— Иди отсюда. Надоеда, вот ты кто. Я разговариваю с моим многоуважаемым отцом, а ты мешаешь.

Уилл засунул ей в ухо язык и лизнул его. Она подняла руку и вытерла ухо краем рукава.

— Ты отвратителен, — простонала она.

— Я знаю, — улыбнулся он и пожал плечами.

Белла понизила голос и повернулась к нему спиной.

— Забавный, игривый — да, хм-м, умный, задумчивый, откровенный, чувствительный. Ну, знаешь, как некоторым нравится.

Уилл вытянул шею, чтобы вновь попасться ей на глаза, и расцвел в улыбке. Она оттолкнула его подальше.

— Нет, не голубой, — засмеялась она.

В разговоре наступила пауза. Длинная пауза. Белла нахмурилась.

— Даже не знаю. Он так занят.

— Нет, не занят, — встрял Уилл.

Она снова понизила голос и локтем отпихнула Уилла, который подобрался ближе.

— Ты же ее знаешь.

— Она сама сначала его поставит в неловкое положение, а потом будет исполнять передо мной свою любимую роль: сочувствую, но не удивляюсь.

— Мм-м. Ты всегда так говоришь. Возможно. Я подумаю. Не обещаю. Да. Пока, пап, пока.

Уилл стоял, скрестив руки на груди.

— Они хотят со мной познакомиться, да? Учти, ты не сможешь прятать меня вечно.

— Глупенький, я тебя не прячу, я тебя от них защищаю. От нее. Хочешь, поедем, но потом не обвиняй меня, если все пойдет не так, как надо. — Она затопала вверх по лестнице, бросив через плечо: — Можно набрать ванну?

— Сорок пятый раз повторяю: зачем спрашивать? Можно. Но только если я тоже приду и мы с моим резиновым утеночком будем к тебе грязно приставать.

— Хм-м. О таком извращении я еще не слышала.


— Вчера ночью я думал о тебе, и мысли у меня были совсем неприличные. — Она улеглась в ванну, и Уилл пристроил ей на живот бокал холодного розового вина. Кожа отозвалась мурашками.

— Расскажи.

— Рассказать о моих фантазиях? Ты точно этого хочешь? Они очень-очень неприличные.

Она кивнула.


— Стоит жаркий, жаркий день, и я все иду и иду по холмам. Наконец я подхожу к лугу с высокой травой: словно волны, она колышется на ветру. На дальнем краю я вижу яркое пятно — оранжевое одеяло, а на нем — фигурка в белом платье, это ты. Я тихо подкрадываюсь к тебе сквозь траву и останавливаюсь всего в несколько ярдах. Мне хочется пить, но, увидев тебя, я забываю об этом. Твое лицо почти закрыто волосами, видны лишь мерцающие, как будто в дреме, глаза. Дуновение теплого ветра поднимает подол твоего платья. На долю секунды показываются белые хлопковые трусики и бедра, и платье вновь опускается.

Я не хочу пугать тебя, но мне так жарко, а у тебя с собой сумка со льдом, может быть, там вода? Я начинаю тихонько напевать:

— …Когда она проходит мимо, все парни ахают…

Ты открываешь глаза, я успокаиваю тебя, и ты протягиваешь мне бутылку прохладной воды и жестом приглашаешь сесть рядом с собой. Расслабленные жарой, мы откидываемся на одеяло. Твоя рука медленно тянется к моей груди. Ты говоришь, что мне, должно быть, жарко, и потихоньку начинаешь расстегивать на мне рубашку. Ты набираешь в ладонь немного воды и потихоньку льешь ее, такую холодную, мне на грудь и растираешь.

— Мне тоже жарко, — говоришь ты, — охлади меня. Я опираюсь на локоть позади тебя и разбрызгиваю воду по твоему платью. Мокрая ткань прилипает к соблазнительным изгибам, принимая форму твоего тела. «Подуй», — просишь ты, глядя вниз. Я начинаю с твоих ног, обдувая прохладным дыханием твои пальчики, лодыжки, голени. Ты мурлычешь, как кошка, и эти звуки сливаются с ветерком и шумом травы.

Когда я дую чуть выше коленей, ты вздрагиваешь и чуть раздвигаешь ноги. «Еще, — говорю я, обдувая твои бедра, — раздвинь еще». Твои ноги раздвигаются все шире, приглашая и заманивая. Я нежно обдуваю их и вдруг, вдохнув, чувствую твой запах. Такой хмельной. Я не могу больше сдерживаться. Мой язык ласкает кожу с внутренней стороны твоих бедер, пробираясь все выше и выше, губы настойчиво ищут все новые и новые места для поцелуев. Щекой я чувствую нежную, как шелк, кожу.

Зарывшись головой под белое платье, я вижу тебя близко-близко. Вижу, как прилипли к твоей коже влажные трусики. Я хочу стащить их, зубами разорвать их ткань… Но прежде я хочу еще немного подразнить тебя. Мое дыхание вновь достигает твоей кожи, и твое мурлыканье становится все громче, почти переходя в стоны. Наконец ты выгибаешься мне навстречу, прижимаясь к моему рту, и я…

— Белла?

Расплескав воду, она вылезла из ванны и села на него верхом, крепко целуя в губы. Он просунул руки ей под бедра и прижал еще ближе к себе.

— Прости, я всего тебя намочила, — потянулась она к ремню его брюк.

Он просунул руку между ее ног.

— Это точно. — И он перевернул ее и положил перед собой на пол ванной комнаты.


