Темпера попыталась что-то сказать, но он продолжал:

— Я знал, что ты моя, что ты принадлежишь мне и ничто нас не разлучит. Все это я чувствовал в душе, но рассудок заставил меня вести себя благоразумно.

Темпера смотрела на него широко раскрытыми глазами. Голова ее лежала у него на плече.

— Поскольку я владею сокровищами, многие из которых, как ты знаешь, уникальны, у меня организована очень эффективная система охраны. — Он снова улыбнулся. Когда я запросил из Лондона по телеграфу сведения о камеристке леди Ротли, мне сообщили, что камеристки у нее нет и что она отбыла в южную Францию со своей падчерицей — мисс Темперой Ротли.

— Так вот как ты… узнал, кто я такая на самом деле…

— Да, любимая, вот так и узнал, но следуя твоему желанию, я предоставил тебе продолжать твой обман.

— Я не сказала… тебе о… картинах, — пробормотала она, — потому что думала, что это может… повредить мачехе, если станет известно, что я играю роль… камеристки.

— Это-то мне понятно, только ужасно, что из-за этого ты подверглась такой страшной опасности, о какой я даже подумать не могу без содрогания.

Она услышала, как голос его дрогнул, и это настолько ее тронуло, что, спрятав лицо у него на груди, она прошептала:

— Теперь я… в безопасности.

— Навсегда, — отвечал герцог. — Я с тебя глаз не спущу, а если кто-то попытается причинить тебе вред, я его убью.

Ярость, прозвучавшая в его тоне, напомнила ей о лорде Юстасе. Темпера бросила взгляд в сторону закрытой двери.

— Он никогда больше не тронет тебя, — сказал герцог.

— Если будет… следствие, все узнают… обо мне, и это может… повредить мачехе.

— Это так на тебя похоже, моя радость, думать обо всех, кроме себя. Я уверен, что граф найдет выход. А я сейчас могу думать только о твоих губах.

Он снова овладел ими, и она больше ни о чем не могла думать, только о нем.

Когда вошел граф, Темпера убедилась, что он намерен действовать весьма решительно.

Поцеловав ее в щеку, он сказал:

— Находя вас в его объятиях, я полагаю, мне следует поздравить его, как он совсем недавно поздравил меня.

— Я так счастлива за матушку.

— А я счастлив за вас, — отвечал граф. — Это то, чего желал бы для вас ваш отец.

Он говорил так искренне, что у Темперы на глазах выступили слезы.

— Я очень, очень… счастлива!

— Ты говоришь моими словами, — сказал герцог. — Кто поистине счастлив, так это я.

— Я думаю, мы все очень счастливые люди, — сказал граф, — но мы должны быть благоразумны: скандала не должно быть ни под каким видом.

— Что ты сделал с Юстасом? — спросил герцог.

— Я приказал ему покинуть твой дом в течение часа и предупредил, что, если он не уедет в Южную Африку к отцу, ты начнешь преследовать его судебным порядком, и не только за кражу, но и за покушение на убийство! — Темпера протестующе вскрикнула, но граф продолжал: — Не беспокойтесь. Я хотел его напугать, и мне это удалось. Он сделает то, что я велел, потому что у него нет выбора.

— А ты уверен, что он послушается? — спросил герцог.

— Вполне. Я сказал ему, чтобы в течение пяти лет он не смел показываться в Европе. Уверен, он не в первый раз подменяет оригиналы подделками. Я немедленно займусь расследованием этого дела.

— Видишь, любимая, — обратился герцог к Темпере, — я же говорил, что мы можем спокойно передать это дело в умелые руки Винченцо.

Граф и в самом деле все ловко распланировал.

Леди Ротли и ее камеристка покинули замок на день раньше намеченного срока и в середине дня были уже в поезде, увозившем их в Италию.

Граф их сопровождал. Только когда поезд отошел, Темпера переместилась из купе второго класса, куда ее посадили слуги герцога вместе с багажом, в вагон, специально заказанный графом для них с мачехой.

Путешествие было замечательным Граф и леди Ротли светились счастьем, а Темпера вновь и вновь перечитывала записку, переданную ей герцогом перед отъездом.

В ней он выражал ей свою любовь так горячо, что она чувствовала, будто он рядом с ней.

— Вельде приедет в Италию, как только сможет оставить гостей без неприличной поспешности, — объяснил граф. — Он покинет их под предлогом присутствия на нашей свадьбе, чего и мы сами очень хотим. А вы, моя дорогая Темпера, будете ожидать его.

Радость, блеснувшая в глазах Темперы, ясно дала понять, что она думает про такой план.

Темпера прибыла в Рим в довольно невзрачном виде, поскольку у нее были лишь те вещи, которые она взяла с собой из Лондона.

Но за сутки, по ее собственным словам, куколка превратилась в бабочку.

Граф пригласил к себе лучших римских портних и снабдил ее таким великолепным приданым, что она испугалась, что герцог ее не узнает.

Когда она попыталась воспротивиться его потрясающей щедрости, граф только рассмеялся и сказал:

— Это лишь часть моего свадебного подарка вам. И могу только добавить, что я бесконечно благодарен и вашему отцу за его дружбу, и вам за вашу любовь и доброту к моей будущей жене.

