Сири Митчелл - Словно распустившийся цветок

  Сентябрь 1852 года Графство Чешир, Англия  

Я пошевелилась и подняла голову, оторвавшись от иллюстрации, которую раскрашивала, и выглянула в многостворчатое окно напротив. Там, снаружи, покачивал головками золотарник[1] и в такт ему роняла фестончатые сиреневые цветки лаватера приморская[2]. Кто-то из прежних обитателей особняка (а таковых за его вековую историю наверняка было немало) явно испытывал страсть к садоводству. Я же абсолютно не горела желанием ковыряться в земле. По крайней мере, дикая роза, высаженная далеко от своих излюбленных соленых туманов, ничуть не страдала от подобного, весьма благотворного, как выяснилось, к себе небрежения. Откровенно говоря, я была рада тому, что мне не нужно ухаживать за ней.

 Вдоль узкой аллеи, спускавшейся к дороге, простирался сад. Он благоухал самыми разными растениями, некоторым из них, вообще-то, не полагалось расти в Чешире. Так, золотарник, над которым роились пчелы, был в здешних местах чужаком и, прежде чем попасть сюда, проделал долгий путь со своей родины – наших бывших колоний в Америке.

 Яркие, всевозможных оттенков цветы заставляли меня забыть о том, что по другую сторону холма лежал городок Оуэрвич со своими соляными ямами, солеварнями и лесом дымовых труб, беспрестанно изрыгавших клубы угольного дыма и пара.

 Впрочем, ветер, имевший привычку дуть с запада, отгонял от нас шум, дурные запахи и необыкновенно липкую сажу. Нам оставалось лишь благодарить Небеса за эти маленькие радости. А поскольку почти все окна особняка еще и выходили на поля, медленными волнами убегавшие к горизонту, я могла делать вид, будто не замечаю груженных солью повозок, снующих по дорогам, и воображать, будто живу в идиллической сельской глуши, а не близ промышленного города.

 Вздохнув, я запястьем откинула упавшие на лоб волосы и снова взялась за кисточку, чтобы… О Боже! Меж покачивающихся стеблей лаватеры и золотарника показалась старинная карета адмирала, которая поднималась по аллее, дергаными рывками перепрыгивая из одного многостворчатого окна со стойками в другое. Вскочив, я подбежала к вековой дубовой двери и налегла на нее, пытаясь отворить, но та, как всегда, застопорилась на порожке. Войдя, адмирал коротко наклонился ко мне и поцеловал в щеку.

 — Моя дорогая Шарлотта. – После чего быстро проследовал мимо в прихожую, словно там его поджидало дело чрезвычайной срочности.

 Сюда, в графство Чешир, мы переехали спустя четыре года после смерти моей матери именно по настоянию дяди-адмирала. Он сумел убедить нас, отрекомендовав Оуэрвич как райское местечко – гораздо более дешевое, нежели большой город, и окруженное обширными пастбищами и сельскохозяйственными угодьями. Здесь, в Чеширской впадине[3], сохранялся мягкий умеренный климат и равнинный пейзаж ничуть не портили невысокие холмы с пологими склонами. Оставаясь моим последним родственником по материнской линии и закоренелым холостяком, дядя умолял дать ему возможность провести остаток жизни в семейном кругу.

 Сделать выбор в его пользу оказалось нетрудно. В последние годы Лондон подобрался к самому нашему порогу, изрядно утомив отца. Поскольку работой своей он мог заниматься где угодно, мы решили внять дядиным мольбам и ответили согласием. Я даже прониклась к адмиралу некоторой симпатией или, во всяком случае, стала меньше опасаться его импозантных манер и внешности. Хотя, по правде говоря, он считался паршивой овцой, запятнавшей доброе имя семьи.

 Отец моей матери был автором «Ботанической истории Англии», а его отец, мой прадедушка, сподобился написать «Естественную историю Эссекса», тогда как еще его отец опубликовал первый «Каталог» растений в королевских садах. Но адмирал отверг все заслуги семьи ученых в нескольких поколениях и отправился скитаться по морям и океанам. Пару раз у нас даже возникали подозрения, не подкидыш ли он, но мать всегда твердо заверяла, что в профиль адмирал – мой вылитый дедушка, посему семейство постаралось попросту как можно дальше дистанцироваться от него.

 Со своей стороны, мой отец приложил все усилия, дабы дядины подвиги во время Опиумной войны[4] не достигли ушей его собственной семьи, но, поскольку газеты в ту пору упоминали адмирала чуть ли не ежедневно, да еще учитывая тот факт, что сама королева произвела его в рыцари, это было практически невозможно.

 И вот теперь, осев в Оуэрвиче, отец и адмирал заключили вынужденное перемирие и стали друзьями поневоле, после чего, к добру или к худу, но дядя повадился бывать у нас еженедельно.

 Оставив его ожидать посреди прихожей с белыми оштукатуренными стенами, где он и застыл, заложив руки за спину и крепко упираясь в пол широко расставленными ногами, я отправилась за отцом.

