Однако маленькая толстушка вовсе не „поплелась“! Проскользнув через кустарник, она быстро исчезла из глаз молодого человека…

Барский дом в усадьбе был старый, с огромной крышей и без всяких украшений. Главный фасад был обит для прочности железом с наветренной стороны. Дом был выкрашен в белую краску, казарменность фасада нарушал мезонин, так густо заросший плющом, что окна выглядывали из-за него как бойницы.

У окон нижнего этажа были зеленые ставни; в окнах верхнего этажа висели простые белые занавески.

В каменной стене, окружавшей обширный двор и примыкавшей с обеих сторон к дому, справа находились массивные ворота с блестящей медной ручкой, а слева уютно возвышалась в уголке деревянная беседка. Яблоневые и вишневые деревья протягивали свои ветви через стену, а выше виднелись кроны лип и каштанов.

Перед окнами расстилалась лужайка, покрытая зеленым дерном, таким ровным и гладким, точно его подстригали ножницами. Дальше шли обширные нивы с волнующимся морем колосьев, огороды и льняное поле, имеющее вид волнующегося голубого одеяла.

Бывшее жилище жены главного лесничего производило чрезвычайно приятное впечатление, и Маркус тихо побрел дальше, пока не очутился „в благодатном уголке, ниспосланным самим Богом“, как выразилась госпожа Грибель, и с чем согласен был Маркус. Торжественное спокойствие природы подействовало на него, и он был рад, что оглушающий стук и грохот фабрики, шум и гам берлинских улиц – находились неизмеримо далеко от него!

– Приятный мир с убаюкивающей тишиной! – произнес он с улыбкой. – Вот где легко дышится всей грудью! – прибавил он.

Из одной трубы густой столб дыма поднялся вдруг к голубому небу, – должно быть, госпожа Грибель растапливала печь, чтобы приготовить ужин для нового владельца, и варила кофе, как обещала.

В это время из окон нижнего этажа раздались звуки фортепиано, и Маркус с усмешкой покачал головой.

– О, мой тиран, ужасная бренчалка, ты и здесь преследуешь меня! – воскликнул он с комическим пафосом и вошел через открытые ворота во двор.

Яростный лай собак встретил его.

– Султан, негодный пес, замолчи! – крикнула госпожа Грибель, стоя на крыльце. – На место или я возьму палку.

Почтенная собака спряталась в конуру, остальные, завиляв хвостами, разбрелись в разные стороны.

Госпожа Грибель призвала Божье благословение на прибывшего нового владельца усадьбы и низко поклонилась.

– Позвольте познакомить вас с моим мужем, – прибавила она, жестом указывая на мужчину, стоящего рядом с нею. – А моя дочь Луиза, слышите, господин Маркус, приветствует вас маршем из „Пророка“! Нравится вам ее игра? Луиза лучшая ученица в пансионе и намерена стать гувернанткой! Ну, теперь я познакомила вас со всем домом! Прошу вас, входите!

3.

Новый владелец отказался пить кофе в уютной комнате, где „Луизочка“ продолжала бренчать на фортепиано.

Несмотря на уверения госпожи Грибель, что наверху пыльно, много мышей и паутины, он настоял на том, чтобы тотчас расположиться там, и быстро взбежал по лестнице. Он распорядился, чтобы до его приезда не снимали печатей с жилища умершей, и теперь сам сорвал печать с главных дверей, и Петр Грибель отпер их.

Внутреннее убранство комнат в верхнем этаже производило такое же приятное впечатление, как и наружный вид усадьбы. Госпожа Грибель осторожно подняла занавеси и торжествующе указала на стекла, покрытые пылью. А на маленьком столике лежал такой слой ее, что толстушка иронически начертила несколько букв.

В комнате приятно пахло донником и другими травами, и Маркус сказал:

– Здесь надо только вымыть стекла и открыть окна, вот и все!

– А о мышах и замочных скважинах, затянутых паутиной, нет и помина, душечка! – лукаво усмехнулся Грибель, глядя на жену. – Ты всю зиму ворчала по этому поводу, а ведь старая госпожа была очень чистоплотна и не потерпела бы никаких насекомых, откуда же им было взяться потом?

– Загляни прежде в библиотеку, Петр, а потом и умничай! – наставительно отозвалась его жена. – Посмотри, что делается на верхних полках, за книгами! Вы знаете, господин Маркус, книг такое множество, что диву даешься, как все они помещались в голове старой госпожи! – наивно заметила она. – Впрочем, она была и доктором, и аптекарем, да таким, что гораздо искуснее готовила лекарства, чем этот несчастный цирюльник, которого лишь в насмешку можно называть доктором!

– Да, жена главного лесничего была очень деятельная женщина, – заметил Петр Грибель. – Она знала сельское хозяйство не хуже мужчины: последние два года я был у нее управляющим, и за это время научился гораздо большему, чем у прежнего хозяина за десять лет! Посмотрите, – указал он рукой на роскошные нивы, видневшиеся в окно, – все это дело ее рук, ведь сам господин лесничий ничего в этом не понимал! Вон та пара десятин, что за сосновой рощей, не в таком образцовом порядке, но она принадлежит мызе, где хозяйничают довольно плохо! Господин стряпчий, вероятно, писал вам об этом?

