— Пора выдвигаться на пробежку, — я вытягиваю руку и включаю свет.

Она перекатывается на спину, забрасывая руки за голову. Поза весьма интересная, учитывая её нагую грудь, но я отказываюсь отвлекаться.

Медаль мне за это.

— Ты в курсе, что последние две недели вёл себя, как задница? — произносит она, не глядя на меня. — Полностью игнорировал, закрывался от меня в каждой комнате, как невоспитанный шестилетка…

В меня врезается чувство вины. Очень даже заслуженной.

— Знаю, я…

Она задирает локоть и искоса смотрит на меня одним глазом.

— У меня ещё не всё. Я собиралась сказать, что единственный светлый лучик в твоём паршивом поведении, как раз и заключался в отсутствии этих дурацких пробежек ни свет ни заря.

Выцепив пальцем спортивный лифчик из лежащей рядом груды, я вывешиваю его прямо перед её лицом.

— Я приготовил все твои вещи. Розовые.

Зелёные глаза прищуриваются.

— И мои розовые кроссовки тоже?

— Боже упаси. Я же сказал тебе, что со своей неправильной обувью ты только покалечишься.

— Но они такие милые, — бурчит она, вновь прикрывая локтем глаза.

Потеряв терпение, я оборачиваю рукой её талию, перетягивая на край кровати, а потом обеими руками ставлю на ноги.

Она пронзает меня взглядом. Моя Оливия не ранняя пташка.

Моя Оливия.

Я игнорирую слабый перелив тревожных звоночков от того, насколько правильно это звучит.

Наклоняюсь и целую её в носик.

— Хочу кое-что тебе показать.

Её глаза темнеют, и она тянется ко мне.

— Неужели?

Я смеюсь, перехватывая её запястья.

— Не в этом смысле. Нам нужно на улицу.

Она открывает рот, чтобы возразить, и я немного нетерпеливо сжимаю её пальцы.

— Прошу, — говорю я. — Это важно.

Сонное негодование неторопливо сменяется любопытством, и она вытягивает руку к куче шмоток для бега, которые я принёс из её комнаты.

— Тебе же лучше, чтобы это было что-то стоящее, Лэнгдон.

Снаружи темнее, чем обычно, но прохладно и ясно— словом, идеально.

Она сбегает за мной по ступенькам, когда мы направляемся к тропинке, как и десятки раз раньше. Если она и заметила отсутствие трости, то ничего не сказала. Я хожу без неё уже несколько недель, но она никогда не видела меня без неё на наших прогулках/пробежках.

— Надеюсь, это не какой-то новый диковинный вид жучков или птичье гнездо на тропе, — ворчит она. — Меня бы вряд ли взволновало это даже среди дня, что уж говорить об утре, когда я проспала всего два часа…

Я чуть было не напоминаю ей, что не выспалась она по хорошей причине. «По нескольким хорошим причинам», — мысленно исправляюсь я, вспоминая, как креативны мы были прошлой ночью. Вместо этого накрываю рукой её рот, прекращая капризную болтовню.

— Заткнись. Просто замолчи и понаблюдай за мной.

Я неспешно убираю руку, обрадовавшись тому, что она наконец затихла.

И чёрт возьми… у меня сердце колотится. Почему я не подумал о том, как тяжело это будет?

Но я в долгу перед ней. В долгу перед собой.

Очень медленно повернувшись к тропинке, я начинаю бежать.

В те последние несколько дней, пока я избегал Оливию, я добавил в свои ежедневные тренировки беговую дорожку. Как результат, с каждым днём бежать мне становилось чуточку легче, но удивление до сих пор не прошло.

Я же бегу.

Я не могу заставить себя обернуться. Слишком боюсь, что она не поймёт. Что в её глазах я выгляжу просто каким-то едва бегущим чуваком— большое дело. Боюсь, она не понимает, что я уже смирился с невозможностью когда-либо побежать.

Но больше всего боюсь, что до неё не дойдёт суть, которую я пытаюсь ей донести: если бы не она, то бы никогда уже не смог бегать.

Я слышу, как она догоняет меня. Её дыхание всё такое же ужасное, она напоминает огромную пыхтящую птицу. Трудно не заметить. И вдруг она ровняется со мной. Без слов. Просто подбирая мой темп.

Едва заметно, боясь сбиться, я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на неё.

По её лицу стекают слёзы. «Радости», — догадываюсь я. Она понимает.

Не могу скрыть улыбки. Да и не пытаюсь. Если бежать после трёхлетнего перерыва хорошо, то улыбаться, кажется, даже лучше. Ещё один повод поблагодарить её.

Мы бежим целую вечность. По крайней мере, так кажется. Мы не останавливаемся, пока не добираемся до сужающейся части, уводящей в лес. Здесь более уединённо, и, наверное, именно в этом месте Оливия обычно поворачивает во время пробежки, потому что она замедляется до шага, прежде чем, уперев руки в бёдра, двинуться к деревьям, переводя дыхание и глядя на водную гладь.

Я следую за ней, и на несколько мгновений мы остаёмся стоять в дружеской тишине, пока мрак ночи переходит в серость раннего утра.

— Как ощущения? — интересуется она, чуть повернув голову так, чтобы я мог разглядеть её профиль.

Позволить Оливии заговорить первой было правильным поступком. Другой на её месте бросил бы мне приторную дрянь, типа: «Я знала, что у тебя получится!» или «Видишь? Тебе просто нужно было настроиться!».

