–  Так вы художница? – обрадовался он.

–  Ну, художница – это сильно сказано. Но Этери считает, что в моих картинах что-то есть, вот и выставляет. Между прочим, один такой этюд с небом – ну, не совсем такой, похожий, – у меня уже купили. Но это было давно, года четыре назад, если не пять. Вас это не смущает?

–  Нет, конечно! Приду в Третьяковку, а там висит такая же картина, как у меня дома. Гляну этак через плечо и скажу: «Да у меня дома такая же. Даже лучше».

Вроде бы ему удалось ее развеселить. Она опять улыбнулась, и опять эти чудные ямочки заиграли у нее на щеках.

–  Увы, мой этюд купила не Третьяковка, а частное лицо. Даже не знаю, кто именно.

–  Ладно, какая разница. Могу я узнать фамилию автора?

–  Лобанова, – сказала она. – Екатерина Лобанова. Можно просто Катя.

–  А меня зовут Герман, – представился он. – Герман Ланге.

–  Ланге? – переспросила Катя. – Вы немец?

–  Поволжский, – ответил он. – Вас это смущает?

Ее смутил его вопрос.

–  Вовсе нет. Почему вы спрашиваете?

–  Многие до сих пор относятся с предубеждением.

–  Только не я, – покачала головой Катя Лобанова. – Подождите, я вам сейчас счет выпишу.

–  Да не нужно, – попытался остановить ее Герман.

Он испугался, что на этом их знакомство и закончится. Но она слушать ничего не хотела. Сняла картины со стены – для этого пришлось отключать какое-то хитроумное устройство – и позволила ему только отнести их обратно к входу в галерею, где была ее канцелярия. А сама вновь включила устройство, села за столик и начала выписывать счет в трех экземплярах.

–  Прямо как в химчистке, – пошутил он и тут же испугался, что она обидится.

Но она опять улыбнулась ему в ответ.

–  Что делать, у нас строгая отчетность. Если у вас нет всей суммы сразу, я могу принять задаток. Четверть общей стоимости покупки. Если передумаете, задаток я вам верну.

–  А что, похоже, я могу передумать?

Она впервые взглянула на него внимательно, даже пристально, и признала про себя, что он этого заслуживает. Настоящий Зигфрид. Черты лица грубоваты, но все равно по-своему хороши. Коротко подстриженные льняные волосы подчеркивают лепку головы и лица. Выразительные, хотя и тяжеловатые скулы. Глубоко посаженные глаза смотрят пронзительно-голубыми льдинками норвежских фьордов из впадин глазниц. Но больше всего ее поразил мощный подбородок, словно вытесанный из скальных пород.

–  У меня есть эта сумма, – сказал он. – Могу я расплатиться карточкой?

–  Конечно. – Она указала на установленный на столе аппарат.

–  Кое-где они не работают.

–  У нас все работает, – заверила его Катя, взяла карточку и провела ею по щели аппарата. – Я сделала вам скидку.

–  Зачем? Я же не просил!

–  Так полагается. Вы же купили сразу две картины. – Она протянула ему копию счета.

–  Но это значит, что вы получите меньше денег, – возразил Герман, подписывая чек.

–  Ничего, переживу.

Что-то странное послышалось Герману в ее голосе. Он подозрительно покосился на нее. Мягкое доброе лицо Кати с чуть вздернутым носом на миг словно окаменело.

–  Ну, значит, мы имеем полное право и даже обязанность прогулять эту разницу, – предложил он. – Давайте сходим куда-нибудь.

Она как будто растерялась. По лицу было видно, что сейчас откажет. Герман принялся лихорадочно соображать. В ресторан? Как-то несолидно. В театр? А в какой? Нет, не годится. Его осенило:

–  Давайте сходим в клуб. Послушаем хорошую музыку. Я узнаю, где играет приличный джаз… – Он уже вынул мобильник. – А по дороге вы мне еще расскажете про Мазаччо… Кстати, – Герман подошел к застекленному шкафчику, куда Катя уже успела убрать книжки, – а это продается?

–  Конечно.

–  Можно мне вот эту – про Мазаччо?

–  Пожалуйста. – Катя открыла шкафчик и вынула книжку.

–  Может, порекомендуете что-нибудь еще? Или за это тоже полагается скидка? – лукаво осведомился Герман.

–  Нет. Но, мне кажется, с вас пока хватит и Мазаччо. Если хотите научиться понимать живопись, действовать надо постепенно.

–  А вы где учились?

–  Понимать живопись? Этому каждый учится сам, – уклонилась она от ответа. – Хотите знать, где я получила образование? В «Сурке», как у нас говорят. В институте имени Сурикова.

–  А в институте не учат понимать живопись? – не отставал Герман.

–  В институте учат специальности. – На этот раз улыбка явно была усталой. – Чтобы понимать живопись, надо просто смотреть на картины. Часто и подолгу. Институт может и отбить охоту к живописи. Но кое-что полезное он дает. Хотите понимать живопись, хорошо бы знать, что такое ракурс и перспектива, а не говорить «вот эта штука».

–  Давайте продолжим разговор по дороге в клуб. – Герман решил проявить упорство. – Прошу вас, не отказывайтесь! Это же такой редкий случай: я увидел вас, вошел в галерею и с ходу выбрал две ваши картины, хотя я в этом ни черта не разбираюсь… – Он смешался. – Мне просто повезло. – Он улыбнулся ей самой подкупающей улыбкой, какую только сумел изобразить. – Что вы больше любите: фолк, джаз или блюз?

