Сюзанна Энок - Слово джентльмена

Тем временем златокудрый Адонис, как прозвали в местных светских кругах лорда Джеффри, отделился от толпы гостей и вновь предстал перед Люсиндой, загородив от нее Джорджиану.

– Сейчас начнется наш вальс! – напомнил он.

– О, извините меня! – всполошилась Люсинда. – Я чуть было об этом не забыла!

– Понимаю вашу забывчивость!

– Что вы имеете в виду?

Вместо ответа лорд Джеффри обнял Люсинду за талию и вывел в центр танцевального зала. Она была рада этому, ибо всего лишь шутила с Джорджианой о возможной ревности к Карроуэю. Хотя Роберт действительно притягивал к себе взгляды чуть ли не всех женщин в зале, вполне можно было предположить, что у молодого лорда просто не хватило бы времени начать ревновать Люсинду к кому бы то ни было.

– Так что же все-таки вы имели в виду? – повторила свой вопрос Люсинда.

Лорд Джеффри не без ехидства улыбнулся:

– Я имел в виду, во-первых, молчаливое появление кое-кого в зале, а во-вторых, то, что этот кто-то разговаривал только с вами! Откровенно говоря, я был уверен, что этот молодой человек уже давно умер и Дэр похоронил его в каком-нибудь подвале или еще где-нибудь, в не очень почетном месте.

– Что за ерунда! – Люсинда скривилась, выражая свое неодобрение недовольной гримасой.

Ее раздражало хорошо известное ей мнение о Роберте, которое только что высказал златокудрый Адонис, а потому желание давать уроки поведения молодому лорду в ней только еще больше укрепилось.

– Поймите же, – сказала она Джеффри, – ведь лорд Карроуэй всего лишь раненый солдат!

– Я тоже получил пулю в плечо под Ватерлоо! – насмешливо возразил тот. – Это было чертовски больно! Но это отнюдь не означает, что я должен бахвалиться перед вами своими ранами и подвигами!

Люсинда знала, что лорд Джеффри был ранен при Ватерлоо. Впрочем, об этом знали все. Но, глядя на его насмешливую улыбку, она решила, что вынудит этого юнца рассказать ей о некоторых своих героических подвигах. Это в какой-то степени помогло бы ей избрать для себя достойную линию поведения с ним и одновременно отвлечься от плотоядных взглядов другого бывшего солдата…

– Ну что ж, рассказывайте, – улыбнулась она Джеффри…

Роберт сделал крюк по пути в Карроуэй-Хаус, после чего застрял на довольно продолжительное время у входа в Гайд-парк. В эту полночь ни один уважающий себя житель Лондона не решился бы оказаться на улице под открытым небом; Роберту же мокрый снег и свежий морозный ветер только поднимали настроение.

Он ослабил узду своего коня и ободряюще похлопал его ладонью по крупу. Мускулы животного напряглись, и конь резво побежал по аллее парка. Светила луна. Холодный ветер обжигал лицо Роберта, заставляя его пригибаться и щуриться. Кругом было тихо – слышались только мерный стук копыт, поскрипывание кожаного седла и шумное дыхание Толли – такую кличку дал коню его хозяин.

В подобные ночи, выезжая из дома, в котором уже были погашены огни, Роберт позволял себе немного забыться. Он чувствовал себя единственным во всем мире всадником, скачущим навстречу ветру. Ему казалось, что этот мир с готовностью открывается ему. Никаких барьеров и стен, никаких тревожащих слух истошных криков о помощи и рыданий – ничего подобного в этом мире не существовало. Ничто не сдерживало бега верного коня, и никто в эту темную ночь не смог бы найти его!

Наконец, когда дыхание коня участилось, а шаг стал короче, Роберт, проехав еще с десяток метров, повернул к дому. Конюхи еще спали, и Роберт, спрыгнув с коня, угостил его яблоком, а затем отвел в конюшню.

Парадная дверь оказалась незапертой – очевидно, в доме ждали возвращения Джорджианы, Тристана и Шоу. Это позволило Роберту бесшумно войти. Однако уже в следующий момент он услышал раздраженный детский голос:

– Где, черт побери, тебя носило?

– А почему, черт побери, ты все еще не в кровати? – шутливо ответил Роберт и взглянул в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

На верхней площадке он увидел худенькую фигурку Эдварда, присевшего на ступеньку.

– Сначала отвечай ты, – потребовал Эдвард, – я первым задал вопрос. К тому же я вот уже целый час сижу здесь, пока ты носишься неведомо где и неизвестно чем занимаешься!

Если бы подобный допрос учинил Роберту, скажем, Тристан, Брэдшоу или даже Эндрю, то он сразу же взлетел бы по лестнице на второй этаж, захлопнул за собой дверь спальни и запер ее на ключ. Но с Эдвардом, дрожавшим от холода в своей тоненькой ночной рубашонке и сжимавшим в закоченевшей ручке оловянного солдатика, он не мог поступить подобным образом.

– Понимаешь, малыш, мне надо было кое-куда съездить по важным делам… – Роберт поднялся по лестнице и слегка шлепнул мальчонку ладонью по мягкому месту.