И когда она спрашивает об ощущениях, я знаю, что она говорит не о ноге, с которой, кстати, всё прекрасно, не считая, разве что, небольшого ухудшения по сравнению с состоянием до ранения. Она спрашивает, какие ощущения у меня. Каково моей душе (если вам так хочется добавить вычурности) теперь, когда я снова бегу.

— Потрясающе, — я слегка опускаю голову, оставляя поцелуй на её обнажённом плече. Ей нравится надевать на пробежку топики, которые я нахожу довольно горячими, если не смешными. Впрочем, думаю, это ничем не отличается от моей любви к пробежкам в шортах.

Она тихонько втягивает воздух, и я жду, что она отстранится, подняв шум из-за того, что вся потная или ещё какой-нибудь девчачьей глупости, но она лишь наклоняет голову в сторону, приводя в движение свой конский хвост.

— Это невероятно, — произношу я, вновь касаясь губами её кожи и задерживаясь. — Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Она издаёт мурлыкающий звук.

Я подступаю ближе к ней, и теперь моя грудь прижимается вплотную к её спине, а бёдра — к её ягодицам. Чуть повернув голову, на сей раз я оставляю поцелуй на мягкой части, где плечо встречается с её шеей, и там шепчу правду:

— Не знаю, как без этого жить.

Речь уже не о беге. Я говорю о ней. О нас. И когда Оливия откидывается головой назад, с судорожным вздохом укладывая её мне на плечо, я понимаю, что она это знает.

Я нежно, но уверенно накручиваю хвост на руку, поворачивая её лицом ко мне. Продолжаю думать, что в этот раз у меня получится коснуться, попробовать её, не погрузившись в омут с головой. И ошибаюсь. Поцелуй накаляется и становится настойчивым в ту же секунду, как встречаются наши губы. Одна рука по-прежнему запущена в волосы Оливии, а другую опускаю ей на живот и удерживаю её приклеенной ко мне, пока одна из её ладоней взлетает вверх, цепляясь за мою шею.

Мне никогда не приходило в голову, что обжиматься в лесу, когда мы оба потные, может быть эротично, но горячий поцелуй стремительно переходит к жгучему, и я уже подталкиваю её с дорожки к недостаточно-уединённому лесу. Оливия силится повернуться ко мне, но я, будто зверь, который не может контролировать себя, продолжаю приковывать её спиной к моей груди, пока она не оказывается зажатой между мной и деревом.

Я не могу контролировать себя.

Не отпускаю её волосы, отказываясь позволять нашим ртам разорвать контакт, хотя она, кажется, не возражает, стремясь своим языком к моему, несмотря на то, что её руки припечатаны к стволу дерева.

Мои пальцы проникают под ткань её майки, касаясь влажной кожи от пояса штанов для бега до тугой резинки спортивного лифчика, но отказываясь трогать грудь, пока она не взмолится.

Много времени не проходит. Она, задохнувшись, прерывает наш поцелуй.

— Коснись меня.

Я освобождаю хвост, разрешая её голове упасть мне на плечо, пока сам неистово скольжу руками по её груди, ладонями массируя через ткань соски, пока мы оба не теряем голову.

Наблюдая, как она извивается в своём спортивном лифчике, я уже знаю, что мне не хватит терпения снять его, поэтому, когда мне уже невмоготу обходиться без прикосновений к её коже, я дёргаю резинку, обвивающую грудную клетку, вверх, нахожу пальцами её маленькие тугие соски и перекатываю их.

Наше отрывистое дыхание заполняет утреннюю тишину. Вряд ли кто-то станет здесь проходить, но сама мысль о том, что это возможно, делает ситуацию накалённой.

Я запускаю руку в её шорты, всецело намереваясь довольствоваться лишь поддразниванием её через ткань бледно-розовых трусиков, которые определённо надеты на ней. Но этот план улетает в трубу, когда я чувствую, какая она мокрая, даже через ткань, и меня хватает всего на несколько дразнящих поглаживаний, прежде чем мои пальцы забираются под кружево, погружаясь в её скользкую влажность.

Оливия издаёт тихие мяукающие звуки, которые мне ещё не доводилось от неё слышать, и я обнаруживаю, что улыбаюсь, несмотря на стояк, который, кажется, готов прорваться через шорты. Я обожаю, как она получает удовольствие от моих пальцев посреди улицы, прижатая к дереву. Во всех других отношениях Оливия прилежная девушка, но не в этом, не с моими пальцами на её клиторе и членом, вдавливающимся в её зад.

И я люблю это в ней. Дерьмо. Кажется, я всё в ней люблю.

Её дыхание учащается, но она хватает меня за запястье.

— Я хочу тебя внутри.

Я издаю разочарованный стон.

— Презерватива нет.

Она качает головой.

— Я на таблетках.

В её голосе слышится сомнение. Она спрашивает, есть ли нам о чём беспокоиться. То, о чём прошлой ночью мы даже не задумывались спросить.

В ответ я стаскиваю её шорты и трусики, делая то же самое и со своими шортами, а потом мешкаю, желая дать ей больше секса у дерева со свисающей с лодыжек тренировочной одеждой, но затем она вдруг наклоняется вперёд, упирается ладонями в дерево, выгибает спину и бросает на меня через плечо похотливый взгляд исподлобья. Она хочет этого. А я до чёртиков хочу её.