольно бросив взгляд в темный угол, где до сих пор пылились мои холсты, целых пять штук. — И все-таки должен признаться, художников в нашем Амстердаме явный переизбыток.

— Как бы то ни было, все они в конце концов могут рассчитывать на то, что их работы рано или поздно востребуют. — Криво улыбнувшись, Охтервельт добавил: — Естественно, если речь идет о действительно талантливых мастерах.

— И при условии верно выбранной темы, не так ли?

— Само собой.

Я оглядел стоявшие в лавке Охтервельта картины. Их было много: писанные маслом холсты, большие и поменьше, гравюры, офорты, натюрморты в рамах и без, портреты и огромное количество морских пейзажей.

— Может, было бы куда лучше, если бы все рисовали лишь то, что их по-настоящему волнует? — в грустной задумчивости произнес я. — Вот это была бы настоящая живопись.

Охтервельт, кисло улыбнувшись, покачал головой:

— Тогда в Амстердаме не осталось бы художников — померли бы с голоду.

— Вы так считаете? А может, как раз таких картин и жаждут люди.

— Чаще всего люди без чьей-либо помощи отлично понимают, что хотят, а что нет. А хотят они то, что висит у соседа на стене. Значит, и мне непременно надо повесить что-то, и это что-то должно быть ничуть не хуже, а чуточку лучше. И у морской баталии куда больше шансов оказаться на стене, чем у сцены отлова сельди. Впрочем, мы с вами уже говорили об этом.

— А может, вы просто склонны недооценивать вкусы публики, господин Охтервельт?

— Вот уж нет! Не забывайте, я не новичок в этом виде коммерции. Если вы создаете картину, исключительно следуя порыву вдохновения, картину, отражающую ваши собственные потаенные мысли, она скорее всего выйдет у вас особенной, и в силу как раз своей особенности останется недоступной людскому пониманию. И что из этого следует?

— Что люди должны приучать себя находить в картинах что-то для себя.

— Совершенно верно. Но для этого им необходимо сделать над собой усилие, вглядеться в картину, вникнуть в ее замысел. Вот только никто не хочет ни вглядываться, ни делать над собой усилий. Народ стремится в первую очередь прикрыть голые стены или же увековечить для потомков свои великие дела. Картины служат им для успокоения, для того, чтобы показать им тот Амстердам, который дарует им богатство и сладостный покой. Или убеждает их в том, что флот надежно защищает нас от поползновений врага. Чтобы можно было спокойно откинуться в удобном креслице напротив, раскурить трубочку и перевести дух после суетного дня. А картины, которые вносят сумятицу, — нет, такие им не нужны. Так что можете спокойно создавать их для себя, Зюйтхоф, но уж никак не для того, чтобы заработать на хлеб с маслом.

Мой взгляд снова упал на стопку книг у входа в лавку.

— Уж не потому ли Фредрик де Гааль так скуп на слова, описывая свою последнюю поездку? А не то она здорово разволновала бы его читателей?

Охтервельт, казалось, готов был рвать на себе волосы.

— Ну что вам далась эта последняя поездка Фредрика де Гааля? — возмутился он. — Если вам так уж захотелось узнать о ней побольше, расспросите его самого!

— Расспрошу при случае, — спокойно ответил я. — Но вернемся к ван дер Мейлену. Кроме торговли предметами искусства, он еще чем-нибудь занимается?

— Мы не обсуждаем способы, какими он зарабатывает на жизнь. Но когда вы заговорили, я кое-что припомнил. Примерно год тому назад я узнал, что он вроде бы вложил деньги в игорный дом и в одно увеселительное заведение. Но, может, это не более чем слухи. А чего это вам пришло в голову выведывать у меня про ван дер Мейлена?

— Да из чистого любопытства. В конце концов, я на него работаю.

— Чтобы оплатить ученичество у Рембрандта.

— Вам и об этом известно?

— Об этом известно каждому в Амстердаме, кто зарабатывает на жизнь рисованием. Но только никто не верил, что найдется чудак, который пойдет к старику в ученики. Поговаривают, он стал просто невыносим. С ним и раньше было непросто поладить, а теперь и подавно. Если быть честным, кое-кто даже заключал пари — сколько вы продержитесь в этом доме на Розенграхт.

— Пока что держусь, — уверил я Охтервельта, естественно, умолчав о том, что я уже не ученик Рембрандта. — Скажите, а вот среди этих работ, — я кивнул на картины, — нет ни одной Рембрандта?

— В данный момент нет. Время от времени приносят. Если чье-нибудь имущество идет с молотка. Но что касается меня, я не большой почитатель Рембрандта, если вы уж захотели предложить мне что-нибудь из его работ. Вряд ли на его картинах заработаешь.

— Нет-нет, речь не об этом. Продажей работ Рембрандта занимается его дочь.