– Да, судья Франц уже четыре года арендует мызу, а в счетных книгах покойной, которые велись образцово, получение арендной платы не отмечено ни разу!

– Жена этого судьи ее приятельница, поэтому добрая госпожа не брала с них арендную плату, ведь у них долгов было больше, чем песку на дне моря, и кредиторы отобрали у них все, что было можно! Вот тогда наша госпожа сжалилась над ними и отдала им мызу. Но она была расчетлива и знала цену деньгам, и назначила мизерную арендную плату. Несмотря на это, старый мот ни разу не заплатил ей ни гроша! – выпалила все г-жа Грибель.

Замолчав, она сунула руку в карман и вытащила из него печеную картофелину.

– Посмотри, Петр, я взяла это у тирольских ребятишек, что собирают землянику в графской роще! – сказала она, обращаясь к мужу. – Они с полмеры картофеля испекли там в золе!

– Ну, и что из этого?

– Как это, что из этого? – вскипела толстушка. – Откуда негодникам взять картофель в июне месяце?… Когда я спросила их об этом, они дерзко ответили: „Конечно, мы получили картофель не от госпожи Грибель, а от служанки судьи!“

– Гретхен, ну какое тебе дело… – начал Петр Грибель, но жена порывисто прервала его.

Повернувшись к новому владельцу, она проговорила:

– Господин Маркус, я не хочу становиться поперек дороги этим людям, – по мне, они могут сидеть на мызе и не платить арендной платы, – но я должна вам сказать, что им принадлежит лучший участок огородной земли!

– Гретхен, будь добросовестна! – увещевал ее муж. – У нас все отлично, и нам нет причин жаловаться! И я не желаю, чтобы кто-нибудь из нашей семьи дал повод господину Маркусу без дальнейших рассуждений покончить с этими людьми! Подумай, судья стар, его жена больше года не встает с постели, а служанка их не умеет вести хозяйство.

– Да, уж служанка лучше всех! – презрительно бросила госпожа Грибель. – Да вы видели ее, господин Маркус, ту девчонку в городском платье! Теперь она хоть привыкла к сельским работам, а что было в начале – сохрани Бог!

– Она не здешняя? – с любопытством спросил Маркус.

– Боже избави! – ответила толстушка. – Судя по выговору, она дальняя, и появилась здесь в то время, как жена судьи заболела, а их служанка ушла из-за того, что они не платили ей жалованья… Им очень трудно было и я готова была идти, чтобы присмотреть за порядком, как вдруг приехала племянница судьи! Она была гувернанткой в каком-то большом городе, об этом я слышала от нашей старой госпожи, и привезла с собой горничную. И теперь на этой горничной лежит все хозяйство, потому что гувернантка сама не дотрагивается ни до чего…

– Брр!… – произнес Маркус, вздрагивая.

– Что с вами? – удивленно вытаращила глаза госпожа Грибель.

– Видите ли, любезная госпожа Грибель, я очень нервный человек и питаю непобедимое отвращение к гувернанткам! – произнес Маркус, и на его красивом лице промелькнула ироническая улыбка.

– Вот уж не ожидала этого, господин Маркус! – воскликнула толстушка. – Вы терпеть не можете гувернанток, а моя Луиза хочет сделаться именно гувернанткой! Конечно, я не допущу, чтобы она была похожа на ту, что на мызе! – энергично заявила она. – Во время каникул и то моя дочь не сидит без работы. Она прекрасно готовит кушанья, и в молочном хозяйстве понимает не хуже меня, при том у Луизы розовые щечки, как у штеттинского яблока, и она свежа и здорова, как крепкий орех! Я не пущу дочери в большой город: там всегда бледнеют и приобретают странные манеры, как и барышня Франц с мызы! Я видела ее однажды в Тильродской церкви и с меня довольно: она такая же длинная, как ее служанка, ужасно важничает и, насколько я могла рассмотреть со своего места, худа и бледна…

Она вдруг прервала свою речь и сделала движение к двери.

– Ах, я заболталась с вами, а у меня пропасть работы! Петерхен, принеси мне молодых голубей и поищи свежих яиц, а я налью кофе и после вымету здесь наверху.

Толстушка вышла, за нею последовал ее муж, а новый владелец усадьбы отошел от окна и внимательно осмотрел комнату.

Через два больших окна проникало много света, который смягчался зелеными ситцевыми занавесками. Посредине комнаты находился балкон, против которого на стене висели два портрета.

Лоб молодого человека гневно наморщился, щеки порозовели от волнения, когда он посмотрел на портрет красивого мужчины в зеленой куртке, окруженный высохшей гирляндой из дубовых листьев.

Таким он и представлял себе гордого „господина главного лесничего“, отрекшегося от своей единственной сестры за то, что она полюбила простого мастерового и вышла за него замуж, несмотря на запрещение брата. В течение своей жизни этот надутый и чванный человек отказывался от родства со слесарем, не взирая на то, что скромная мастерская его вскоре превратилась в исполинскую фабрику, владелец которой пользовался большим почетом.