— Ужас, да? Мы здесь так по-дурацки получились, надо снять. — И, отвернувшись, Белла полезла на полку за шоколадом.


— Я должен тебе кое в чем признаться, — сказал Уилл.

— Я так и знала. Раньше ты был женщиной. Или наркобароном. Или мотал срок. О ужас, неужели ты журналист?

— Белла, я малость преувеличил, заказ не такой срочный.

— Да, и когда же им нужны эти росписи?

— Только через шесть недель. Понимаешь, я тогда вернулся домой и понял, что у меня больше нет никакого предлога для встречи с тобой. И мне стало так плохо.

У Беллы сжалось сердце. Нет, так нельзя. Этот разговор… Он не нужен. Она не готова. Думала, что готова, но нет. Она отвернулась к раковине набрать воды, да так и осталась стоять, держась за прохладный металлический кран.

— Белла, я с тобой разговариваю. Повернись ко мне, пожалуйста.

— О'кей, о'кей. Я просто пить захотела. В день нужно выпивать не менее восьми стаканов воды, это очень полезно для кожи.

— Спасибо за информацию, она как раз к месту. Белла, раз уж я начал… даже не знаю, как сказать… Я никогда раньше не связывался с клиентками. Возможно, это нарушение профессиональной этики и теперь меня на пушечный выстрел нельзя к тебе подпускать, но… Но ведь между нами что-то промелькнуло, ведь так? Не мастак я говорить…

Белла сложила руки на груди и посмотрела на Уилла:

— Не мастак?

За его левым плечом она увидела фотографию Патрика. Она виднелась лишь наполовину: один коричневый сапог, одна вельветовая штанина, один рукав непромокаемого плаща, уголок сжатого рта, один темный глаз.

— О, черт. Молодец, Уилл, славное начало. — Он с грохотом поставил кружку на стол. — Чувствую себя каким-то уродом. Так, значит, ничего не было?

— Чего — ничего?

— Мы столько часов провели вместе, столько болтали, делились сокровенным — и для тебя это ничего не значит?

— Нет, почему же, мне нравилось с тобой общаться.

— Такое впечатление, что ты говоришь не обо мне, а о друге по переписке.

Она пожала плечами.

— Ничего не значат все те взгляды, которыми мы обменивались? — Он двинулся к ней.

Не поднимая глаз, она открыла было рот, чтобы ответить, но… он был уже так близко. Она чувствовала его тепло, запах его кожи. Тот самый запах, к которому она уже так привыкла за многие дни, что они работали вместе. Она чувствовала его каждый раз, когда он наклонялся показать ей, как правильно отсекать ветви, когда тянулся за ее спиной к верхней полке за кружками.

Белла прижалась к кухонному столу, схватившись за его округлый край. Если бы он только не стоял так близко…

— О, Белла… — тихо произнес он и вдруг, схватив ее за руки, заключил в объятия.

Белла дернулась, словно от удара. В топе с короткими рукавами ей нечем было защититься от его прикосновений, пальцы Уилла скользили по ее голой коже.

— Посмотри на меня! — Он держал ее своими сильными руками, не давая упасть. — Посмотри мне в глаза и скажи: «Ты все придумал, Уилл. Ты мне не нравишься и никогда не нравился». Скажи. И я поверю.

* * *

Она наконец подняла глаза. Говорить она не могла. В горле стоял комок. Глядя ему в глаза, она произнесла одно-единственное слово: «Уилл».

Он привлек ее к себе — ближе, крепче, — зарылся лицом в ее волосы и снова и снова шептал ее имя, словно это была какая-то открывшаяся ему тайна. Белла подставила ему лицо, и он нашел своими губами ее губы. Прядка волос попала ей в рот, она отвела ее рукой, и оба они облегченно засмеялись. Он целовал ее теперь по-настоящему, и его теплые губы пьянили ее. Задыхаясь, они то целовались, то смеялись. Он опустился губами ниже — к шее, целуя ее нежно, пробуя на вкус ее кожу, желая каждый ее дюйм. Белла прижалась к нему и подумала, что он и впрямь надежный, сильный и настоящий, как могучее дерево.

16

Наступил следующий день. А он все не звонил. Конечно, они оба взрослые люди и давно переросли все эти глупости, вроде «все мужики — сволочи, а все бабы — дуры», так что вряд ли ей пришлось бы ждать его звонка целую неделю. Но и на следующий день он вряд ли позвонит.

Ради бога, тебе тридцать три года! Позвони ему сама.

Нет уж, если он не сподобился сделать это первым, то она тоже не будет ему звонить, скажем, до девяти вечера. Или до полдевятого. После этого она имеет полное право поинтересоваться, как обстоят дела с заказом от мэрии, они ведь так и не обсудили все детали. Пора уже начинать думать над композицией, а она еще даже не до конца измерила стену! Да, придется звонить, работа есть работа.

Белла мысленно похвалила себя за то, что не улеглась с ним вчера в постель. Со словами, что ей нужно время, она выпроводила Уилла. Теперь он видит, что она взрослая, разумная женщина, а не какая-нибудь вертихвостка. И мама ее одобрила бы.

Что ни говори, Белла, дорогая, а мужчины не уважают тех женщин, которые все им позволяют в первое же свидание. Держи свои козыри при себе, девочка.

