Нет, рыба Сереже была не нужна.

– А вы, дядя Мамон, самую большую рыбу на сколько ловили? – взглянув на тропку и не увидев Юли, спросил он?

– На одиннадцать килограмм сазана, на икромете, строго́й на мели заколол. Больше метра «поросенок» был. А сомов пуда на два брал. Что ни говори, а рыбы год от года все меньше и меньше… Допрежде, помню, здесь и судаки, и лещи широкие, как доска, и жереха попадались, а сейчас сазан, и тот на убыль пошел. Всю рыбу потравили удобрениями с полей. Свалят на краю поля у реки кучей, не срасходуют, а по весне его паводком в реку смоет.

Мамон увидел, как лениво зашевелился один из поплавков.

– Раки и сопляки донимают, – сказал он и ловко подсек.

Удилишка прогнулась. На поверхности воды показался с растопыренными клешнями с мужскую ладонь рак. Плюхнувшись о берег, он быстро-быстро заработал, словно был еще в воде, хвостом, но не тут-то было! Мамон придавил его к земле ботинком и, повозившись, отцепил крючок. Затем взял рака за спинку и откинул Сереже.

– Возьми.

– А что я с ним буду делать? – спросил Сережа.

– Было бы десятка два, сварили бы в ведре с солью; с пивом рачья закусь лучше воблы. А так пойдешь купаться, выкинь в реку, только подальше от меня.

Мамон взял мешочек с оставшимися отрубями и, думая, что пора уже сворачивать удочки, стал разбрасывать на поплавки подкормку.

Сережа в очередной раз взглянул на вьющуюся вдоль реки тропку. Без Юли было скучно. «Неужели она не придет?» – подумал он и пошел купаться.

9

Юля пришла после обеда. Она издали ещё увидела, что кто-то загорает на берегу, и сердце ей подсказало, что это Сережа.

– Привет! Ты уже здесь давно? А я вишню тетке помогала собирать. Вот, смотри, – она показала Сереже, обратив внимание, что он не сводит с неё горящих глаз, в нескольких местах поцарапанные руки. – Ничего, что я к тебе на ты?

– Конечно.

– Водичка сегодня теплая? Ты уже купался?

– Два раза.

Сегодня на голове у Юли была та же кокетливая с широкими полями шляпка, а одета она была в коротенькие, намного выше коленей, на кожаном ремешке светло-коричневые, с бахромкой по краям, шортики, под цвет им была из полупрозрачной ткани без рукавов блузка, которая не была застегнута на пуговки, а завязана на узелочек и на ладонь не доходила до шортиков. Таким образом, её животик был полуприкрыт. И в этом её облике было особое очарование. Её животик, словно магнитом, притягивал его глаза.

«Как смотрит! Как смотрит он на меня!» – с удовлетворением подумала Юля. Для неё было ясно, что так может смотреть только по уши влюбленный. Её поражало сияние, озарявшее его лицо, радостное удивление, мелькавшее в глазах. Такое в наши дни можно встретить не часто. Впрочем, где-то она подобное видела. Где? Ах да – в зеркале!

Ей показалось, что в его взгляде она узнала себя. У неё такой же изгиб губ и взмах ресниц. Вот это да! У нее с ним оказывается больше общего, чем казалось. «С ним я потеряю голову!» – мелькнуло у нее в голове.

Юля медленно повернула голову и посмотрела на Сережу так, что он забыл обо всем. В её глазах он увидел насмешку и страсть, обещание ласк и предсказание боли, нежность и предсказание измены.

– Когда я собирала вишню, меня напекло. Я думала только о воде. Идем купаться. Я уже раздеваюсь, – сказала она, развязывая узелочек на блузке, и пошла по высокой траве на вчерашнее место.

Она полагала, что с Сережей они встретятся у реки, но он, ослепленный ею, шел за ней. Юля обернулась. «Какой он, однако, недогадливый. Впрочем, все влюбленные глупеют», – с удовлетворением подумала она, но ничего не сказала.

Без тени смущения раздевшись, Юля достала из пакета настольное зеркальце и подала его Сереже.

– Подержите, – что-то ей мешало, обращаясь к нему, до конца перейти на «ты».

Юля сняла шляпку, небрежным жестом кинула её в траву и стала укладывать, используя заколки, темные волнистые волосы в высокую прическу, чтобы не замочить их во время купания. Юля смотрела в зеркальце и любовалась собой. В каждом её движении сквозило предельное удовлетворение. В этом любовании собой полностью проявлялись и детское её тщеславие, и надежды, и то чудесное качество, которое встречается только среди людей более естестественных – способность наслаждаться минутой.

Иногда она вдруг перехватывала его сияющий взгляд, замирала и неподвижная, с еще ниспадающими ей на плечи волосами, казалась похожей Сереже на весеннюю зарю. «Бесподобно. Она радуется уже одному тому, что она есть!» – подумал он.

– Вам не приходилось участвовать в конкурсе красоты? – спросил Сережа, не сводя с нее влюбленных глаз.

«Он еще делает комплименты! Он не опытен, но у него врожденное чувство такта общения с девочками», – подумала она.

– Нет. А почему вы спрашиваете?

– Вы бы заняли первое место.

– Я миниатюрная, а туда берут длинноногих.

– Тогда вам нужно было поступать в театральный, вы бы поступили.

– Почему?

– Вы так хорошо держитесь.

