Глава двадцать первая

— Чего это ты такая довольная, а, Феллоуз?

Сюзанна улыбнулась женщине, которая отперла ей ворота. Багнелл, или Багги, как звали ее остальные заключенные, была одной из немногих приличных тюремщиц. Она отличалась бесцеремонностью, но не приветствовала жестокость и не была лесбиянкой. Она даже частенько приходила к Сюзанне в камеру поболтать. Ей нравилось копаться в саду, и в тюрьме Багги отвечала за теплицы.

— Только что беседовала со своим адвокатом, — сообщила ей Сюзанна. — Похоже, суд состоится в самом начале июля.

Сейчас был апрель. Сюзанна провела в тюрьме Иствуд-парк уже шесть месяцев.

— Ты ведь знаешь, что тебя переведут отсюда? — предостерегла тюремщица. Багги была крупной женщиной, с жесткими русыми волосами в мелких кудряшках и большой родинкой на щеке. Сюзанна подозревала, что она стала тюремщицей, чтобы спрятаться от окружающего мира. — Скорее всего, ты попадешь в Дурхем, во всяком случае на некоторое время. Это не увеселительная прогулка, точно тебе говорю, одно время я там работала.

— Ну, тогда я буду хорошей девочкой, и им придется перевести меня куда-нибудь еще, — беззаботно откликнулась Сюзанна.

Она больше не боялась тюрьмы. Теперь она знала, как себя вести. После того как она отбыла наказание в карцере, ей отвели камеру-одиночку. Всем стало известно, что она отделала Фрэнки, и ее волшебным образом сразу же оставили в покое, все издевательства прекратились. Потом Багги нашла ей работу в теплице, и оттого, что отныне она могла проводить пару часов на свежем воздухе, ухаживая за высаженными на клумбах растениями, жизнь и настроение Сюзанны переменились к лучшему. Вдобавок ей наконец-то выдали очки, так что теперь она могла читать.

— Ты единственная из всех известных мне женщин, кто не страшится своего приговора, — заявила Багги, и в голосе ее прозвучала нотка восхищения.

— Почему я должна бояться, когда и так знаю, что получу? — спросила Сюзанна. — Они дадут мне пожизненное, и ничего тут не поделаешь.

— И это тебя не беспокоит?

Сюзанна пожала плечами.

— На воле меня никто не ждет. Если бы завтра меня освободили, я не знала бы даже, куда пойти. По крайней мере тут, внутри, есть люди, которым не все равно, жива я или уже умерла. Мне тепло, я сыта, мне есть с кем поговорить. Я даже привыкла к шуму.

— Ну, и какой он из себя, этот твой новый адвокат? — спросила Багги, когда они вместе зашагали по коридору.

Стивен Смит пришелся по душе многим тюремным офицерам, и им было любопытно, почему Феллоуз отказалась от его услуг. Естественно, она никому не назвала истинной причины, Сюзанна по-прежнему редко и неохотно заговаривала о себе, и все чувствовали, что здесь кроется какая-то тайна, потому что мистер Смит, навещая своего очередного клиента, всегда интересовался здоровьем Феллоуз. Иногда он даже приносил для нее книги или сладости.

— С Франклином все в порядке. Во всяком случае, от его вида у меня не бьется учащенно сердце. — Сюзанна ухмыльнулась, вспомнив своего семипудового толстяка-адвоката с белыми как снег волосами и круглым, добродушным лицом. — Самое хорошее в нем то, что он принимает меня такой, какая я есть сейчас. По крайней мере, он не заставляет меня рассказывать о своем прошлом.

— Ну, наверное, ему это и не нужно, — задумчиво протянула Багги. — Ты ведь признала себя виновной и все такое. А теперь давай колись, почему ты отказалась от того, другого парня? Он славный малый.

— Даже слишком славный для его же собственного блага, — с коротким смешком ответила Сюзанна. Они уже подошли к дверям ее камеры. — У меня возникло чувство, что если я и дальше буду продолжать с ним общаться, то окажусь в психушке для душевнобольных преступников.

Входя в свою камеру, она улыбалась. Багги часто приносила ей журналы по садоводству, и она вырезала оттуда несколько фотографий с цветами и приклеила их зубной пастой на стены камеры, чтобы хоть немного оживить ее. Она слышала, что в некоторых тюрьмах осужденные на пожизненное заключение могли рассчитывать на пуховое одеяло, настольную лампу и даже на собственный телевизор. Так что она надеялась когда-нибудь тоже получить все эти блага и потому не возражала против перевода отсюда.

— Когда ты только попала сюда, я даже подумала, что ты ненормальная, — призналась Багги. — То есть я хочу сказать, ты не то чтобы вела себя как полоумная, просто… — Она внезапно умолкла.

— Из-за того, что я сделала? — закончила за нее Сюзанна. — Нет, я не полоумная, просто слишком далеко зашла, наверное. Если оглядеться по сторонам, то здесь полно таких, как я. Хотя, к счастью для них, они не совершили ничего подобного.

— Скажи-ка мне, Феллоуз, — сказала Багги. — Ты не жалеешь?

— Честно? — спросила Сюзанна.

Багги добавила:

— Только между нами.

