— Да, мисс, — сказала она. — Почему это вас удивляет?

— А как же... все эти дети?

Она рассмеялась, вдруг поняв направление его мыслей.

— Так вы думали, что это мои дети? Все пятеро? Джейн, старшей из них, двенадцать лет. Сколько же, по-вашему, лет мне?

Вопрос был риторический, но он с серьезным видом окинул ее с головы до ног оценивающим взглядом, от которого она смутилась и залилась краской, желая, как бы абсурдно это ни звучало, чтобы ему понравилось то, что он видит.

— Не знаю, — сказал он. — Около... двадцати пяти?

— Двадцать два, — сказала она. Значит, она выглядит старше своих лет. — Эти дети — мои братья и сестры, а точнее, мои единокровные братья и сестры, это дети моего отца от второго брака. Они... мы сироты.

— Примите мои соболезнования, — тихо сказал он.

— Спасибо.

Она не слишком горевала по отцу. Дети, возможно, горевали, хотя, по ее мнению, они горевали скорее об утрате дома.

— А теперь, если вам больше ничего не нужно...

— Это моя одежда?

Он указал на гвозди, вбитые в стену возле кровати.

— Да, но вы еще недостаточно окрепли...

— Я хотел бы проверить, нет ли на этих вещах каких-нибудь меток. Вы, наверное, этого не сделали.

— Викарий проверял. Никаких меток он не обнаружил.

— А вы не смотрели? Разве вам не было любопытно?

Она закусила губу.

— Я тоже смотрела, но...

— Но что?

— Я только проверила, есть ли у вас деньги.

Он откинулся на подушки и взглянул на нее.

— Понятно.

Она почувствовала, что краснеет.

— Это не то, что вы подумали... но... — Она совсем запуталась. — Мне было необходимо знать...

— Есть ли у меня деньги?

Холодная нотка в его голосе задела ее за живое.

— Да. Поскольку вы были так тяжело ранены, я не раздумывая послала за доктором. Потом я подумала, что мне будет нечем с ним расплатиться, ведь у меня денег нет. Поэтому, когда викарий прислал вашу дорожную сумку, я заглянула туда, чтобы узнать, сможете ли вы сами расплатиться с доктором.

— Ну и как? Были у меня деньги?

Голос у него был холодный, бесстрастный. Осуждающий.

Она кивнула:

— Слава Богу, там было много денег. Целая пачка новеньких банкнот.

— И вы заплатили доктору?

— Нет. Он даже не упомянул о деньгах. Он был неуверен, что вы доживете до утра. Рана, видите ли, была очень опасная. Вы истекали кровью. А потом началась лихорадка.

Он поднял руку и осторожно прикоснулся к повязке на голове.

— Значит, благодаря вам я пережил ночь. Несколько ночей.

Он взглянул на нее так, словно не знал, что о ней и подумать.

— Доктор придет еще раз. Я думаю, что он пришлет счет, когда закончит лечение.

— Понятно.

— Он сказал также, что не может точно определить, сломана лодыжка или нет. Нам удалось несколько уменьшить опухоль, но для того, чтобы он мог поставить диагноз, вы должны быть в сознании. Чтобы он мог посмотреть, можете ли вы двигать пальцами и все такое прочее.

Он беспокойно заерзал на постели.

— Я и сам думал об этом. Лодыжка болит дья... очень сильно.

— Еще бы. А пока вам не следует двигаться или вставать с кровати.

Сняв с гвоздя его одежду, она положила ее на кровать, потом достала из-под кровати дорожную сумку.

— Викарий прислал это с мальчиками. Сумка была приторочена к седлу. Загляните в нее сами. Может быть, что-нибудь пробудит ваши воспоминания. И вы можете проверить также...

Она замолчала, поняв, что если уж он не помнит, кто он такой, то едва ли помнит, что находилось в его сумке и в каком количестве.

— Там все цело, — сказала она. — Мы, конечно, люди бедные, но я не тронула ни одного пенни.

— Я знаю, — тихо сказал он. — Я осел. Это все потому, что...

— Что вы меня не знаете. И я не знаю вас. А теперь извините меня. Мне надо работать.

Она задернула занавески, и мгновение спустя он услышал, как за ней закрылась входная дверь.

Проклятие! Он совсем не собирался расстраивать ее. Он ее не знал — если на то пошло, он даже себя не знал, — а путешественников то и дело грабили на дорогах. Но грабители обычно не волокли ограбленных из-под дождя под крышу и не укладывали в собственные постели.

Было очень странно, что какие-то вещи он хорошо знал, хотя не помнил даже собственного имени.

Она была очень хороша собой. Чего стоила одна лишь ее шелковистая кремовая кожа — нежная, ароматная и манящая. Ему хотелось прикоснуться к ней, попробовать на вкус, Обследовать ее всю — от макушки до аккуратных пальчиков на ногах.

Боже милосердный, все эти сравнения напоминали плохую любовную лирику. Он язвительно фыркнул и был немедленно наказан за это. Подождав, пока удары молота в голове несколько утихли, он протянул руку за своими вещами.

