Это ей пристало извиняться, она во всем виновата. Она напридумывала себе бог весть чего, она, стремясь забыться, кинулась на шею Джулиану. Чего еще ожидать от женщины, голова которой всегда полна блистательно провальных идей? Среди них числятся переезд в город, в котором знаешь всего пару людей, одновременная покупка дома и начало новой работы и, конечно, старый проверенный хит — мечты стать художником. Зачем было еще и очертя голову бросаться в бездушный, идиотский секс, если и так было ясно, что ни к чему хорошему это не приведет?

В субботу утром, как только Уилл ступил за порог, она бросилась выпроваживать Джулиана. Она буквально вытолкала его из спальни, приговаривая, что у нее срочная работа, что ей некогда и что она уже опаздывает. Что все было чудесно, она хоть целый день провалялась бы в постели, но надо бежать. Уже держась за дверную ручку, она поцеловала его на прощанье и, пробарабанив скороговоркой все положенные слова: «Да, пусть заходит, когда будет в городе, не стесняется, счастливого пути, чмок-чмок, пока-пока!», захлопнула за ним дверь.


— Знаю, ты эстет, так что извини за некрасивую упаковку.

— Эстет? Ты хочешь сказать — сноб? Спасибо. Мне очень понравилось. И вообще, почему ты извиняешься?

Он откашлялся:

— Потому, что в субботу я вел себя как поросенок. И круассанов сегодня не принес.

— Нет, не вел, — ответила она, а сама собиралась с силами, чтобы попросить прощения.

Но извинения не шли с языка, как она ни старалась. Ребенком ей приходилось просить прощенья по каждому поводу. Она лишь, как поникший цветочек, то и дело опускала головку: «Мама, прости, я не хотела, мама, извини, я забыла. Не поняла. Не знала. Думала, что можно. Прости, что я такая дурочка. Что я такая бестолочь. Что я — это я». В ответ мамин рот кривился в едва заметной монаршей улыбке:

— Прощаю, Белла, дорогая. В следующий раз будешь знать.


* * *

— Да, — настаивал Уилл, — я все-таки хочу попросить у тебя прощения. А ты?

— И я.

— …того же мнения, — улыбнулся он.

— Ты можешь налить себе чаю.

Но Уилл сказал, что ему сегодня некогда. Он только заскочил проверить, как дела, и занести розмарин. И договориться насчет следующей субботы. У нее ведь нет никаких планов на субботу?

— В переводе с уиллского это, вероятно, означает: нет ли у меня опять свидания? Отвечаю — нет. Вероятность того, что у меня чаще, чем раз в сто лет, случится свидание, примерно такая же, как вероятность того, что мне закажут роспись Альберт-Холла[21].

— Все может быть, — пожал он плечами.

— И ты говоришь, это я витаю в облаках? — игриво подтолкнула она его.

— Конечно, витаешь. Кстати, а ты уже начала расписывать ту дальнюю стену?

— Проект на стадии разработки.

— Понимаю, в переводе с беллского это означает — нет. Так чего ты ждешь? Начинай! — он повернулся, собираясь уходить.

— Ишь, раскомандовался!

— Я тебя знаю. Не начнешь — всю неделю будешь слоняться без дела и к выходным окончательно расслабишься. А ты мне нужна деятельной.

— Но я не рождена быть деятельной.

— А ты попробуй, тебе понравится. Поверь мне, это будет совершенно новый для тебя опыт.

* * *

Белла предпочитала не замечать, что рисовала теперь каждый день, ходила на уроки обнаженной натуры, а по вечерам еще и занималась живописью. Она считала, что это было, скорее всего, сродни временному сбою в работе вселенной, который вот-вот выправится. Когда она так думала, ей легче было взять в руки карандаш и бумагу. Если бы она, напротив, относилась к своим занятиям серьезно и купила бы новые кисти, убрала студию, нашла роскошную, тонкую бумагу, то все развалилось бы, как карточный домик. Так начинающий канатоходец идет по канату до тех пор, пока не смотрит вниз.

Приступая к росписи садовой ограды, Белла почувствовала знакомый приступ радостного и опасливого головокружения. Много лет назад, когда ее только приняли в художественный институт, ей все время казалось, что все вот-вот поймут, что она — фальшивка. Каждый раз, когда учителя разрешали ей приступить к наброску — не только разрешали, но и поощряли! — она ждала разоблачения. Ей словно давали немного порезвиться. Она вспомнила, как Алессандра с неуверенной улыбкой рассказывала соседям о странном выборе дочери: «Конечно, наша дорогая Белла могла пойти учиться куда угодно. В Оксфорд, в Кембридж. Но она так хочет стать художницей!» Слова матери звучали неубедительно даже для самой Беллы, не говоря уж о соседях. Что за детская фантазия, все равно что хотеть стать балериной или космонавтом. И Белла решила не отрываться от земли. Выбрала специализацию «графический дизайн», практичную и востребованную на рынке. С такой профессией можно сделать настоящую карьеру.


Субботним утром Уилл вошел в кухню и залюбовался букетиком розмарина, стоящим на подоконнике в голубом кувшинчике:

— Как долго стоит. Вот видишь, как хорошо, что я не принес тебе букет скучных роз. Ты рада?

— Вне себя от счастья. Каждое утро просыпаюсь с мыслью: «Слава Создателю, Уилл принес не розы». Наберешь в чайник воды? Я вся в краске.

— Да уж, — он притронулся пальцем к ее переносице. — У тебя здесь серое пятнышко от краски… Или это ты неудачно глаз накрасила?