— Нет, не жалею и не раскаиваюсь. Хотя, в общем, о первом я и вправду жалею, ведь я не собиралась причинять ему вред, это был несчастный случай. Но я бы солгала, если бы сказала, что мне жаль двух других.

Багги озадаченно покачала головой.

— Интересная ты особа, — вздохнула она. — Думаю, что ради твоего же блага тебе лучше солгать об этом на суде. А теперь я должна запереть тебя.

Сюзанна уселась на свою постель, когда лязгнул дверной замок. Она подумала, что, наверное, была особой со странностями, ведь большинство женщин никогда не сказали бы правды о том, за что они сюда попали. Они говорили «мошенничество», когда на самом деле речь шла о воровстве в магазинах. Или утверждали, что напали на мужчину и их обвиняют в нанесении тяжких телесных повреждений, когда в действительности они измывались над своими детьми. Она лично не видела никакого смысла в том, чтобы лгать, причем не по каким-то высокоморальным соображениям, а просто потому, что раз уж ты призналась, то дело можно считать сделанным. Тебе больше не нужно жить в страхе, мучительно раздумывая над тем, когда же откроется правда.


Большинство заключенных, побывавших здесь во время ее ареста, включая Фрэнки, уже отправились по этапу, но новички прибывали почти ежедневно. Она слышала, как они плачут по ночам, и жалела их, особенно молоденьких девчонок. Многие из них, прошедшие детские дома или вышедшие из родительского дома и закончившие свой путь здесь, оставались восемнадцатилетними детьми, истощенными от приема наркотиков. Многие едва умели читать и писать, у многих были уже свои дети, которых у них отняли, некоторые попадали сюда беременными. От такой несправедливости Сюзанна плакала, а вот собственные преступления оставляли ее глаза сухими. Угрызения совести по этому поводу казались ей ненужной роскошью. Вместо этого она пыталась помочь тем, кто в ней здесь нуждался. Помогала им писать письма, выслушивала жалобы и стенания, не давала другим заключенным унижать их, словом, делала все, что могла и что считала нужным. Угрызения совести еще никого не помогли вернуть к жизни, и ничего изменить они тоже были не в силах.

Сюзанна подошла к окну и забралась на унитаз, чтобы посмотреть сквозь прутья решетки. Окно ее камеры выходило на двор для упражнений. В дальнем его конце была разбита цветочная клумба, и сейчас на ней пышным цветом цвели красные и желтые тюльпаны. Сюзанна надеялась, что, прежде чем ее переведут отсюда, она успеет увидеть, как зацветут петунии и гортензии, которые она высаживала в банках.

Потом она вдруг подумала о том, не могла ли Бет заняться садоводством. Во время своего предыдущего посещения мистер Франклин передал ей записку от мистера Смита. Тот писал, что теперь Бет большую часть времени проводит в коттедже у своего полицейского. Стивен думал, что вскоре они поженятся.

— Я так надеюсь на это, Бет, — прошептала самой себе Сюзанна. — Будь счастлива. Как я теперь.

Она не обманывала себя. Действительно, она часто вспоминала то время, когда умерли ее родители, и жалела о том, что не попыталась найти себе работу в интернате или устроиться няней в детском саду. Любое из этих занятий было бы ей вполне по плечу. Но ведь если бы не Лайам, у нее никогда не было бы Аннабель и она никогда не изведала бы радости материнства. Несмотря на ту невыносимую боль, которую причинила ей утрата дочери, эти четыре года по-прежнему оставались для нее самыми счастливыми.

Ничто и никогда не сможет больше подарить ей поистине неземное блаженство тех лет, но все равно сейчас она была довольна. Здесь ей не к чему было стремиться, но зато и нечего бояться. Она вдруг обнаружила, что ей нравятся строгий тюремный распорядок и чувство безопасности. Оглядываясь назад, она поняла, что именно ненадежность и отсутствие в ее жизни стержня и сломали ее после смерти родителей. А то, что она буквально вцепилась в Лайама, ненавидела Мартина, — все это были звенья одной цепи.

Может быть, в новой тюрьме правила будут более жесткими по сравнению с этой, но теперь она разбиралась в тюремной иерархии и знала, за какие веревочки потянуть и к каким людям обратиться, чтобы ей сделали послабление. Теперь ей нигде больше не будет так плохо, как в той холодной и сырой комнате в Белль-вю.


В мае вишня, на которую вскарабкалась Бет в саду Роя, зацвела пышным цветом. Теплым, солнечным воскресным днем Рой и Бет загорали, лежа на покрывале на лужайке и обсуждая свою предстоящую свадьбу.

Рой разделся до трусов и попытался уговорить Бет снять платье и надеть бикини, но она не соглашалась, комплексуя из-за того, что ее тело казалось ей лилейно-белым. Однако она уже решила, что будет в перерыв заглядывать в солярий, чтобы загореть хотя бы так, как Рой, чья кожа уже приобрела светло-коричневый оттенок.

— У нас не может быть свадебной церемонии, на которой невеста одета в белое платье, это было бы просто смешно, — возражала Бет.

— Почему? — горячился Рой. — Из-за нашего возраста или потому, что ты считаешь нас недостойными ее?