– Я не хочу оставаться в тюрьме Эдиты Павловны, я уйду вместе с тобой, – в моем голосе прозвучала твердость. – Принцессы, королевы, принцы – это все не для меня, я другая. Мое детство прошло в деревне за тридевять земель отсюда, понимаешь? Я драила полы, стирала, гладила, таскала дрова и полола грядки!

– Именно потому, что ты другая, твое место здесь, – резко произнес Тим и отвернулся от меня. – Я не могу лишить тебя того будущего, которое тебе предназначено, которое ты заслуживаешь, и я вовсе не тот, кто сможет занять рядом с тобой равное место.

– Не верю, что эти слова произносишь ты. Кто угодно, только не ты! – Я еще крепче сжала кулаки. – Вспомни, как нам было хорошо вдвоем… Ты миллион раз смеялся над барахлом, окружающим нас, ты не считал его важным! Разве нет? Ты слушаешь мою бабушку, а нужно слушать собственное сердце!

– Я никогда не смогу забыть тебя! – выдохнул Тим, и гримаса боли исказила его лицо. – Ты для меня значишь гораздо больше, чем тебе сейчас кажется. Я готов убить любого, кто причинит тебе вред! И я слушаю свое сердце, а не Эдиту Павловну. Дело вовсе не в барахле.

Любовь. Мы не произносили этого слова, а теперь оно и не могло сорваться с моих губ. Если бы я сказала еще хоть что-то, мир померк бы окончательно, превратившись в мятую серую бумагу с лохматыми оборванными краями. Разве возможно просить и умолять в данном случае?

Тим отказался от меня.

Потому что я принцесса и будущая королева.

Потому что он тоже считает, что мое место в доме Ланье, он не стирал преграду между нами, считая ее верной и постоянной. Испытывал ли Тим ко мне любовь или это было иное чувство?

Я подошла к кровати, села и безвольно опустила плечи. Он никогда не собирался строить со мной серьезных отношений – вот та правда жизни, которую я вынуждена была постичь. Я – Ланье.

– Ты должна остаться и многое изменить. А я должен уехать.

– Уходи, – сказала я и добавила: – Прощай.

Вот и все, вот и все, вот и все… Немыслимо, невероятно и так быстро… Так кратко! Желая опереться хоть на что-то, я сделала попытку придвинуть ближе друг к другу объяснения и оправдания, но ничего не получилось, фразы рассыпались и расползались в стороны. Я – Ланье, это окончательная и бесповоротная правда жизни, которую, похоже, понимают все, кроме меня.

Тим отказался от меня.

Я не стала смотреть, как он открыл дверь и вышел, – слишком тяжело. Один не выбрал меня, потому что я бедная, другой – потому что богатая. Смешно…

– Ты готов убить любого, кто причинит мне вред, но разве ты не понимаешь, что несколько минут назад сам убил меня?

* * *

Не знаю, сколько я просидела неподвижно, глядя в одну точку… Стемнело, никто не приходил, за дверью не раздавались шаги, не слышались голоса, меня даже не беспокоили собственные воспоминания – ни хорошие, ни плохие. Никаких теней и разговоров в голове – пуленепробиваемая тишина, ватная, густая.

«Холодно», – это первое, о чем я подумала, а потом принялась считать позвонки, потому что по ним побежала странная щекочущая боль. Она двигалась сверху вниз и задевала неведомые тонкие нервы, которые почему-то я стала живо представлять. Красная нитка, черная, красная, черная – изогнутые и прямые, похожие на провода… Холод сковал плечи и ноги, я пошевелилась, медленно поднялась, сделала несколько осторожных шагов к прикроватной тумбочке, но колени подогнулись, и я рухнула на пол.

Кажется, я разучилась ходить… Ну и пусть, даже хорошо…

Еще недавно я прижималась к Тиму, а сейчас лицо уткнулось в ковер. Длинный мягкий ворс и запах музейной пыли, несмотря на то, что в доме Ланье убираются каждый день.

– Одиннадцатый час, – с удивлением прошептала я, глядя на часы.

Значит, к ужину меня не позвали. Я представила Эдиту Павловну, Семена Германовича, Кору и Леру, сидящих за длинным овальным столом, и подавила мучительный приступ тошноты. В присутствии этих людей я не смогла бы сейчас даже дышать, не то что есть. О нет, они не будут смотреть на меня пристально и осуждающе, они сделают вид, точно ничего не произошло. Без сомнений, Эдита Павловна уже потребовала молчания от всех членов семьи. Разве в доме Ланье может случиться подобный позор и скандал?

«Симка… Нужно позвонить ей и все рассказать…» Но я не стала искать мобильный телефон. Устроившись рядом с тумбочкой, подтянув ноги к груди, я закинула голову назад, закрыла глаза и повторила:

– Одиннадцатый час.

«У принцесс отличная, замечательная жизнь, Тим. Они часто сидят на полу… когда особенно счастливы… и пытаются не разрыдаться… опять же от счастья…»

Жалко, слезы не приходили, а с ними, наверное, было бы легче. Меня продолжал мучить холод, и никак не удавалось справиться с ним. Стащив с кровати плед, я положила его рядом с собой. Тело не слушалось, что было странно и в то же время томительно-приятно, будто Анастасии Ланье уже нет на свете или скоро не станет. Одной принцессой больше, одной меньше… Кто их считает, этих принцесс?