В карманах его сюртука обнаружилась пригоршня монет, большая пачка хрустящих новеньких купюр и небольшой клочок бумаги, на котором было что-то написано. Возможно, адрес. Он развернул его, но чернила расплылись и прочитать написанное было невозможно.

В карманах бриджей нашлось еще несколько монет и носовой платок с вышитой буквой Р.

Р? Что могла означать эта буква? Фамилию или имя? Ричард? Роберт? Руперт? Рейф? Он наморщил лоб. Что-то, кажется, отзывалось в памяти. Но нет. Он не чувствовал себя ни Рейфом, ни Рупертом, ни Роджером...

Возможно, она означает фамилию? Робертс? Роджерс? Рейнолдс? Ричардс? Вариантов было предостаточно. Робинзон? Роуз? Рассел? Это было бы смехотворно. Рейли? Роув?

Он осмотрел содержимое сумки. Как она и говорила, там не оказалось ничего, что помогло бы идентифицировать его личность. Кроме небольшого заряженного пистолета, на котором была выбита только марка изготовителя, и одежды — смены нижнего белья, запасной сорочки, пары носков, — там ничего не было, если не считать туалетных принадлежностей и бритвы. Бритва его обрадовала. Он провел рукой по отросшей щетине. Он не любил бороду и был уверен, что дамам это тоже не нравится. Потом он вымоется и побреется.

Он просмотрел свои пожитки еще раз. Ничто из всего этого не отозвалось звоночком в его мозгу, ничто ничего не напомнило.

Если судить по тому, что все его вещи были самого высокого качества, он был, видимо, человеком обеспеченным. Однако ни на его сумке, ни на несессере не было ни герба, ни даже золотой монограммы, так что он, наверное, был не самого знатного происхождения.

Странно также было то, что он путешествовал один, без грума или слуги, верхом на коне, что джентльмены делали неохотно и только при поездках на короткие расстояния. Но здесь его, видимо, никто не знал и никто не заметил его отсутствия.

Полное отсутствие каких-либо улик, позволяющих опознать его личность, отсутствие документов или писем и большая пачка денег новенькими купюрами... Все это казалось странным. Более того, подозрительным.

Может быть, он какая-нибудь темная личность? Он не чувствовал себя темной личностью, но ведь он мог этого не помнить, потому что с головой у него явно было не все в порядке.

Однако он лежал в ее постели и она спала рядом с ним, хотя они не были знакомы. Это должно что-то означать.

Расстроенный таким количеством вопросов, на которые не было ответов, и снова почувствовав боль во всем теле, он сдвинул в сторону свои пожитки, закрыл глаза и заснул.

Доктор Томпсон остался доволен осмотром раны на голове.

— Рана, кажется, успешно заживает, но мне сказали, что вы не помните даже своего имени, а?

— Меня это очень расстраивает. Я помню множество самых разнообразных вещей, но ничего не помню о самом себе или о событиях, предшествовавших несчастному случаю.

Доктор, пристально глядя ему в глаза, засыпал его вопросами. Кто является премьер-министром? Когда была битва при Ватерлоо? Где он вырос? Сколько получится, если к 241 прибавить 398? Как звали его отца? Что такое Пунические войны? Кто написал «Венецианского купца»?

Он ответил на все вопросы: на некоторые сразу, на другие — немного подумав.

Закончив эту проверку, доктор кивнул.

— Ваш мозг, судя по всему, работает достаточно хорошо, а вот память подводит.

Это он уже знал.

— Хорошо бы узнать, когда она вернется.

— Трудно сказать, — бодрым тоном ответил доктор.— Люди совершили множество открытий, но о том, как работает то, что находится у нас здесь, — он легонько потрепал его по виску, — мы знаем очень мало. В некоторых случаях память у пациента так никогда и не восстанавливается, — бодро добавил он, явно не замечая ошеломленного выражения лица своего пациента.

— А теперь посмотрим, как там ваша лодыжка.

Он разбинтовал поврежденную лодыжку, потыкал в нее пальцем, повертел в руке и, наконец, изрек:

— Не думаю, что кость сломана, но я рекомендовал бы на всякий случай заново перевязать ее и по меньшей мере в течение недели не перегружать. Если заболит, дайте ей отдых. Если не хотите остаться инвалидом на всю жизнь, ха-ха-ха!

«Что за весельчак этот сукин сын», — подумал он, когда доктор ушел.

Осмотр его измучил. И расстроил.

— Он очень хороший доктор, — бросилась на его защиту Мэдди. — Он не из тех, кто необоснованно оптимистичен...

— О да. Я заметил его оптимизм. По его мнению, мне повезло, что у меня вообще есть мозг, пусть даже я никогда не узнаю, кто я такой. А если я пошевелюсь, то останусь инвалидом на всю жизнь. И все это говорится таким бодрым тоном!

Она рассмеялась.

— Это полезная рекомендация. Вы что-то очень бледны. Почему бы вам не поспать?

Именно этого ему хотелось больше всего, но он боялся показаться ей слабым и беспомощным.