– И только…

– Вы бы смогли играть даже в чеховских пьесах.

– А в современных?

Об этом я и не говорю.

– Я уже слышала об этом. Что-то подобное мне говорили в школе.

– За вас играла бы ваша внешность. Вы занимаетесь аэробикой?

– Это чувствуется?

– Конечно. Вы, наверное, любите танцевать современные танцы, – спросил Сережа.

– Я этому одно время даже училась. А вы не танцуете…

– Откуда вы знаете?

– Я же сказала, что вы серьезный, а я легкомысленная.

– Я бы не сказал.

Юля оставила его замечание без внимания. Уложив волосы, она нагнулась, положила зеркальце в пакет и быстро повернула в его сторону голову, так прямо сидевшую на соблазнительной шейке. Если бы вчера этот поворот шеи и взгляд, каким она на него посмотрела, показался бы ему показным и легкомысленно-опереточным, то сегодня ему уже все нравилось в Юле.

– Я готова, идемте, – сказала она и, перехватив обожающий взгляд Сережи, подумала: «Все мальчики, когда влюбляются, похожи на страусов. Они закрывают глаза на то, что им не хочется видеть, но ведь это же не преимущество. Ими можно крутить и манипулировать».

Пропустив Юлю впереди себя, Сережа последовал за ней. Он, не глядя себе под ноги, не отрывал взгляда от её соблазнительного, зовущего к себе, возбуждающего тела. Оно сводило его с ума.

Они остановились у берега, поросшего кое-где тростником, под большим, бросающим на них тень, раскидистым деревом. Юля ждала, когда Сережа войдет в реку, а он, очарованный, продолжал смотреть на неё. А вокруг было тихо и кроме них – никого.

– Ты первый, – сказала Юля, желая, чтобы Сережа, проявляя к ней внимание, войдя в реку, подал ей руку, а она бы отказалась. Но он, чтобы снять внутреннее возбуждение и похвалиться, разбежался и, сильно оттолкнувшись от берега, по-спортивному, почти без брызг нырнул в воду. Проплыв метров пять, он вынырнул, и как бы спрашивая: «Ну, как?» – оглянулся.

– Сережа, вы хорошо ныряете, научите меня, – сказала не то в шутку, не то всерьез, кокетливо улыбаясь, Юля и подумала: «А он не такой уж ручной, как кажется, нужно его проучить, пусть помучается».

Показывая, как он хорошо плавает, Сережа поплыл на середину реки, но скоро одумался: как же он мог оставить девушку одну на берегу реки! Он развернулся и быстро, словно на соревнованиях, поплыл назад.

Юля обратила внимание, что у берега Сережа положил фанеру. По её губам пробежала легкая улыбка. Она попробовала ножкой, теплая ли водичка и, задирая кверху подбородок, скрестив на груди руки, бросилась в реку.

– Ой!

Её возглас радостно отозвался в сердце у Сережи, и он рассмеялся не потому, что было смешно, а от избытка чувств, от того, что был счастлив. Юля с удивлением посмотрела на него и тоже рассмеялась. Они поплыли на середину реки.

Юля изредка отфыркивалась, и было слышно её шумное глубокое дыхание. А Сережа, чувствуя себя как рыба в воде, то, сильно угребнувшись руками, вырывался вперед, то отставал, то подныривал под Юлю и, любуясь, рассматривал насколько это было под водой возможно, красивое девичье тело.

Достигнув середины реки, они развернулись и поплыли по еле уловимому течению.

– Хотите, я достану здесь дно? – спросил Сережа и, не дожидаясь ответа, нырнул.

Прошла минута, которая для Юли показалась очень долгой, прежде чем Сережа вынырнул и бросил вперед себя прихваченный со дна ил.

– Пожалуйста, не ныряйте, – с тревогой в голосе сказала Юля, обратив внимание, как часто дышит Сережа, и на бледность его лица. – У вас будет судорога, и вы утонете. Здесь же очень глубоко.

– Вода на дне как лед, – отдышавшись, заметил Сережа. – Метра четыре глубины, не меньше.

– Ну вот, видите, и я не уверенно держусь на воде, – заметила Юля и повернула к берегу.

Они плыли теперь голова к голове. Иногда при гребке пальцы их рук соприкасались, и в этих соприкосновениях для Сережи было какое-то очарование.

– Сегодня вода прохладнее, – заметила она.

– Её перемешал небольшой ветерок, – сказал Сережа, набрал полный рот воды и выпустил струей перед собой.

– Заразиться не боитесь? – спросила Юля?

– Чем?

– Хотя бы холерой. В Волге постоянно находят вибрионы.

– Я же не заглатываю.

– Все равно.

– Здесь топко, – сказал Сережа, первый подплыл к берегу и встал на дно. Он протянул Юле руку, чтобы вывести её на берег.

– Я сама, – ответила она и, разгребая перед собой покрытую мелкими водорослями цветущую воду, ухватилась за тростник.

Сережа не сводил с нее взгляда. Вчера он целовал её руки, а сегодня мечтал, что будет целовать другие части красивого тела.

Юля вылезла на берег. Её ноги были испачканы илом.

– Побрызгай, – попросила она, встала у самого берега на траву и наградила его взглядом, в котором смешивались кокетство с ребяческой шаловливостью.

– Все, молодец, – похвалила его Юля, отошла от берега и стала собирать ромашки.