– Ненавижу вас всех, – услышала я свой ледяной голос и криво улыбнулась. – Ненавижу фамилию Ланье, этот дом ненавижу. Мамочка…

Меня затрясло так, что застучали зубы, а волосы съехали на лицо, и пришлось убирать их за уши. С трудом изменив положение, я сначала выдвинула ящик тумбочки, затем рванула его на себя. Подпрыгнув, ящик с глухим грохотом упал на ковер. Зачем я это сделала? Ответа не нашлось, а боль опять принялась считать позвонки…

Отложив в сторону ежедневник, журнал, книгу, я остановила взгляд на связке ключей и на бархатном серебристом футляре, хранившем подарок Клима Шелаева. В этот момент больше всего мне захотелось увидеть лицо мамы, заглянуть в ее глаза и почувствовать то тепло, которое согревает, несмотря на преграды, километры, годы, смерть. Она тоже любила… когда-то… отца Шелаева…

Теперь я поняла, зачем выдвинула ящик. Было только одно лекарство, способное спасти от холода, утешить, вернуть к жизни, – портрет мамы. Он находился в квартире Клима и звал меня – тягучая сила пробралась в грудь, оплела душу вьюном и потянула на первый этаж к двери.

Если раньше я бы сто раз подумала, прежде чем совершить нечто подобное, если раньше я бы воскликнула: «Нет, ни за что на свете!», то теперь… Я не видела причин не сделать этого… Я не чувствовала ничего, что… Не имеет значения…

Поднявшись, я подошла к шкафу, достала джинсы, водолазку и переоделась. Вынула из сумки мобильный телефон. Спина немела, но я не обращала особого внимания на этот минус, только движения получались то резкие, то заторможенные, то неуверенные. Дерганые какие-то. Вернувшись к кровати, я взяла ключи и сунула их в задний карман джинсов, затем приблизилась к двери, остановилась и… Не знаю, что произошло в моем ослабленном организме, но я почувствовала словно бы сильный удар током, после которого по щеке потекла первая слеза. Развернувшись, я сделала безвольный шаг вперед и схватилась за голову. Сумрачная комната показалась еще более темной, она качнулась и раз, и два, и три, мебель вдруг потеряла очертания, превратившись в бесформенные глыбы, воздух стал тяжелым и липким, вот только футляр отливал серебром, был нерушим и сохранял упрямую устойчивость…

Я шла к кровати, а слезы продолжали течь по щекам, и, казалось, унять их невозможно.

«– В этом доме у тебя не осталось союзников, не так ли? Ты одна.

– Нет, Клим, вы ошибаетесь. У меня есть Тим».

Тима у меня больше не было, и в этом доме я действительно осталась одна-одинешенька. Раньше я очень любила библиотеку: из-за книг и из-за Тима, – а теперь вряд ли смогу переступить ее порог, боюсь, на меня сразу набросятся сотни маленьких противных карликов или пауков. Они будут пищать: «Ты Ланье, ты Ланье, ты принадлежишь нашей хозяйке…» и опутывать меня или веревками, или липкой нервущейся паутиной…

Я открыла футляр, и свет драгоценных камней мгновенно разорвал темноту. Кольцо – диковинный цветок из шести лепестков, усыпанных белыми и черными бриллиантами, – источало свет и завораживало.

– Я клялась, что не надену тебя.

Комната опять качнулась, мебель поплыла куда-то вдаль.

Вздрогнув, вытерев ладонью слезы, я надела кольцо и посмотрела на него с почти детским удивлением. Оно жгло, а сердцевина цветка сияла так, что на мгновение я зажмурилась. Мне почудился голос Клима, но я не разобрала слов. Зато слова Тима красной строчкой прошлись по памяти: «Потому что ты другая, твое место здесь. Я не могу лишить тебя того будущего, которое тебе предназначено…»

– Нет, мое место не здесь… Я ухожу к маме, и попробуйте меня остановить.

Но я никого не встретила ни на втором этаже, ни на первом, дом хранил молчание, будто хотел упрекнуть: «Одумайся, неразумная, куда ты собралась?»

На негнущихся ногах я дошла до метро, затем доехала до нужной станции и вышла на улицу. Наверное, со стороны я выглядела безумной или походила на неземное существо, которое только еще учится дышать, различать цвета и запахи, шагать по новой планете. Тело не слушалось и с каждой секундой немело все больше. Дождь разогнал людей, прохожих было немного, я промокла насквозь, но это не имело значения, так как холод меня окружил еще в доме Ланье – ничего нового. Волосы прилипли к лицу, с подбородка вниз летели капли…

«Тим, – выдавила я из сознания, но имя прозвучало глухо и отдаленно, как эхо. – Какая разница, дома Шелаев или нет? У меня есть ключи. И меня нельзя не пустить – я пройду сквозь стены, да, пожалуй, я даже не буду звонить, я сразу пойду сквозь стены».

Представив простоту решения этой проблемы, я засмеялась и затряслась, точно заводной заяц.

Заяц…

Заячьи уши…

Дотронувшись до макушки, я со смехом убедилась, что ушей нет.

Но долго смеяться я не могла – физически уже не получалось. Мысли и чувства рванули к портрету мамы так резко и сильно, что я потеряла равновесие и раненой птицей упала на тротуар. Тух, тух – стукнулись об асфальт не то руки, не то крылья… С трудом перевернувшись на спину, согнув ноги, я стала смотреть на черно-фиолетовое небо. Дождь проходил сквозь меня, мышцы замирали, минуты шли и складывались в столетия…