Они проговорили всю ночь, до самого утра. Уилл спросил, можно ли ненадолго оставить включенной лампу у постели.

— Хочу видеть твое лицо.

Его пальцы ласкали ее плечо.

— Странно, — сказал он, — иногда мне кажется, ты где-то витаешь. Тогда мне хочется сказать тебе, что скучаю, но это прозвучало бы глупо — ведь ты здесь, рядом со мной, в той же комнате. М-м, и прости, что расстроил тебя. Насчет Патрика. Если бы ты сказала раньше…

— Думаю, ты бы не хотел, чтобы я только и делала, что ныла о своих бывших.

— Что значит ныла? У всех у нас есть прошлое.

— Правда, Уилл. Вряд ли тебе понравится, если я начну вас сравнивать: «О, Патрик делал так-то. О, у Патрика был другой одеколон. Патрику нравилось, когда я трогала его вот так…»

— Спасибо, Белла. Зачем ты так? Ты же знаешь, я не это имел в виду. Ты все как-то… буквально понимаешь.

— Буквально понимаю? Ну, тогда все становится на свои места. О чем говорить?

— А теперь ты зачем-то натянула маску Снежной королевы. Знаешь, я уже просто боюсь спрашивать тебя о чем-либо — ты как будто поклялась страшной клятвой на крови никогда не признаваться в своих чувствах. А мне все же хотелось бы верить, что ты сможешь рассказать мне обо всем.

— Не о чем мне рассказывать.

Он вздохнул.

— Можно только спросить: ты, наверно, скучаешь по нему, да?

Ей представляется, как Патрик наблюдает за ней; его лицо наполовину в тени, выражение его неясно. Он молчит.

— Не в этом дело. Ты не понимаешь… И не сможешь понять. Прости.

— Смогу. Я тоже потерял отчима, помнишь? Я кое-что повидал в своей жизни. Хотя бы испытай меня. Как ты узнаешь, смогу ли я тебя понять, если так ничего и не расскажешь?

— Уилл, не надо, пожалуйста. — Закрыв глаза, она повторила то же самое, обращаясь к Патрику: — Патрик, не надо, пожалуйста.

— Прости, Белла. Прости. Меньше всего я хочу причинить тебе боль. Я эгоист, я знаю, но я просто хочу, чтобы ты любила меня. Так же, как ты любила его. Я же вижу, что любила.

Чуть заметно она тряхнула головой, прикрыла глаза и замолкла. Почувствовала, как он поцеловал ее в лоб, услышала его тихий вздох.

Он потянулся, чтобы выключить лампу, и уже в темноте до нее донеслись его слова:

— Я хочу узнать тебя по-настоящему.

22

В течение всего лишь восьми дней (а не пяти, как было обещано) СЫРОСТЬ была наконец искоренена, а стены оштукатурены и покрашены. У Беллы больше не было предлога оставаться у Уилла. Она вновь уложила вещи в портплед, сняла свое платье и топики с вешалок в его шкафу и достала из ящика свое белье. Теперь она точно знала — не стоило соглашаться пожить у него, расставание было невыносимым.

Уилл наблюдал, как она собирает свои баночки в ванной и кладет в косметичку последние мелочи.

— Ну что ты, лапочка. У меня такое чувство, как будто мы разводимся. Не надо забирать все до единого. Оставь что-нибудь здесь. Вот, — он сдвинул свои дезодорант и пенку для бритья, — давай-ка я тебе освобожу побольше места.

Она накрыла его руку своей.

— Спасибо, Уилл. Правда. Но в этом нет необходимости. Мне все равно все это понадобится дома.

— Я… ну… просто я думал…

Она потянулась к нему и заставила умолкнуть поцелуем.

— Приезжай ко мне на выходные и оставайся. Я тоже буду тебя баловать. Я как раз хотела тебя еще порисовать. И ты поможешь мне разобрать эти устрашающие коробки.

Он сгреб ее в объятия.

— Если ты правда хочешь меня побаловать, приготовь утку. Как ты тогда делала, под соусом.

— Ты меня разжалобил. Ладно, получишь ты свою утку. Но за это разберешь еще больше коробок!

— Договорились. И не забудь, ты обещала.

— Не забуду. А что я обещала?

— Я так и знал. Насчет галерей. Ты обещала отнести туда свои картины.

— Отнесу. Когда-нибудь. Куда торопиться?

— Лучше поторопиться — жизнь коротка. — Заметив выражение ее глаз, он добавил: — Прости. Но ты просто обязана это сделать… Иначе у меня не останется выбора — я буду лизать твои пальчики на ногах до тех пор, пока ты не запросишь пощады.


— Ну? — В пятницу вечером Уилл встретил ее с работы и теперь с маниакальным упорством вопросительно играл бровями.

— Что?

— Ты ходила в галереи?

Она коротко рассказала, что ходила, и пусть он теперь от нее отстанет. В двух галереях в ответ на ее просьбу о встрече она получила невнятное приглашение зайти когда-нибудь в следующий раз. В одной ей сказали, что сейчас новый художник им не нужен. В самой первой галерее, куда она зашла, управляющая заметила, что Беллины работы «хорошо написаны, профессионально выполнены, но несколько пугающи». А в их галерее они предпочитают натюрморты, пейзажи, в общем, что-то более подходящее для обычного интерьера. Во второй оказалось, что принимающий все решения человек уехал на целую неделю; непонятно, почему было не сказать об этом по телефону, тогда ей не пришлось бы тащиться через весь город. Они сказали, что она может оставить пару картин до его возвращения, но она отклонила это предложение и ответила, что еще позвонит.