Темпера была вне себя от счастья при мысли о собственном будущем, но она была уверена, что и мачеха нашла единственного человека, который мог дать ей счастье.

Граф обращался с леди Ротли не как с ребенком, подобно ее отцу, но как с величайшей драгоценностью, которую считал своим долгом защищать от всего грубого и безобразного, неприятного и тревожного.

— Все, что от тебя требуется, mia bella, — услышала однажды Темпера, как он говорит мачехе, — это быть красивой, чтобы мои глаза ничего не видели, кроме тебя.

— Я так счастлива, так невероятно счастлива! — говорила леди Ротли каждый вечер, прощаясь с Темперой и целуя ее. — Могли ли мы с тобой, отправляясь во Францию, догадываться, что отправляемся в рай?

«Да», — думала Темпера, она будет в раю, когда станет женой герцога, и теперь она чувствовала, как ее сердце с каждой секундой бьется все чаще в ожидании того момента, когда они встретятся и отныне будут вместе навсегда.

Золотистый свет над Римом потемнел, потемнело и небо. Высоко над кипарисами сверкнула первая вечерняя звезда, будто пробиваясь сквозь прозрачную завесу.

Какой это был чудесный момент, когда улицы, излучавшие в полумраке собственный свет, окрасились розовым, словно впитали в себя солнечные лучи, чтобы хранить их до утра.

В гаснущих лучах светились шафрановые, розовые, персиковые стены, а тротуары сияли, как застывшие потоки лавы.

Прозвучал удар колокола, за ним другой, наполняя воздух серебристым звоном.

Колокола Рима возвещали начало богородичной молитвы — Ave Maria. Еще один день миновал…

Но для Темперы жизнь только начиналась.

Услышав шаги, она внутренне вся напряглась, но не повернула головы, только робко ожидала, чувствуя, что это ожидание длится с самого ее рождения.

Он подошел ближе, и она услышала его голос:

— Неужели ты — реальное существо, из плоти и крови? Или все-таки ангел, которого я всегда искал и нашел теперь в стране, где он родился?

Темпера с улыбкой обернулась.

Он показался ей еще красивее, еще выше ростом и величественнее, чем раньше, и ей было трудно даже шевельнуться.

Взглянув ему в глаза, она увидела в них отблеск заходящего солнца.

— Я люблю тебя! — сказал герцог. — Никогда бы не подумал, что, пока я дождусь нашей встречи, время будет тянуться так медленно.

Обняв ее, он привлек ее к себе, и его губы коснулись ее губ.

Он стал для нее частью золотистого света над городом, частью сгущающихся сумерек, частью статуй и кипарисов. Это было духовное чудо, которое они однажды уже испытали, глядя на любимую обоими картину.

— Я люблю тебя! Я люблю тебя!

Темпера не знала, произнесла ли она эти слова на самом деле, или они прозвучали в ее сердце, но не сомневалась, что герцог ее услышал.

Он поднял голову и, не выпуская ее из объятий, увлек к каменной балюстраде, откуда они могли видеть Тибр, серебряной лентой вьющийся между храмами, замками, куполами и башнями.

— Завтра утром — сказал он, — мы будем присутствовать на свадьбе твоей мачехи, а потом, любовь моя, состоится и наша свадьба.

— Завтра? — переспросила Темпера.

— Я не могу ждать дольше, — отвечал герцог. — И мы проведем медовый месяц, любуясь знаменитыми картинами, которые будут говорить с нами, как говорил твой отец.

— Я не могу представить себе ничего… чудеснее, чем смотреть на них с тобой и слушать их, — отозвалась Темпера.

— Мы закончим осмотр итальянских шедевров во Флоренции, — продолжал герцог. — А на обратном пути остановимся в Париже, чтобы увидеть в Лувре твой портрет.

Он еще крепче прижал ее к себе и коснулся губами ее щеки.

— Мне было девять лет, — сказал он, — когда отец повел меня и еще полдюжины мальчишек, большей частью моих кузенов, в Лувр. Был один художник по имени Антонио, которому отец покровительствовал, и он сказал нам, что, если каждый из нас выберет себе картину по вкусу, он напишет для него копию, чтобы мы повесили ее у себя в комнате.

Темпера затаила дыхание. Она догадывалась, о чем пойдет речь.

— У моих товарищей оказались самые разнообразные вкусы, — продолжал герцог. — Большинству понравились сражения, некоторые предпочли аллегории. Помню, как один из кузенов удивил отца, попросив копию «Рождения Дианы» Буше. — Он снова поцеловал ее в щеку. — Когда мы подошли к картине Леонардо да Винчи, я указал на нее отцу и сказал: «Вот что я хочу». — «Это очень большая картина, — проворчал Антонио. — Понадобится много времени, чтобы ее скопировать». — «Мне не нужна вся картина, — возразил я. — Только ангел». Отец очень удивился. «Только ангел, Вельде, но почему?» — «Потому что нет никого прекраснее!» — отвечал я, и он больше не задавал вопросов.