Рембрандт, как мне показалось, был ошарашен и даже испуган тем, что его дочь в курсе событий. Почесывая бороду, он соображал, что ответить.

— Картину нарисовал Зюйтхоф, и тебе это отлично известно. Она стояла у него на мольберте.

— Я не глупый ребенок, отец! Зюйтхоф работал над репродукцией, по памяти восстанавливал подлинник. И я хочу знать, кто был автором этого подлинника. Кто-нибудь из твоих бывших учеников? Корнелис утверждает, что там хоть и сплошная синева, которую ты терпеть не можешь, но манера писать целиком твоя.

— Понятия не имею, о какой картине ты говоришь.

Подойдя поближе к постели, я спросил:

— Если вы понятия не имеете о подлиннике, отчего тогда разволновались при виде жалкой репродукции? Разорвали ее на клочки!

— Да потому, что это не картина, а дерьмо, вот почему! Позор для любого художника! И к тому же сплошная синька, от которой в глазах рябит. Мерзость! И если вы, Зюйтхоф, намалевали подобное, в таком случае вашему таланту медный грош цена в базарный день! Жаль, конечно, но никакого смысла не вижу держать вас у себя в учениках.

— Стало быть, я бесталанный. И вы это только сейчас заметили, после того, как я месяц проторчал у вас в доме!

— Да я и раньше не был чересчур высокого мнения о вас, Зюйтхоф, но мне сперва казалось, что есть в вас искра Божья. Но… уж не обессудьте, — вздохнул он. — Все оказалось впустую. И вчера, поглядев на эту вашу синеву, я окончательно разуверился в вас.

Слова Рембрандта задели и возмутили меня.

— Торговец антиквариатом Мертен ван дер Мейлен пока что не разуверился во мне, раз готов платить мне восемь гульденов за картину.

— Восемь? — презрительно фыркнул Рембрандт. — Приличный художник получает за приличную работу по две тысячи гульденов, а то и больше.

— Ну, знаете, разные есть художники. В том числе и банкроты. — Теперь подошла моя очередь подковырнуть его.

Корнелия при этих словах вздрогнула, словно от удара. Я тотчас же раскаялся. Незачем было говорить то, что задевало не только отца, но и ее.

— Я не намерен пускаться в обсуждение вашей живописи, Зюйтхоф, — заявил в ответ Рембрандт. — Если надеетесь зарабатывать деньги, малюя голых баб, извольте! Мне вы не нужны.

— Тогда объясните мне вот что, — сказал я, с великим трудом сдерживая раздражение, вызванное его снисходительным тоном. — С чего это я удостоился прозвища «шпик»?

— Я называл вас шпиком? — Рембрандт решительно тряхнул седыми, неопрятными лохмами. — Не могу припомнить ничего подобного.

— Давайте оставим это, — вмешалась Корнелия. — Тебе необходимо отдохнуть, отец. Доктор ван Зельден придет в полдень. Ладно, решим так — не хочешь, чтобы Корнелис оставался твоим учеником, так пусть тогда по крайней мере прислуживает нам по дому.

— В чем он должен нам прислуживать?

— У нас достаточно дел — поднести картину, оправить ее в раму, за покупками сходить, да и мало ли что. Раньше всем этим занимался Титус.

— Да-да, конечно, Титус… — Закрыв глаза, Рембрандт откинулся на подушки. — Что-то я устал, в сон меня клонит.

Мы вышли из спальни мастера. Я извинился перед Корнелией за свою несдержанность.

— И все-таки, наговорить такого по поводу моих способностей — тут уж поневоле не выдержишь. К тому же у меня нет ни малейших сомнений в том, что ему известно о злополучной картине.

— Мне тоже так кажется, но у меня не хватает духу заявить родному отцу напрямик, что он лжец.

— Никто ничего подобного от тебя не требует. Но ты уж держи меня в курсе, если что-нибудь тебе покажется странным. И пожалуйста, не думай, что этим ты предашь отца. Напротив, я опасаюсь, что ему грозит серьезная опасность. Эта лазурь приносит беды. Может, он просто рад, что картины и след простыл, и не желает ворошить прошлое.

— Нет-нет, тебе нужно продолжать поиски, — горячо возразила Корнелия. — Если ты прервешь их, как же тогда твой долг перед покойным Осселем? И еще одно: мы не сможем платить тебе за работу по дому. Нет у нас денег на это. Так что решай сам.

— А я и так ни за что бы не взял от тебя ни гроша, Корнелия.

— Думаю, мне излишне напоминать, что еда и проживание ничего не будут тебе стоить.

— Нет-нет, я заплачу.

— А если я не захочу брать от тебя денег? — не без кокетства спросила Корнелия.

— Стоит подумать, чем с тобой расплатиться, — в тон ей ответил я и поцеловал ее.


Разумеется, я был не настолько глуп, дабы не понять, что Корнелия вполне обошлась бы и без меня. Как обходилась до сих пор. Просто за ее отцом нужен присмотр, а я ради этой девушки был готов на все. Стоило мне вспомнить о ней, как пульс учащался. Мне уже не хотелось покидать ни Амстердам, ни вообще Голландию. Неужели новую жизнь непременно нужно начинать за тридевять земель от родного дома? Неужели та, которую ты всем сердцем любишь, не есть врата в тот самый желанный новый мир?

