– Нет, господин лесничий, вы ошиблись в своих расчетах! – вслух произнес Маркус.

Ловким прыжком он снова очутился в чаще и, оставив за собою тихий домик, вернулся к себе по той же дороге, по какой пришел.

Последние лучи солнца погасли, вместе с ними исчезла и чарующая прелесть ярко освещенного ландшафта.

Глубокие тени, заползавшие в кусты, омрачали, очевидно, и душу человека, так как Маркус никак не мог справиться со своим настроением. Он с гневом ломал и отбрасывал ветки, заграждавшие ему путь и касавшиеся его мрачного лица и сурово сдвинутых бровей.

6.

Маркус, как тысячи других эгоистов, поступал вразрез со своим прежним решением. Он хотел быть справедливым, но не желал видеть тех людей, которым собирался протянуть руку помощи заочно. А теперь готов был тотчас же мчаться на мызу, чтобы представиться „старому расточителю, плуту и моту“ и просить его не думать о нем дурно.

Конечно, Маркуса больше занимал не сам судья, а его семья, и все же, он действовал наперекор всему…

Поспешно пробираясь через кустарник, Маркус скоро очутился на узкой, проторенной дорожке, выходившей на проезжую дорогу. Выйдя туда, он увидел госпожу Грибель, возвращавшуюся с мельницы.

Она тоже несла на руке сетку с рыбой, как и та стройная девушка, стоявшая на этом же месте несколько дней тому назад. Однако, поза ее не была так поэтична, но, может быть, потому, что сетка Грибель была переполнена рыбой, а у девушки была лишь одна, предназначавшаяся для больной!

– Ах, господин Маркус, вы застаете меня врасплох! – бесцеремонно заявила толстушка. – Неужели вы не могли еще побыть в лесу и вернуться домой, когда я приготовила бы ужин?! Теперь вам прядется немного поскучать, но посмотрите, какую я несу рыбу? Форель, и самая лучшая во всем садке мельника! Полчаса тому назад привезли молодой картофель, редкость в это время! Наш добрый друг, садовник в Генрихстале, где мой муж был три года управляющим, прислал мне этот картофель для вас! А Луиза сбила свежее масло…

Она вдруг умолкла, взглянув на дорогу.

– Э, кто-то валяется там! – сердито буркнула Грабель, показывая рукой на фигуру, прислонившуюся спиной к буковому дереву, – ужасные теперь времена настали! Пьяные рабочие валяются повсюду, так что приходится остерегаться, как бы не раздавить кого из них! Прежде этого не было, и я должна сказать, что причиной тому ваши фабрики, господин Маркус, ну, и отчасти постоянные войны!… Многим поневоле приходится сидеть без работы, и они, понятно, развращаются. Разные господа потом громят испорченность нравов, убеждают исправиться… Да, хорошо им говорить, с сытым-то желудком.

Маркус подошел ближе к лежавшему на земле человеку, наклонился и заглянул в его бледное лицо. Бедняга с усилием поднял отяжелевшие веки и мутным взором посмотрел вверх.

– Но он вовсе не пьян! – заметил Маркус и, взяв его руку, ощупал пульс.

Грибель взволнованно всплеснула руками и затараторила:

– Ах, Боже мой, я и сама это вижу!… Толкую здесь о молодом картофеле, а человек умирает с голода.

Опустив руку в карман, она вынула булку и поднесла ее к губам несчастного.

– Эй, приятель, попробуйте-ка, это вас подкрепит немного!

Слабая краска появилась на его щеках, как и раньше, при словах „умирает с голода“, и он поднял руку в знак отказа.

– Ну, не ломайтесь как барышня, – сердито пробормотала Грибель. – За сто шагов видно, что вы голодны, а вы делаете вид, что сыты по горло. Скушайте булку, это поможет вам встать на ноги, и мы отведем вас домой. От обеда у меня остался прекрасный мясной бульон, а потом я вам устрою хорошую постель.

– Попытайтесь съесть хоть кусочек! – ласково произнес Маркус.

Незнакомец взял булку и, откусив кусочек, не мог уже удержаться и стал с жадностью есть до тех пор, пока не осталось ни крошки.

Маркус сострадательно смотрел на него.

Это был красивый молодой человек с русой, падавшей на грудь, бородой. Платье его было поношено, но видно было, что он привык к опрятности и отдал, должно быть, последний пфенниг за белоснежный бумажный воротничок.

Грибель пригорюнилась, но долго молчать она не привыкла.

– О, если бы его мать знала, в каком состоянии он находится, – сказала она, указывая кивком головы на голодного. – Дома она его, небось, холила…

Она вдруг умолкла, потому что молодой человек быстро, насколько позволяли его слабые силы, схватил шляпу, свалившуюся с него, очевидно при падении. Он надвинул ее на лоб так, что широкими полями закрыл свое лицо от стоявших перед ним людей.

– Ну, молодой человек, не принимайте этого так близко к сердцу, – заметила Грибель со своим невозмутимым хладнокровием. – Мало ли людей терпели на чужой стороне нужду и валились с ног, падая с пустыми желудками в шоссейные канавы! А потом, возвратившись домой, делались полезными членами семьи! Мало ли что в жизни бывает, и если вы порядочный человек, то дурное к вам не пристанет! Скажите, можете вы встать на ноги?