Едва войдя в офис, она увидела желтый стикер, прилепленный к ее столу. Словно яркий семафор, он издалека ей сигналил: ТЫ КОМУ-ТО НУЖНА. Она нарочито медленно прошествовала к своему столу. Это наверняка кто-нибудь из клиентов. Кто еще может звонить так рано? Только клиенты. Они всегда названивают ни свет ни заря, стараясь засечь опоздание, так что ей с коллегами приходится то и дело прикрывать друг друга: «А такого-то сейчас нет. Он, наверное, на совещании. Перезвоните попозже».

Или это, может быть, Вив? Мечтает первой узнать об окончании целибата. Белла намеревалась отбиться, нагнав побольше тумана на «Сагу о Джулиане», но Вив же только хмыкнет в ответ. Ей подавай подробности.

ЗВОНИЛ УИЛЛ. ПРОСИЛ СРОЧНО ПЕРЕЗВОНИТЬ.


— Привет, — она набрала его номер, даже не сняв с плеча сумку. — Это я. Что-нибудь случилось?

— Привет, ничего не случилось. Просто не могу без тебя, вот такой я дурак. Когда я тебя увижу? Можно прямо сейчас? Мне нужно, просто необходимо тебя поцеловать. Может, денек без тебя обойдутся?

— Минуточку, мистер Хендерсон. Я только проверю ежедневник мисс Крейцер… — перешла она на официальный тон. — Знаете, все занято. Сейчас сезон, наплыв клиентов. Хотя, подождите, есть окошко! Сегодня вечером.

— В окошко я не влезу. У меня много выпуклостей.

Он сказал, что сейчас работает за городом, делает бассейн для какого-то навороченного клуба здоровья, но около семи вернется. Они договорились, что встретятся в садике за собором.


Между работой и встречей с Уиллом оставался еще час. Белла вошла в собор и устроилась с альбомом у одной из колонн. Интересно, рисовать в соборе — это грех? Ей ни разу не доводилось видеть там ни одного художника, хотя, как ей казалось, делать наброски — это гораздо менее навязчиво, чем щелкать фотоаппаратом. Как можно молиться, когда вокруг то и дело мелькают вспышки и раздаются возгласы: «Какой большой собор! Да, и типа это, старый».

Для нее рисование было как молитва; да и как иначе назвать это самоотречение, это поглощение формой, линией, цветом? А раз так, то почему бы им не сделать свет поярче, а то молиться темно.

Снаружи, у крытой галереи, какая-то пара рассматривала каменную кладку; Белла быстро зарисовала их. Сделала набросок с малыша, отважно путешествующего по газону. Подняв голову от альбома, заметила молодую женщину, наверно, его мать. Та облокотилась о выступ стены, обняв себя за плечи, как египетская мумия. «Не двигайся!» — мысленно завопила Белла. Поспешность придала ее руке большую уверенность и силу. Угол скрещенных рук, линия подбородка, фигура в симметричном обрамлении арки — сценка постепенно оживала под ее карандашом.

Почему она не взяла с собой краски? В лучах заходящего солнца каждый элемент окружающей ее живой картины приобрел новое звучание: упавшая на лицо женщины прядь волос, тени, отходящие от ее рук, складки накидки на ее плечах, изгиб тела, прильнувшего к плоскому камню. Словно выполняя ее желание, женщина вдруг подняла глаза и, не шелохнувшись, посмотрела прямо на Беллу. Глаза, почти скрытые за вуалью волос, смотрели спокойно; в ее позе было что-то задумчивое, как будто она, склонив набок голову, прислушивается к звучащей в отдалении музыке. Белла добавила еще несколько штрихов. Она должна — должна! — закончить этот набросок, если не сегодня, то позже. Закрыв глаза, она постаралась впитать в себя образ, его цвета и тени, чувствуя, как тысячи маленьких цветовых пятнышек покрывают ее кожу, словно татуировка.

— Ты, похоже, немножко заблудилась. — Уилл заглянул ей через плечо. — О, слушай, я, может быть, и профан, но это же просто здорово! Кстати, почему ты не в садике, как договорились?

Она взглянула на часы:

— Всего-то на пять минут опоздала. Извини, я увлеклась.

— А я тебя сразу заметил, я твои кудри за милю вижу. Чем люди занимаются на свиданиях? Может, сходим в кино? — в замешательстве потер щеку Уилл.

— Да, на дамского угодника ты не тянешь. А чем ты занимался на свиданиях? Наверняка же находились такие сердобольные, что и с тобой ходили из жалости? — Она почувствовала, как на ее спину нежно легла его ладонь.

— Значит, ты со мной гуляешь из жалости? Здорово. А если я буду достаточно жалок, ты меня соблазнишь?

— Не-а. Я — член инициативной группы, которая помогает садовникам-маньякам найти новых друзей и вернуться в рамки закона. — Белла подошла к газетному киоску. — Давай купим газету, посмотрим, что идет.

— Но я хочу с тобой разговаривать, — Уилл подошел к киоску за ней, — и читать хочу с тобой, и смотреть фильм, все вместе.

— Давай весь фильм шептаться, а что, так многие делают. Будем всем мешать и все комментировать: «Смотри, смотри, сейчас будет самый лучший момент! А сейчас он как прыгнет!»