– Я за тебя беспокоился, – обиженно сказал Эдвард. – Хотя, конечно, еще не дорос до того, чтобы иметь право следить за порядком в доме. Но сегодня утром здесь не было не только тебя. Шоу протанцевал на балу всю ночь и вернулся только с восходом солнца.

– А ты почему так рано поднялся?

– Мне приснилось, будто корабль Шоу утонул.

– Ого!

– Ты сегодня больше не собираешься никуда уходить?

– Нет. Сегодня я больше отсюда ни шагу.

Роберт поднял Эдварда на руки, отнес его в детскую комнату и посадил на край кроватки.

– Спи спокойно, малыш! – ласково сказал он, укрывая Эдварда одеялом.

Роберт вышел, плотно закрыл дверь детской и направился к себе. Попутно он размышлял о том, почему Эдвард из всех домочадцев именно его избрал ответственным за порядок в доме. Конечно, Роберт и впрямь проводил дома больше времени, чем остальные, но сам-то он никогда не считал себя человеком сколько-нибудь надежным! Правда, даже младшие братья постоянно дразнили его за постоянное стремление к домашнему уединению, но мог ли он сам считать себя одиноким в доме, полном не только слуг, но и теток с их челядью, когда те приезжали в город?

Пять лет назад Роберт отнюдь не был уверен в том, что может ответить на этот вопрос, но тогда он даже не слышал о существовании Шато-Паньон или генерала Жан-Поля Баррере…

Повесив сюртук в шкаф, Роберт подошел к окну и открыл его. Почти погасший огонь в камине вновь ярко вспыхнул, когда свежий морозный воздух наполнил комнату.

Роберт поежился и снова прикрыл окно. В следующую минуту он уже лежал на софе и думал о Люсинде.

Итак, мисс Баррет совершенно серьезно решила положить глаз на Джеффри Ньюкома! Оставшись на несколько минут в зале, Роберт получил возможность понаблюдать за этой парой, когда они вальсировали: Люсинда при этом великолепно выглядела, улыбалась своим многочисленным друзьям, на фоне которых она казалась драгоценным алмазом.

Роберт в очередной раз вздохнул. Он подумал о том, что не должен был ее высмеивать за выбор ученика – ведь Люсинда милостиво приняла его извинения за грубость и даже попросила остаться, когда он вознамерился уйти!

Он повернулся на другой бок, лицом к окну, и подумал о том, что даже днем раньше не позволил бы себе такой праздной траты времени, как появление на этой вечеринке. Правда, все же он сумел, как ни трудно это ему было, вытерпеть шумное, говорливое и полное суеты собрание так называемой местной аристократии – просто Роберт тогда не думал в тесных стенах дома о духоте и шумной толпе гостей – одним словом, о всяких пустяках…

А сейчас его мысли целиком занимали мисс Баррет и то, о чем он станет с ней говорить во время следующей встречи. Пусть и на расстоянии, но на протяжении последних трех лет Роберт не упускал Люсинду из виду. Но встретиться им за эти годы так и не пришлось…

Впервые Роберт заснул, вспоминая спокойную женскую улыбку, не думая об ужасах смерти или о том, что ожидает его на следующий день…

Люсинда, проскользнув в дверь кабинета отца, огорошила его совершенно неожиданным вопросом:

– Почему ты постоянно называешь лорда Милберна анархистом? Честное слово, мне он таковым не кажется!

Генерал Огастус Баррет посмотрел через плечо на дочь. Хотя выражение лица генерала было довольно суровым, в его серых глазах светилась радость – и ни намека на громы и молнии, которые обычно наводили ужас не только на домочадцев, но и на молодых офицеров.

– Нет, Люсинда, – возразил он, – ты только взгляни на него! Красный пиджак, белая длинная куртка и зеленые брюки! Ей-богу, он либо законченный анархист, либо оживший национальный флаг Испании!

– Ну и что ж из того? – Люсинда хихикнула. – Или испанцы уже перестали быть нашими союзниками?

– Они перестанут ими быть, увидев, как некий англичанин издевается над главным символом их суверенного государства! – Лицо генерала приняло почти зверское выражение. – Помилуй Бог! Ты только посмотри: он уже начал махать нам рукой! Каков наглец! Насколько мне известно, он еще не твой жених и не мой зять! Имей в виду: если он посмеет хотя бы приблизиться к нашему дому, я прикажу его пристрелить!

Люсинда отошла от окна и покачала головой:

– Никакой он мне не жених! У меня совсем нет желания выходить замуж за чей-либо государственный флаг! И вообще, папа, у тебя ко мне есть еще какое-то дело? – Она бросила выразительный взгляд на беспорядочную груду страниц с записями, сделанными чернильным карандашом, возвышавшуюся на столе из красного дерева.

– Успокойся, пока для тебя ничего нет. Записи, которые я сделал в Саламанке, вряд ли могут на что-либо пригодиться. И не уводи разговор в сторону!

– Какой разговор?

– Как это какой? Естественно, о женихе.

– Папа, не вздумай снова начать приглашать к нам в дом своих друзей-офицеров, ибо в таком случае ты, я и еще человек тридцать твоих дружков непременно облачатся в красно-бело-синие мундиры, отображающие цвета французского флага, а мне придется изображать из себя национальное знамя Франции, развевающееся на башне в блокированном городе, который готовятся захватить англичане!