–  Авторскую песню, – сдержанно отозвалась Катя. – Если уж хотите в клуб, давайте сходим в «Гнездо глухаря».

–  Ладно. – Герману столько раз приходилось вести напряженные переговоры, что он научился делать непроницаемое «покерное» лицо, ничем не выдавая своих чувств, но ее выбор его немного разочаровал. – Решено: идем в «Гнездо глухаря». Вы когда здесь закрываетесь?

–  В шесть.

–  Тысячу раз успеем. Я заеду за вами. Где вы живете?

–  Здесь, над галереей. А могу я вас спросить, как вы здесь оказались? Вы вроде бы не арбатский завсегдатай.

Герман охотно рассказал, как у него сорвались переговоры с провинциальным партнером, застрявшим в пробке.

–  Мы все перенесли на завтра, на Кутузовский… вот, шел, прогуливался… и такая удача…

Катя все колебалась.

–  На Кутузовский? А что там?

–  Наш офис. Корпорация АИГ.

Видимо, она что-то слышала о корпорации АИГ.

–  Хорошо. Куда вам доставить картины?

–  Доставить? Да я их с собой унесу!

–  Ладно, я сейчас упакую.

–  А у вас еще что-нибудь есть? – спросил Герман.

–  Хотите скупить все мое творчество? – Она улыбнулась, но улыбка вышла невеселая. – Нет, здесь пока больше ничего нет. Но Этери что-нибудь вывесит, не беспокойтесь.

–  Этери – ваша подруга?

–  Да, – ответила Катя удивленно. – У нее есть еще галерея на Винзаводе и была еще одна на Арт-Стрелке, это на Берсеневской набережной, но там все позакрывали. Ну а меня она бросила на этот участок.

–  Прекрасно, я стану здешним завсегдатаем. Заеду за вами к семи.

Она быстро, с профессиональной ловкостью упаковала обе картины, перевязала и протянула ему.

–  Все это как-то ужасно неожиданно… Я вас совсем не знаю и… Вы не обязаны…

–  Обязан. Знал бы я здешние правила, купил бы сегодня «Натюрморт», а за «Отравленным небом» зашел бы завтра. Хотя, – озабоченно добавил Герман, – до завтра его могли бы и перехватить.

Опять он сумел ее рассмешить.

–  Вы видите здесь тучу конкурентов?

–  Нет, но ведь первый, как вы говорите, «этюд» купили! В таких случаях я предпочитаю не рисковать. Итак, заеду за вами к семи. До свиданья. Спасибо вам.

–  Это вам спасибо. Вы же купили мои картины.

–  Да, но это вы их нарисовали.

–  Написала, – машинально поправила его Катя. – Картины не рисуют, их пишут.

–  Я запомню. Итак, встречаемся в семь.

–  Подождите, у меня к вам еще один вопрос. – Ее лицо стало серьезным, даже, пожалуй, суровым. – Я не встречаюсь с женатыми.

–  Что так? – спросил Герман с напускной шутливостью.

–  Женская солидарность. Не хочу портить жизнь вашей жене.

–  Я не женат, – поспешно заверил ее Герман.

Слишком поспешно. Она не поверила.

–  Я разведен, – добавил он. – Ну что вам – паспорт показать?

Катя опять улыбнулась.

–  Нет, паспорт не надо. Ладно, встречаемся в семь.

И он вышел из галереи, унося под мышкой две ее картины.


Первым делом Катя вытащила из стола папку бумаги для рисования. Бумага была роскошная: матовая, чуть рыхловатая, вся как будто в мелких оспинках, размер 420 на 297 миллиметров, то есть формат А3, прекрасного кремового цвета. Так называемая офсетная бумага, дающая отличное сцепление с грифелем. Не бумага, а мечта. Это Этери ей скинула от щедрот своих.

Катя эту бумагу берегла, тряслась над каждым листом, но тут не удержалась: вынула форматку, взяла мягкий черный карандаш и набросала по памяти его лицо: мощно вылепленный череп тевтона, высокие, сильные скулы, свирепый подбородок, глубоко посаженные глаза.

Потом набрала номер своей подруги Этери. У них был разработан предупреждающий код эсэмэсками, но Катя не утерпела и позвонила напрямую:

–  Фирка, ты не представляешь, что сейчас было. Если ты стоишь, то сядь. Ой, а я не помешала? Ты можешь говорить?

–  Нет, не помешала. Что у тебя там стряслось?

–  Ты просто не представляешь, – повторила Катя. – Один человек купил обе мои картины. Разом! Нет, ты представляешь?

–  Я всегда говорила, что у тебя есть потенциал, – авторитетно заявила Этери.

–  Да к черту потенциал, я теперь смогу с тобой расплатиться!.. Ну, почти. Эх, надо было нам цены в евро ставить!

–  А я всегда говорила, что ты занижаешь цену, – невозмутимо парировала Этери. – Ты ж меня не слушаешь. А он мог заплатить и в евро?

–  Мне кажется, – честно призналась Катя, – он мог бы расплатиться золотыми слитками.

–  Такой крутой мэн? – оживилась Этери.

–  Настоящий викинг. «От скал тех каменных у нас, варягов, кости». И так далее. Слушай, но этот викинг пригласил меня вечером в «Гнездо глухаря». Вернее, я сама напросилась…

–  Ты… напросилась? Ой, Катька, не смеши, для этого есть Клара Новикова!