Евгения Марлитт - Служанка арендатора

Она взглянула на него и горько улыбнувшись, пожала плечами:

– Что за беда, если ленивые, изнеженные ручки, рисующие цветы и надоедающие игрой на фортепиано, намокнут хоть раз под дождем, – иронически бросила она.

Помещик закусил губы, но, немного помолчав, спокойно произнес:

– Я того же мнения, но не понимаю, каким образом ваше замечание может относиться к этим загорелым ручкам? – и он указал на ее руку, державшуюся за дверную скобку.

– Да, они не очень красивы, – заметила она, разглядывая свою руку, – и дядя строго запретил мне выходить в милый старый лес без перчаток.

– Он заботится о приличиях или боится за свое имя?

Она с горечью улыбнулась:

– Дядя не подозревает, как уже плохо приходится этому имени! В семье Францев есть неудачный искатель приключений и… гувернантка…

– И что хуже всего, это мстительный элемент в ее крови, – докончил Маркус, берясь за шляпу.

– Неужели вы хотите идти в такую бурю? – встревожилась она.

– Почему бы нет? – пожал он плечами. – Что за беда, если и „богатый человек, о котором говорится в Библии“, намокнет хоть раз под дождем, – иронически заметил он. – В этом доме мне душно и я готов лучше выдержать борьбу со стихиями, чем оставаться здесь! И разве вы забыли, что я пришел сюда лишь с целью узнать, где отыскать служанку… извините, мою милую сестру милосердия, хотел я сказать! Но ее здесь нет, и я не знаю, где мне найти это мужественное, великодушное и благородное создание, которое не могло перенести мысли, что причинило мне боль, и самоотверженно явилось ко мне.

– Она только исполнила свой долг, – резко и сухо перебила его она, сильно покраснев. – Но вы правы: девушки в рабочем платье вы здесь не найдете и вообще больше не увидите ее. Она же говорила вам, что у нас одна душа и одно сердце, значит, она должна чувствовать то же, что и я, – горячо продолжала она. – А разве могла она не сердиться, как и я, как и всякая девушка, уважающая себя, когда ей говорят ужасные вещи, вроде „ловли женихов, завлечения мужчин из-за денег“ и тому подобные вещи… Я отлично знаю, какую борьбу она выдержала сама с собой, прежде чем ступила на вашу лестницу.

– И все-таки она пришла, как и подобает женщине с сострадательным сердцем, а не с эгоистическим рассудком и суровым принципом: „око за око, зуб за зуб!“ Сомневаться в этом сердце было бы грехом, которое я не простил бы себе, и потому я говорю: она вернется, чтобы исполнить в отношении меня свою обязанность доброй сестры милосердия! – докончил он, указывая на свою руку в повязке.

– Не забудьте, что я предлагала вам свои услуги…

– И что я наотрез отказался от помощи, – в тон ей произнес Маркус. – Нет, я буду терпеливо ждать, когда моя самаритянка вспомнит о своем пациенте. И я ухожу, может быть, я нападу на ее следы.

– Но вы не можете сейчас выйти из дома! – воскликнула она.

– Почему? – возразил он. – Дождь уже перестал…

Но помещик ошибался: это было временное затишье!… Черные тучи еще больше сгустились, словно хотели раздавить и домик, и самый лес и затем сверкнула молния.

– Не ходите! – сказала она, и это зазвучало так же нежно, как вчерашнее „пожалуйста“.

Глаза Маркуса сверкнули:

– Я останусь, если вы приказываете, – холодно и натянуто произнес он. – Вам, конечно, страшно оставаться одной во время грозы!

– Я не так малодушна, – возразила она с легким раздражением. – Да и грозу я с детства скорее люблю, чем боюсь.

– Тогда я не понимаю вашего желания, – сухо заметил он. – Если бы его высказала добрая сестра милосердия, я знал бы, что оно проистекает из заботливости обо мне и объясняется тем же, чем и вчерашнее посещение…

– Вы ошибаетесь! Она вам ясно сказала, что к этому шагу ее побудило сознание долга по отношению к страждущему человеку, – вспыльчиво бросила девушка и гордо откинула голову.

– И у вас хватает духу лишать меня иллюзии лишь потому, что я легкомысленно и поверхностно смотрел на призвание сестры милосердия?

Она опустила глаза и отошла к двери.

– У вас не найдется ни одного смягчающего слова, чтобы ободрить меня?

По ее лицу было видно, что в ее душе боролись различные чувства, но губы не разжимались, и он с горечью сказал:

– Ну, тогда я уйду с ужасным разочарованием! – вскричал он, отворяя дверь и направляясь через сени к выходу.

Маркус забыл, что в доме есть больной, и его твердые шаги по каменному полу разбудили спящего.

– Агнесса! – раздался его слабый голос.

Маркус видел, как она рванулась в комнату, но на пороге приостановилась и испуганно посмотрела на него, когда он с усилием открывал дверь, чтобы выйти из дома.

Молодого помещика встретил такой яростный порыв ветра, что он едва устоял на ногах, спускаясь с крылечка.

Буря бушевала вокруг него, черные тучи беспрерывно прорезались зигзагами молний. Страшный вихрь заставлял деревья жалобно скрипеть и раскачиваться, грозя и его раздавить, как ничтожного червяка.