– Я шесть недель пролежал в больнице, – чуть внятно промолвил он, – и иду…

– Что вы были больны, это сразу видно, – перебила его Грибель, – а откуда вы идете, и что потом намерены делать, нас вовсе не касается! Вам необходимо хорошо покушать и уснуть, поэтому вы переночуете в усадьбе, а завтра утром видно будет, что делать дальше… Ну, попробуйте стать на ноги… Смелее, мы поможем вам!

Грибель подхватила молодого человека под руку, Маркус поддержал с другой стороны. Незнакомец поднялся, но ноги его дрожали от слабости, и он не мог идти без поддержки.

Убедившись в этом, молодой человек без сопротивления позволил вести себя, но по глубокому молчанию, отражавшемуся в его глазах, видно было, что ему тяжело было сознавать свое жалкое состояние.

На широком лугу, перед усадьбой, косили, и воздух был наполнен ароматом свежескошенной травы.

Две работницы, сгребавшие сено в небольшие копны, с изумлением остановились, когда странная группа появилась на лугу перед ними. А Луиза, стоявшая у дверей дома в розовом платье и белом переднике в ожидании матери, испуганно вскрикнула и поспешно побежала им навстречу.

– Что с ним, мама, – спросила она, задыхаясь от бега и волнения и заглядывая в лицо незнакомца ясными глазками, в которых читалось сострадание.

Лицо молодого человека покрылось яркой краской стыда от этого взгляда, и он сделал усилие выпрямиться и идти без чужой помощи, но… это была тщетная попытка!

Крикнув одну из глазевших работниц, Грибель приказала ей вместо себя поддерживать незнакомца, а сама поспешила в дом, чтобы приготовить все необходимое для него.

Работница нехотя подошла и дерзко заявила, что ее нигде еще не заставляли подбирать пьяных и водить их под руки.

Из груди незнакомца вырвался глухой стон, и он пошатнулся.

Луиза побледнела и тотчас же протянула свои белые ручки, чтобы помочь ему, но мать с улыбкой отстранила ее.

– Поди ты прочь, – воскликнула она, с восхищением любуясь стройной фигурой дочери. – Какая помощь от твоих кукольных ручонок? Беги лучше в дом, постели чистое белье на кровать в солдатской комнате и поставь на плиту разогреваться бульон, оставшийся от обеда.

Повернувшись в сторону работницы, снова взявшейся за грабли, она сердито прибавила:

– А с тобой я еще поговорю!… Через четыре недели, считая с сегодняшнего дня, тебе больше нечего делать в „Оленьей роще“, так и знай!…

Через полчаса незнакомец уже лежал в постели, с облегчением вздыхая.

В большое окно светлой комнаты нижнего этажа, предназначенной для солдатского постоя, заглядывали зеленые ветви грушевого дерева. Вечерний ветерок тихо шумел в верхушках деревьев и наполнял комнату прохладой и благоуханием. Неугомонные индюшки уже уселись на покой, только белая кошечка, сидя на заборе, грациозно умывалась.

В первый раз Маркус, взяв ключ в стенном шкафчике комнаты с балконом, спустился в винный погреб покойной, чтобы взять бутылку драгоценного старого вина, сохранившегося исключительно для бедных больных.

Несчастный молодой человек поел и выпил мадеры, но не говорил ни слова, и по мере того, как силы его восстанавливались, он делался все мрачнее. Взор его то и дело устремлялся в открытое окно, и Маркус подумал, что проявление силы больного выразится в том, что он выпрыгнет из окна, чтобы поскорее исчезнуть из этого дома и изгладить всякое воспоминание о себе и своем жалком положении.

Но усталость и природа взяли свое – он крепко заснул, и Маркус вышел из комнаты. Он отправился в беседку, где г-жа Грибель накрыл ему стол для ужина.

Он ел мало и все думал о маленьком свежем хлебце, который получил сегодня лесник…

Как эти люди, несмотря на свою бедность, нежно и искренне заботились друг о друге… Маркусу было чему позавидовать…

Госпожа Грибель – хорошая женщина с добрым сердцем, но все-таки форель и картофель приготовлены для него не даром… Также и старый мельник отдал ей рыбу не из любви к нему, конечно, как и садовник – свой молодой картофель.

Маркус искренно горевал, думая обо всем этом, а тут, к довершению его огорчений, служанки, сгребавшие сено, остановились около беседки и болтали…

– Я не собираюсь плакать из-за того, что старуха мне отказала, – заявила та девушка, которой Грибель приказала искать другое место. – Кто умеет работать, как я, не останется без дела.

– Смотря по времени, – возразила ее собеседница. – Сейчас во всем Тильроде нет ни одного свободного места, и, кроме того, мало приятного попасть к таким господам, как на мызе: ни копейки жалованья и чисто мужицкая работа в поле!

– Ну, теперешней служанке там неплохо, – заметила первая работница. – Кому лесничий помогает, тому нечего тужить! Да и жалованье, вероятно, не такое уж маленькое, как говорят: на ней всегда хорошенькие кожаные полусапожки, я это успела рассмотреть, хотя она и прячется от людей!