— Рад видеть, что ты начала выполнять все мои ценные указания, — сказал Уилл, увидев начатую роспись садовой стены. — Ну что, будешь рисовать дальше или научить тебя, как правильно сажать рассаду?

— Тоже мне, Ускоренные Курсы Хендерсона. Ты хочешь сказать, Мистер Зеленые Пальцы, что сделаешь из меня настоящего садовода и огородника?

— О, нет, лапочка моя, на настоящего придется долго учиться. И ручки придется запачкать, смотри, — он вытянул вперед руки и затянул: — «Я садовником родился…»

Белла провела пальцем по линиям его ладони. Интересно, какова его кожа на ощупь… И откуда у него этот шрам у основания большого пальца… Их глаза встретились.

— Ничего, отмоем, — она отдернула руку, как будто собиралась убрать волосы с глаз. — Ну, где земля наша матушка, веди. Все равно я не могу писать, когда на меня смотрят.

— Да? А что так?

— Любопытной Варваре нос оторвали.

— Ну, скажи.

Белла остановилась, не зная, с чего начать. Она никогда еще не задумывалась об этом.

— Потому что рисование — это такое занятие… Как будто ты в душе или в туалете…

— Интимное?

— М-м-м, — она согласно кивнула. — Странно, да?

Он мягко усмехнулся.

— Еще как, старая ты притворщица. Да нет, не странно, конечно. Наоборот. Но ведь картину все равно когда-нибудь увидят. Что тогда?

— Н-у-у… Увидят, но она будет уже как бы не твоя, отдельная от тебя вещь. Как старый любовник — когда-то у вас был роман, но тебе уже не стыдно, когда он снова отколет какое-нибудь коленце.


Уилл научил ее сажать рассаду. Утрамбовывая землю вокруг маленькой вербены, он полностью сосредоточился на этом росточке. Затем передал ей горшок:

— Теперь твоя очередь. Вот сюда, неглубоко, чтобы осталось место корням.

— Ты правда любишь свою работу? — спросила она, взглянув на него искоса.

Кончики его ушей порозовели, и он утвердительно кивнул:

— Люблю. И всегда любил. Еще ребенком я все время норовил стащить и посадить семечки подсолнуха, редиску, да все, что попадалось под руку. Когда мне исполнилось восемь лет, мама выделила мне на огороде отдельную грядку. Мне и моему отчиму Хью, я тебе о нем рассказывал. Теперь, наверно, уже бывшему. Ну да не важно. Мы с ним выложили грядку кирпичом по краям. Так у меня появилось собственное маленькое поместье.

— Хорошие у тебя родители. Скучаешь по Хью? Мой папа, кстати, тоже заядлый садовод, — Белла поднялась с корточек и потянулась. — Вы бы друг другу понравились.

Она сказала это безо всякой задней мысли. В ее воображении отец и Уилл уже мирно возделывали сад вместе.

— Ноги затекли? Я прямо как рабовладелец, ты меня одергивай, — встрепенулся Уилл. — А твоя мама? Она тоже любит копаться в саду?

— Ха! Сама мысль об этом кажется абсурдом, — она посмотрела на него с высоты своего полного роста. — Любит. Цветочки собирать. Нет, она ручки никогда марать не станет.

Белла подняла свои руки к солнцу и изобразила, будто не может на них налюбоваться: «Ах, ах, какой кошмар! Вселенская катастрофа, я сломала ноготь. Ах, Белла, дорогая, что же делать!»

Уилл расхохотался:

— Ну, вряд ли уж она такая противная, она же твоя мать.

— А я подкидыш, разве я тебе не говорила?


Прошел месяц. Белла и Уилл привыкли каждые выходные проводить за работой. То и дело они останавливались поболтать или обсудить изменения в плане. Копая землю, Белла слышала за спиной успокаивающие звуки — это Уилл методично работал секатором или, что-то тихо приговаривая, устраивал в лунке непокорный саженец.

Роспись была, наконец, завершена. В конце сада виднелась волшебная арка; словно настоящая, она манила в другой, открывающийся за ней и залитый солнечным светом потайной садик.


— А здесь, рядом с твоей скамейкой, посадим самые душистые растения, — произнес Уилл, сажая лаванду, мяту и дафне[22].

Белла втянула носом воздух, как будто уже была готова почувствовать аромат цветущих трав. Но вместо этого она уловила запах недавно отглаженного хлопка, не очень пахучего мыла, свежего пота, теплой кожи и почти неуловимый цитрусовый оттенок. Как приятно, когда мужчина не обливается лосьоном после бритья с ног до головы.

* * *

Стоя за ее спиной, Уилл осторожно потянулся достать чашки с верхней полки. В маленькой кухне было не развернуться, и они словно исполняли безмолвный танец, то сходясь, то отступая, то поворачиваясь, но так и не касаясь друг друга. Воздух между ними вибрировал от напряжения. Белла чувствовала, что ее тело отзывается на эти невидимые волны, становится легким и невесомым. Что, если притронуться к его спине, пока он, отвернувшись к раковине, моет руки, ощутить его тепло… Он неожиданно повернулся, и она сглотнула, избегая смотреть ему в лицо, наклонилась над ящиком с приборами, притворившись, что ищет не нужные ей сейчас чайные ложечки. Сладко заломило в костях. Закружилась голова. «Должно быть, низкий уровень сахара в крови», — сурово сказала себе она. Ей захотелось, чтобы он ушел и никогда не возвращался. И чтобы никогда не уходил. Чтобы обнял и прижал к груди. Она с грохотом захлопнула ящик.