Более рассудительный и хладнокровный человек немедленно вернулся бы назад, под спасительную крышу дома, но Маркус этого не сделал!

Он не мог желать лучшего союзника, чем эта свирепая буря и на губах его появилась загадочная улыбка: теперь победа за ним!

Он прошел уже порядочное расстояние, как вдруг сверкнула ослепительная молния, и затем раздался такой страшный удар, точно молния проникла в землю у его ног. На минуту молодого помещика оглушило, и он замер на месте, но когда желтоватый, дрожащий свет молнии исчез, разразился ливень и посыпался крупный град.

В чаще леса был небольшой шалаш для дровосеков, и Маркус бросился к нему. В несколько минут он достиг этого первобытного убежища, сложенного из неотесанных камней, и с крышей из мха.

Забившись в угол, он наслаждался видом разъяренной стихии и думал о том, как радуются теперь бедняки, горячо молившиеся о ниспослании священной влаги, могущей оживить полузасохшие нивы и надежды на урожай, что обеспечило бы куском хлеба потрудившихся бедняков.

Конечно, и добрая Грибель была довольна дождем и с радостью примется печь обещанный пирог…

Буря еще долго бушевала в долине, но, наконец, стало светлее, ливень перешел в дождь и затем окончательно стих.

Послышался шум и щебетанье птиц в ветвях, шнырянье белок и других обитателей леса.

Издали донесся шум колес по грязи, который вскоре затих. Маркус догадался, что лесничий вернулся домой, значит, он отпустил сиделку домой и если она чувствует хоть какое-то сострадание к человеку, застигнутому в лесу бурей, то побежит отыскивать его.

Да вот и она!

Девушка шла, имея вид человека, вырвавшегося из тюрьмы – шляпа, перчатки и зонтик остались в лесном домике. Подобрав свой шлейф, она проворно шагала и со страхом озиралась по сторонам, точно боясь увидеть где-нибудь на дороге человека, убитого молнией.

Незаметно выбравшись из шалаша, Маркус пошел следом и догнал ее у берега, где она в отчаянии искала более узкого места, чтобы перепрыгнуть.

Подобрав платье, она уже хотела перейти ручей вброд, но он с быстротой молнии поднял ее с земли, взяв на руки.

Его появление, неслышное по размытой земле, испугало ее своей неожиданностью и она, громко вскрикнув, почти в обмороке склонилась ему на плечо. Лицо ее было залито слезами, но потом прояснилось, и она свободно вздохнула.

– Я это делаю не из любви к человечеству, – с улыбкой шепнул ей Маркус, перенося ее через ручей. – Нет, я не такой человек, и делаю это только для вас!

По ту сторону ручья он нежно опустил ее на землю и быстро отодвинулся, когда она поспешно схватила его за перевязанную руку.

– Вам больно! – вскричала она, бледнея.

– Нет, мне не больно! – двусмысленно произнес он.

Всякий другой понял бы намек, но она была так взволнованна, что не обратила внимания.

– Может быть под повязкой и не все в порядке, но что же делать? – сказал он, пожимая плечами. – Моя здоровая натура сладит с этим сама, а вы идите скорее домой! Старики ужасно беспокоятся о собирательнице цветов, дядя же будет бранить, что вы придете без перчаток; не сходить ли мне за ними?

Она отрицательно покачала головой, и лукавая усмешка появилась на ее заплаканном личике.

– И шляпа осталась там, – продолжал он, – и капли дождя сверкают в ваших волосах, как бриллианты… Но вы можете простудиться, так что спешите домой. Прощайте!

Маркус перепрыгнул через ручей и, не оборачиваясь, пошел через луг к дороге: пробраться по уединенным тропинкам лесной чащи нечего было и думать.

Везде было так много воды, что мягкая глинистая почва представляла сплошную лужу. Маленькая речка, на которой стояла лесопильная мельница, сравнялась с берегами и с глухим шумом неслась по долине. На берегу стоял мельник с веселым лицом.

– Сегодня много хлеба упало на землю с дождем, господин Маркус, – радостно крикнул он помещику.

В открытых воротах его встретил Петр Грибель, лицо которого, тоже сияло от удовольствия.

– Теперь урожай картофеля будет хорош, – заявил он, указывая на влажные поля.

В сенях Маркус столкнулся с Грибель, она несла из кладовой небольшие свертки, на которые весело кивнула головой:

– Это корица и изюм для пирога тильродских детей по случаю сегодняшнего дождя.

– Пирог с изюмом, это чудесно, а я от себя прибавлю вино! – отозвался молодой помещик. – А вы умеете печь свадебный пирог? – весело спросил он, обнимая толстушку и повернулся с нею несколько раз.

– Свадебный пирог? – недоверчиво спросила она. – Где вы были господин Маркус, что возвращаетесь в таком радужном настроении, хотя вымокли, до того, что с вас течет, как с мокрого пуделя? Но разрешите спросить, для кого нужен свадебный пирог? Я, конечно, могу испечь такой, он будет высокий, пышный, и таять во рту, но кто его будет кушать в нашей тихой „Оленьей роще“?