Она была не в состоянии пошевелиться. Просто стояла и смотрела, как все расходятся. Через несколько секунд Кэрри заметила отсутствие Софи и вернулась за ней.

— Пошли, — сказала она. Щеки у нее порозовели от холода. — Я замерзла.

— Его больше нет, — сказала Софи, уставившись на Кэрри. — Теперь ничего не будет так, как прежде.

— Это не так, — и Кэрри взяла Софи под руку. — Мы останемся такими же, ты и я. Мы всегда будем такими же, я обещаю тебе. Всегда. Когда бы ни понадобилась. И что бы ни случилось. Помнишь?

И теперь Софи узнала это чувство. Она знала, что это то же самое чувство, которое она испытала в тот день, когда навсегда попрощалась с отцом, перед тем, как боль стала слишком сильной и стена между ней и страданием рухнула. И Софи наконец-то поняла, что Кэрри ошибалась, а она была права. Все меняется. Ничто не остается, как прежде.

Когда Софи наконец-то вернулась в дом, она была совершенно неподготовлена к представшему перед ней зрелищу, но оно хотя бы выдернуло девушку из плотно обступившего ее кольца мрачных мыслей.

На самом деле, зрелище было не таким уж необыкновенным: миссис Стайлс сидела на диване, а по бокам от нее расположились девочки, нежно опустив свои аккуратные головки на ее плечи, и вся группа раскачивалась из стороны в сторону. Необыкновенным было то, что Софи услышала. Пожилая леди вместе с обеими внучками исполняли «Мотосайкл эмптинесс» группы «Мэник-стрит причерс» на манер какой-то дикой колыбельной, а Белла с Иззи рьяно вступали с громоподобным гитарным соло: «Nee, nee, nee-nee neecow’s».

Софи и предположить не могла, что доживет до того дня, когда миссис Стайлс будет исполнять закоренело политический валлийский рок, хотя она ради приличия и изменила наиболее сомнительные строки. Но, насколько бы ни было далеко это исполнение от оригинального, оно мгновенно вызвало в памяти незабываемое яркое воспоминание, которое вспыхнуло в сознании Софи в тот самый момент, когда она услышала гитарный рефрен в версии девочек, и оригинальная версия тут же зазвучала у нее в ушах.

Это было летом. Им с Кэрри было около восемнадцати. И они пока были настолько близки, что думали, что всегда будут значить друг для друга то же, что значили друг для друга в тот день. Мысль о том, что когда-нибудь они отдалятся друг от друга, казалась им невозможной. Через несколько недель Кэрри должна была уехать на учебу в университет, а Софи — получить испытательную работу в «МакКарти Хьюз». Первые настоящие шаги в этой жизни они должны были делать в совершенно противоположных направлениях.

Они сидели в парке, у Софи был новенький портативный CD-плейер, весивший целую тонну. Они только что купили новый диск «Мэник-стрит причерс» в магазине «Our Price» на Аппер-стрит и теперь слушали его, сидя на газоне, до отказа врубив громкость, потому что плейер был недостаточно мощным. Одетые полностью в черное, они сидели с грозными и мрачными лицами, потому что им казалось, что слушать «Мэник-стрит причерс», которые и сами были во многом грозными и хмурыми, необходимо именно с таким выражением лица. Но когда началась «Мотосайкл эмптинесс», Софи невольно стала напевать вполголоса и отстукивать босыми ногами ритм по жесткой траве в такт навязчивой мелодии. Кэрри все так же хмуро рассматривала обложку диска.

— Да, Сильвия, мать твою, ты права, — сказала она вслух.

— Кто? — спросила Софи, рассеянно оглянувшись через плечо. Как раз в этот момент она просчитывала шансы на то, чтобы затащить в постель Джеймса Дина Брэдфилда, и, если у нее это получится, то каковы шансы, что его это взбодрит. И будет ли она тогда по-прежнему желать его, потому что его мрачный вид был основной причиной его притягательности.

— Сильвия Плат, дурочка. — И Кэрри закатила глаза. — На обложке под названием «Мотосайкл эмптинесс» написана строчка из ее стихов, про Бога. Точнее, про то, что никакого Бога нет. — Кэрри зачитала Софи эту строчку, которую она сейчас уже не помнила, зато помнила, что не совсем ее «уловила». Софи только моргала, глядя на подругу из-за стекол своих темных очков.

— Какая же ты плебейка, — сказала Кэрри. — Но Джеймс Дин Брэдфилд все равно не будете с тобой спать, потому что ты — яркая представительница среднего класса.

Кэрри вздохнула и откинулась на траву.

— Бога нет, Соф. Так же, как нет порядка и истины, все в этом мире нечестно и несправедливо. За все, что ты хочешь получить, приходится бороться, потому что просто так тебе этого никто не даст. Даже Господь. И особенно — Господь.

Софи села и пристально посмотрела на Кэрри. Она вдруг поняла, что ее обычно столь добродушная подруга кипит от гнева. Ее буквально разрывала ярость.

— Что такое? — просто спросила Софи.