 Оказавшись в зале, отец тут же углядел прибывшую корреспонденцию и устремился к ней. Открыв письмо, ранее полученное мной из Британской Ассоциации Содействия Науке (БАСН), он принялся читать его.

 Я выхватила листок у отца из рук, дабы избавить его от подобной необходимости.

 — Я представила им на рассмотрение статью о субантарктических островах.

 — И что они сказали?

 — В минувшем году они отвергли ее, ведь я подписала ее своим именем, но при этом намекнули, что могут и передумать, если этим вопросом заинтересуешься ты.

 Глаза его за стеклами круглых очков в проволочной оправе растерянно заморгали.

 — Но я вряд ли заинтересуюсь этим вопросом.

 После его слов я еще острее почувствовала обиду и несправедливость.

 — Почему я должен писать о распространении растений, когда я занимаюсь исключительно их классификацией?

 — Именно это я и имела в виду, и потому в нынешнем году взяла на себя смелость подать статью повторно, но уже от твоего имени. Теперь они превозносят ее до небес и решили опубликовать.

 С этими словами я подошла к адмиралу, чтобы принять у него пальто. Он повернулся ко мне спиной и приподнял руки, чтобы я могла стянуть пальто с его плеч. Хорошенько встряхнув пальто, я повесила его на крючок на напольной вешалке с зеркалом.

 — Сама не знаю, отчего я убедила себя в том, что решение о публикации будет приниматься на основании исключительно достоинств статьи. – А я-то надеялась, что когда-нибудь начну публиковаться под своим собственным именем.

 Адмирал снял свой серый цилиндр и, водворив его на сгиб локтя, в упор поглядел на меня.

 — Выходит, что статья становится непроходной только потому, что ее написала женщина? К чему продолжать эти бессмысленные попытки?

 Отец с дядей обменялись взглядами. Я же развернулась и вышла из прихожей в малую гостиную, намереваясь вернуться к своей иллюстрации.

 Адмирал прошагал в комнату вслед за мной. Его расчесанные на прямой пробор волосы отливали тусклым блеском стали. Одежда была накрахмалена и отутюжена, а сапоги надраены до состояния зеркала… в отличие от моего отца, который выглядел как его полная противоположность. Если в папином облике что-либо и сверкало, так это только стекла очков. Волосы его были неопределенного каштанового оттенка с проседью, домашняя куртка измята, а брюки пузырились на коленях. Что до сапог, то их не было вовсе – он стоял перед нами в одних носках.

 Адмирал тем временем с непроницаемым выражением лица разглядывал диван зеленого бархата и стол, которые по обыкновению были завалены книгами, образцами растений и грудами бумаг. Я была совершенно уверена в том, что от его взгляда не укрылась пыль, тонким пушистым слоем покрывавшая все вокруг, хотя вслух он ничего не сказал. Дядя ограничился тем, что, ступая по протертому до дыр ковру, прошагал к камину и взмахнул своим цилиндром в нашу сторону.

 — Забавно, что ты сама заговорила об ограничениях, которые налагает на тебя принадлежность к женскому полу, Шарлотта. Я пытался убедить твоего отца в том, что он поступает несправедливо, держа тебя здесь взаперти и потакая тебе в твоей одержимости коллекционированием.

 — И вовсе он не держит меня взаперти…

 — Ботаника – приятное времяпрепровождение, которое разделяют многие девушки твоего поколения. – Он стал расхаживать взад и вперед перед забитым сажей камином. Откровенно говоря, еще минувшей зимой я должна была распорядиться почистить его. Но, заметив, что на носу снова осень, я решила, что зола с таким же успехом может остаться там, где пролежала все лето. – Нам внушали, что изучать творения Божии заслуживает похвалы. Хотя, пожалуй, всем было бы лучше, если бы мы стали умолять Господа спасти нас от благих намерений тех, кто полагает себя кладезем добродетельности. Но ты могла бы заметить, что даже те, кто страстно привязан к растениям и цветам, не пренебрегают возможностью подыскать себе супруга и насладиться радостями семейного счастья и материнства, коими одарил нас Творец. Если ты желаешь найти себе занятие, более приличествующее твоему полу, если хочешь изведать все, что готова предложить тебе жизнь, то, быть может, тебе стоит задуматься над моими словами.

 Похоже, дядюшка изрядно заблуждался насчет меня. Он вбил себе в голову, что должен сделать для меня то, чего не смог сделать для моей матери. Он талдычил одно и то же из года в год с тех самых пор, как мы переехали в Оуэрвич. Сегодня его речь показалась мне ничуть не более привлекательной, чем ранее.

 Я присела перед мольбертом, а он продолжал:

 — Смею ли я надеяться, что ты готова отложить эти забавы и исполнить то, что уготовано тебе от рождения? Замужество. Материнство.

 Я покосилась на отца, но тот упорно избегал моего взгляда. Почему мой ответ в нынешнем году должен отличаться от прошлогоднего? Замужество и все, что с ним связано, не имело никакого отношения к субантарктическим островам и распространению растений. Впрочем, если БАСН окажется права, то я не буду иметь никакого отношения к островам и распространению.