Нет, мои сны о ней.

Плохие, безрадостные, бесконечная зима в безуспешных попытках добраться до неё.

Но самые худшие сны (те, что убивают меня) — хорошие. В них она смеётся, бежит рядом со мной своей торопливой поступью или же, распластавшись, лежит на моей постели, занимая каждый сантиметр пространства.

В такие дни я просыпаюсь с желанием поехать к ней.

На лице появляется угрюмая улыбка. Впервые за столь долго время мне кажется, будто отец едет сюда недостаточно быстро. Мне нужна хорошенькая доза реальности, прежде чем я вытворю что-нибудь, например, последую за Оливией, как в какой-то сказке со счастливым концом.

Я в последний раз целую Линди в щёку.

— На случай, если я не увижу тебя до отъезда… спасибо тебе. За то, что была здесь.

И вот она снова совсем расклеивается. Неловко поглаживает меня по щеке.

Я наблюдаю за тем, как она уходит из кухни. Уже вторая женщина за месяц, поступившая со мной так.

Я направляюсь в кабинет. Не могу поверить, что говорю это, но я буквально наблюдаю за часами, сидя за столом в ожидании приезда отца. Мне стоило спросить, как давно уехал Мик, но, наверное, от этого время текло бы ещё медленнее. Пора бы к этому привыкнуть. В последнее время дни тянулись невыносимо долго, и не только из-за того, что темнота не отступала до обеда, а потом вновь опускалась после трёх.

Дни стали дольше, потому что мне было скучно. Я ломал голову, стараясь вспомнить, как проводил время раньше. Пытался перемотать на несколько месяцев назад, где дни, недели и месяцы проходили в тумане. Но даже виски больше не помогает.

Бесконечное одиночество неторопливо душит меня. А я позволяю.

— Пол.

Я немного резко выпрямляюсь из сгорбившейся позы, в которой склонился над ноутбуком, кликая по случайным ссылкам и ничего толком не читая. За последнее время я стал хреновым знатоком по части интернет-сёрфинга. Понятия не имел, что там есть столько бессмысленной чуши, которая так и ждёт, когда же её поглотят незаполненные, заскучавшие умы.

— Отец.

Он замирает в полушаге, награждая меня озадаченным взглядом. Наверное, потому что это первый раз, когда мой голос приветлив. Черт, да это первый раз за многие годы, когда я назвал его «отцом» без сарказма.

— Извини, что без звонка, — говорит он, садясь за стол, будто это какая-то деловая встреча. Я намеренно игнорирую чуть сжавшийся в груди узел. Какого чёрта я ждал? Объятий? После стольких лет, не отвеченных мною звонков и стараний показать ему, что он мне не нужен?

Я передёргиваю плечами.

— Как поживаешь? — рассеянно спрашивает он, когда, подтянув дипломат на стол, зарывается в бумаги.

— Хорошо, — вру я. — Отлично.

— М-м-м-хм-м, — произносит отец, не поднимая взгляда. — О, хорошо, вот они. Я мог бы отправить их тебе и по почте, знаю, но мне захотелось увидеться с Миком и Линди лично, поэтому я счёл допустимым заодно и зайти.

— Конечно, — отзываюсь я, отказываясь быть задетым тем, что весь путь сюда он проделал ради своих работников. А не ради сына. Не для меня. Совсем не для меня.

Что посеешь, то и пожнёшь, и всё такое.

Он протягивает мне бумаги, и я раскрываю их, рассчитывая увидеть очередное соглашение или обруч, через который мне придётся прыгнуть, чтобы остаться здесь жить.

Но всё далеко не так.

Я хмурюсь.

— Это…

— Документы на дом, — заканчивает он, с щелчком закрывая дипломат. — Ты выполнил свою часть сделки. Три месяца с сиделкой.

Его голос абсолютно монотонен. Если он и разочарован тем, как всё обернулось с Оливией, то не показывает. Будто бы теперь ему наплевать.

Я мотаю головой.

— Ты отдаёшь мне дом? Просто так?

— Именно.

— И в чём подвох?

Выражение его лица пустое.

— Ни в чём.

— Ладно… — не перестаю ожидать, когда же он вытащит туз из рукава.

Папа нетерпеливо вздыхает.

— Дом оплачен. Теперь ты содержишь себя сам, разумеется, но через месяц, когда тебе исполнится двадцать пять, ты получишь наследство. Мне казалось, ты выкажешь больше счастья.

Я должен быть счастлив.

Я должен быть в восторге.

Мне можно оставаться здесь, сколько захочу, свободно и безвозмездно. Не принимая участия в играх отца, не пытаясь укрыть от Линди количество выпитого алкоголя. Никто не будет изводить меня тренировками, правильным питанием или, упаси Господь, «почаще выбирайся из дома».

Дарёному коню в зубы не смотрят. Знаю. И всё же…

— Мне кажется, будто я что-то упускаю, — говорю я неспешно.

Отец трёт глаза.

— Я просто… Я больше не могу, Пол.

Напряжение стискивает грудь.

— Не можешь что?

— Не могу помогать тому, кто не хочет, чтобы ему помогали. Мне думалось, будто приезд Оливии внесёт беспорядок в той разум, и в какой-то степени я знаю, что так и произошло. Ты не похож на мертвеца и не полупьяный, как раньше, когда я приезжал повидаться с тобой.