— Мать, что же еще? Как всегда, она. Что бы я ни сделала, ей ничего не нравится. Она никогда не гордилась мной. Я никогда не доставляла ей радости. А теперь еще этот курс, который я выбрала, — и то плохо! Ей безразлично, что это — один из самых тяжелых для поступления курсов живописи в стране. Хочет, чтобы я выбрала что-нибудь более научное, вроде истории. Она — моя мать, а совершенно ничего обо мне не знает. Ничего! Почему бы просто не поддержать меня хотя бы раз в жизни, а не попрекать меня Богом каждые пять минут и пытаться контролировать все, что бы я ни делала? Я просто хочу быть самой собой. Дождаться не могу, когда же я, наконец, окажусь как можно дальше от нее и заживу своей жизнью, нормальной счастливой семейной жизнью и наконец-то освобожусь от нее. — И Кэрри затрясла головой, как будто в нее каким-то образом проникла назойливая оса.

— Она не такая уж и плохая, — сказала Софи. — Мне кажется, она будет по тебе скучать. Просто она за тебя боится.

— Знаю. Тогда почему она всеми силами вызывает во мне желание поскорее от нее уехать?

Софи пожала плечами.

— Не знаю, Кэрри. Твоя мать еще более странная, чем моя.

— Знаешь, что я тебе скажу, — сказала Кэрри. — Начиная с этого момента, я всегда буду поступать так, как захочу. Я больше не позволю себе упустить какой-то шанс, какое-то впечатление или ощущение. Я возьму от жизни все, что смогу. Если я вдруг забуду то, что меня никто не сможет достать или что я никогда не превращусь в свою мать — Господи, прости — я буду слушать эту песню. Песню о том, как нужно жить полной жизнью.

Обе помолчали, снова прослушав будоражащий гитарный бой.

— Вообще-то, мне кажется, что это — про политическую апатию и тиранию, — сказала Софи.

— Знаю, — ответила Кэрри, подмигнув. — Но у нее классный припев.


Прошло еще несколько секунд, прежде чем трио допело припев. Когда же они закончили, Иззи закрыла лицо ладошками и захихикала, Белла со всей серьезностью поцеловала бабушку в щеку, а миссис Стайлс, казалось, стала немного счастливее и спокойнее.

— Вам нужно выступать по телевизору, — сказала Софи, зааплодировав.

— Это была любимая песня Кэрри, — сказала миссис Стайлс. — Вздор, конечно, но они с девочками все время ее пели.

— Не все время, — поправила ее Белла со своей обычной страстью к абсолютной точности. — Это была наша взбадривающая песня. Я, правда, не знаю, о чем она, но…

— У нее классный припев? — закончила за нее Софи. Белла кивнула и улыбнулась.

Софи более-менее держала свои чувства под контролем, когда шла с девочками на автобусную остановку. Ее душевное равновесие пришло в норму после наплыва эмоций, который грозил сокрушить ее видимую сдержанность, пока они были у миссис Стайлс. Ей казалось, что теперь она знает, как разбираться с Луисом, как будто ей подсказала Кэрри. Она понимала, что не сможет захлопнуть дверь у него перед носом, потому что именно Кэрри ее открыла. Софи должна будет впустить его ради девочек и ради того, что лучше для них, потому что это — самое главное. Может, это — их единственный шанс познакомиться со своим отцом, и у нее нет права этому препятствовать. Но она также понимала, что им нужен кто-то, кто мог бы их поддерживать, пока они будут привыкать к нему, а также к тому будущему, которое он им уготовит. Девочкам понадобится кто-то на тот случай, если предсказания миссис Стайлс сбудутся: Луису приестся его новая роль отца, и он решит, что дети для него обуза. Тогда им нужен будет кто-то другой.

Со времени их с Луисом телефонного разговора злость Софи к нему удвоилась. Она злилась на него за то, что он уехал, и за то, что он возвращается. Казалось, невозможно переживать такие чувства одновременно, но она ничего не могла с собой поделать. Она вообще не должна была брать на себя всю эту ответственность. Если бы он был дома, вместе со своей семьей, тогда, возможно, вообще ничего бы этого не произошло. Может, Кэрри была бы сейчас жива, просто находилась бы в двухстах милях отсюда, но ей хотя бы можно было бы позвонить.

Когда Софи попыталась представить себе, какие последствия повлечет за собой возвращение Луиса, она видела всевозможные препятствия и всевозможные острые углы, которые не сможет обойти, но одно она знала наверняка. Их мать-атеистка попросила ее стать их крестной на тот случай, чтобы она могла выручить их в беде, и Софи не собиралась ее подводить. Не потому, что чувствовала себя обязанной, а потому что ей самой так хочется. И хотелось ей этого не только ради детей, которыми она все больше восхищалась и которых постепенно начинала любить, но и ради Кэрри, по которой она также в глубине души скучала: это чувство нарастало в ней постепенно, подобно весенней оттепели. Софи скучала по своей подруге, по своей неукротимой, сильной и независимой Кэрри, которая когда-то была ее лучшей подругой, а также — по тому солнечному дню в Хайбери, когда они лежали на траве, изображая игру на гитаре. Софи скучала по Кэрри, которая теперь была для нее еще более живой, чем много лет назад.

Когда они вернулись домой, уже почти стемнело. Тусклое зимнее солнце опустилось за голые ветви верхушек деревьев, окаймлявших горизонт, озарив холодное серое небо бледным янтарным светом. Софи с сожалением остановилась подле своего черного «Гольфа» с обитым кремовой кожей салоном и нежно похлопала машину. И тут ее осенило. Она вспомнила ту главу в книге про собак, в которой говорилось о боязни щенков перед автомобилями. И про свою коллекцию дисков, разложенную на пассажирском сиденье, среди которой были также лучшие хиты «Мэник-стрит причерс».