Об этом я размышлял, прибирая хаос, в который поверг Рембрандт весь верхний этаж. Собрав и выбросив черепки, я заварил клей, чтобы привести в порядок выдравшуюся во время падения щетину моего цербера — медведя. Кроме того, надо было подумать и о картине. Как только я принялся складывать словно из кусочков мозаики лазурное полотно, до меня снизу донеслись голоса. Среди них выделялся хрипловатый мужской голос, показавшийся мне знакомым.

Подойдя к лестнице, я не стал спускаться, украдкой я наблюдал, как Корнелия провожает сухощавого пожилого господина — обладателя специфического голоса. Но не его голос поразил меня, а странная сутуловатость, бледность и впалые щеки. Мне уже приходилось видеть этого человека, причем совсем недавно.

— Кто это был? — спросил я, едва Корнелия распрощалась с визитером.

— Антон ван Зельден, лекарь, врачующий отца. Я уже говорила тебе о нем.

Корнелия была явно в хорошем настроении.

— Знаешь, ван Зельден сказал, что отец скоро поправится. Следует только поберечь себя. Он принес ему еще снадобий и снова не взял с нас ни гроша.

— Какое великодушие со стороны вашего ван Зельдена, — не скрывая иронии, произнес я.

Корнелия недоуменно наморщила лоб:

— Не понимаю, отчего ты так настроен против него?

— Знаешь, мне трудно почувствовать симпатию к тому, кто выглядит так, будто его похоронить запамятовали. В этом я еще прошлым вечером убедился, когда увидел его в первый раз.

— Прошлым вечером? Что это значит?

— Ван Зельден — тот самый человек, которого я видел в увеселительном заведении вместе с ван дер Мейленом.

Может, это все же случайность? Может, оба просто ненароком встретились в заведении? В случайные стечения обстоятельств я не верил. И вообще, в последнее время я с большой опаской относился ко всякого рода «случайностям». Все события прошлой недели были связаны между собой. Совсем как моя изодранная в клочья Рембрандтом картина, которую мне еще предстояло складывать. Пока что события напоминали ворох оставшихся от нее лоскутков, хаос. Одним из этих лоскутков был эскулап по имени ван Зельден. Его интерес к Рембрандту явно не ограничивался сферой медицины.


— Корнелис, вы витаете в облаках. Что-то не дает вам покоя. Если вы и дальше будете невнимательны, толку от моих объяснений будет мало!

Я удостоился внушения из уст Роберта Корса во второй половине того же дня. Несмотря на все разжевывания, я и с десятой попытки не смог вовремя избавиться от его захвата.

— Простите великодушно, мастер Корс, но сегодня, боюсь, вы правы, у меня голова занята совершенно другим.

— Уж не Осселем ли Юкеном?

— В том числе им. Вообще-то всем сразу. В последнее время произошло множество непонятных вещей. И мне еще во многом предстоит разобраться.

Корс направился в угол зала для тренировок, налил себе кружку воды из стоявшего там бочонка и жадными глотками стал пить.

— Так вот, Корнелис, как только что-нибудь стоящее надумаете, непременно посвятите меня. Мое обещание по мере возможности помочь вам остается в силе.

Поблагодарив его, я тоже решил отведать свежей водички, после чего оделся и вышел на улицу. Светило не яркое, но ласковое сентябрьское солнце. Сидевший за столиком у харчевни старик приветливо махнул мне. Я узнал своего недавнего знакомого Хенка Роверса. Мы с ним пару раз встречались в последние дни. Похоже, он питал ко мне расположение и всегда был рад поболтать о том о сем. Присев к нему, я заказал нам по кружке весперского пива.

— Суженый только что препроводил свою рыжеволосую избранницу домой, — объявил старый моряк после первого глотка.

— Кого вы имеете в виду? — прикинулся непонимающим я.

— Вы разве не помните о нашем с вами разговоре про красавицу дочку купца ван Рибека?

— Помню, помню.

— Только что проехал роскошный экипаж с фамильным гербом де Гаалей. В нем сидели молодой де Гааль вместе с Луизой ван Рибек. Довезя невесту до дому, он высадил ее и, попрощавшись, тут же укатил. В субботу в доме де Гааль большое торжество — старик де Гааль официально объявит о помолвке своего сына с дочерью ван Рибека.

Я поднял кружку за здоровье моего собеседника.

— Как я вижу, вы неплохо осведомлены о жизни высшего света, — не удержался я от комплимента.

— Тоже мне высший свет! Чванятся от того, что деньги некуда девать, только и всего. А если уж говорить о том, как детей на свет производить, то, уверяю вас, молодой человек, эта Луиза точно так же будет елозить под ним, как те портовые шлюхи, да и Константин де Гааль тоже перед этим должен штанишки снять, как все остальные смертные.

— Вряд ли могу с этим поспорить, Хенк, но штанишки-то его не на одну сотню гульденов потянут, небось самые модные, не иначе как французские!