— Я всё ещё хожу во «Френчи», — перебиваю я. — Прости, если это выводит тебя из себя, но…

— Прекрати, — он вскидывает руку. — Я ошибался, разозлившись из-за этого. Я злился только потому, что не хотел, чтобы тебе было больно. Мне казалось, что ещё слишком рано, но я был неправ. На самом деле мне бы хотелось склонить тебя к этому ещё раньше. И мне бы хотелось, чтобы ты сам побудил себя на поступки позначительнее, нежели тайком выбираться в местный бар Бар-Харбора всю оставшуюся жизнь.

Я издаю разочарованный стон.

— И ты туда же.

Губы отца сжимаются, но если он и говорил с Оливией и знает, как мы расстались, то не упоминает об этом.

— Я люблю тебя, Пол.

С трудом сглатываю.

— Я очень сильно тебя люблю, и именно поэтому больше не могу смотреть, как ты это делаешь. Если тебе хочется прожить здесь в полном одиночестве до тех пор, пока не покроешься морщинами и не станешь ещё грубее, чем сейчас, я не собираюсь тебя останавливать.

— И больше никаких нянек?

— Никаких, — отвечает он, поднимаясь. — Все, кроме последней, были пустой тратой времени, хотя даже она не смогла достучаться до тебя так, как я надеялся.

— Пап… — я делаю глубокий вдох и говорю ему то, что должен был сказать давным-давно. Не потому что хочу, чтобы он считал меня героем, а из-за того, что мне невыносима мысль, будто он думает, что я легкомысленный попрошайка, паразитирующий на нём не один год. Мне хочется, чтобы он знал: его деньги идут на нечто большее, нежели снабжение его никчёмного сына виски.

— Ты знаешь Алекса Скиннера? — говорю я, совсем не зная с чего начать.

— Да.

— Ну, у него...

— Я знаю, Пол. Обо всём. О его жене, дочери, их ситуации.

Я с трудом удерживаю челюсть на месте.

— Когда? Как ты?..

— Я горжусь тобой, — говорит он, не утруждая себя ответом на мой вопрос. Зная его, он, наверное, шантажировал ЦРУ или что-нибудь такое. — Я не говорил тебе о том, что мне всё известно, потому, что это было единственным достойным делом, которое, казалось, трогает тебя, и я думал, что если суну туда свой нос, то ты бросишь их, лишь бы досадить мне.

Я открываю рот, чтобы поспорить, но отчасти страшусь того, что он прав. Я реально такой придурок.

— Я позабочусь о них, Пол. Даю слово. Чеки, приходящие тебе напрямую от меня, на этом, конечно, кончатся. Но у тебя будет дом.

Мой мозг усиленно пытается всё осмыслить. Мне пофиг на деньги, обойдусь. Да и на дом тоже, если уж на то пошло. Но такое ощущение, будто это… прощание.

— Подожди, — говорю я. — Значит, больше никаких споров о том, чтобы нанять психотерапевтов, врачей или…

— Больше ничего, Пол. Этот визит будет последним.

Я не поднимаюсь с кресла вместе с ним.

— Постой. Ты не собираешься приезжать? Больше не будешь моим отцом?

Его лицо на мгновение морщится, прежде чем надеть маску безразличия.

— Я в Бостоне. Всегда рядом, если понадоблюсь. Всегда.

Выражение его лица подсказывает мне, что он не сгорает от нетерпения навестить меня ещё раз. Как и никто другой. И это моих рук дело.

— Ты так просто уйдёшь? — повысив голос, вопрошаю я, когда он начинает уходить.

Отец бросает на меня ласковый взгляд через плечо.

— Разве не этого ты всегда хотел?

Глава тридцать пятая

Оливия

У меня есть собственная квартира.

Моя первая собственная я—сама-плачу-аренду квартира.

Крошечная древняя студия на границе верхнего Ист-Сайда и Гарлема. В ней всегда пахнет тайской едой, а окна выглядывают на транзитный центр.

Но она моя. Я плачу за неё своей зарплатой, которую получаю от настоящей компании, а не от анонимного бизнесмена, не утруждающегося заботой о собственном проблемном ребёнке.

На сей раз я работаю на отца Итана. (Я знаю, ладно?)

Как полнейшая идиотка, я была так порабощена одержимостью Полом, что не думала о том, чем займусь по истечении трёх месяцев. И за ту дверь я вышла не только с разбитым сердцем, но и с нулевыми перспективами заполучить работу.

Поэтому мне пришлось сделать немыслимое. Я позвонила Мистеру Прайсу и попросила его о работе… стажировке, хоть какой-нибудь. После впечатляюще катастрофического эксперимента с работой сиделки, я решила, что, возможно, деловой мир, в конце концов, мне подойдёт.

Ещё я взяла несколько вечерних занятий в местном колледже, чтобы получить степень. Родители не на шутку взбесились тем, что я вернулась на исходную точку. В одном они правы: было бы проще, если бы я просто закончила свой последний год в НЙУ вместе с друзьями. Но я не знаю, как объяснить им, что это не мой путь. Сперва мне нужно было кое-что сделать. Разобраться в себе перед тем, как пойму, что, да, первоначальная идея войти в корпоративный мир была правильным для меня решением.