Комната погружается в тишину.

— Я знаю, — наконец отзывается Майкл.

— Тогда почему? Я не снимаю с себя вины, но ты был инициатором. Я не злюсь, просто… почему, Майкл?

И пусть я спрашиваю, пусть я знаю, что ему нужно это сказать, а мне нужно это услышать, ведь так я смогу помочь нам двигаться дальше, мне не хочется, чтобы он это произносил. «Не говори, — безмолвно прошу я. — Прошу, не надо».

Но до Майкла не доходит мой немой призыв. Сколько бы лет он ни был хорошим другом, как бы близки мы ни были, он никогда меня не слышал. Не так.

— Потому что я любил тебя, — произносит Майкл, почти сломив меня простотой своего заявления. — Всё ещё люблю.

Я закрываю глаза.

— Как долго? Когда это началось?

Майкл пожимает плечами.

— Всегда.

Господи.

Он стискивает мои руки.

— Лив. Я должен знать. Ты… можешь… ты любишь меня, Лив? Ты любишь меня?

Боже.

Мне хочется солгать. Хочется избавить лучшего друга от жгучей боли, которую спустит с привязи правда. Но не могу. Я задолжала ему — как и себе — быть честной.

— Нет, — говорю я мягко. — Не любила. И не люблю. Не в таком смысле.

И после я жду, что он задаст мне вопрос. Жду, когда он спросит у меня почему я позволила ему себя поцеловать, если не отвечала на его чувства. Почему вернула ему поцелуй.

Я готовлю себя, но вопрос так и не звучит. Может быть, он не вынесет ответа. И, как ни странно, хотя мне и стоит чувствовать облегчение от полученной отсрочки, я почти жалею, что он не потребовал ответов. Ведь я наконец-то готова их дать.

Глаза Майкла обращаются ко мне, и, несмотря на боль, по-прежнему таящуюся там, к ней примешивается ещё и гнев. До меня запоздало доходит, что в Майкле что-то изменилось. Будто он меняется прямо у меня на глазах. Но нет, это тоже не совсем верно… он был другим с того момента, как я увидела его сегодня. Если Итан всегда был беззаботным и очаровательным, то Майкл был похож на его остроумную половину — такой же обаятельный, но умом более резкий и едкий. Мало чем отличающийся от Пола, задумайтесь.

Но сейчас? Черты его лица окутывает мрак. Углы заостряются, цинизм, который он неизменно использовал в качестве юмора, теперь кажется более укоренившимся и злым.

«Это моих рук дело», — понимаю я. Всё это время я была так занята, силясь совладать с болью, которую причинила Итану, что мне даже не пришло в голову, что я нанесла серьёзный ущерб и Майклу. У меня было два самых лучших в мире друга, и я умудрилась отнестись к ним обоим, как к мусору: Итана предала, а Майкла оставила.

Его челюсть слегка ходит слева направо и обратно — так он делает, когда пытается обуздать свой весьма грозный характер. Он отпускает мои руки, резко отстраняется и самоуничижительно смеётся:

— Подумать только, я рванул сюда, будто рыцарь в сияющих доспехах, думая, что ты хочешь меня. Нуждаешься во мне.

Я делаю шаг к нему. Не делай этого. Я того не стою.

— Я не знала, что ты приедешь, — торопливо говорю я. — И всё же… возможно, я рада. Возможно, так можно всё закончить.

С щемящей болью в сердце, снова протягиваю к нему руку, но он в который раз отшатывается.

— Мне казалось, тебе нужно время, Лив, — голос Майкла груб. — Сдерживался, думая, что тебе нужно простить себя и меня за то, что мы сделали. Но мне казалось… я действительно думал, что ты потянешься ко мне, когда отпустишь Итана.

Я закрываю глаза. Может ли стать ещё хуже?

— Но ведь это никогда не был я? — интересуется он.

Слёзы проливаются, когда я поднимаю веки.

— Нет, — отвечаю тихо.

Майкл будто ожесточается прямо на глазах. Он тяжело сглатывает один раз, второй. А потом, дёрнув подбородком, будто это единственное прощание, которое он может себе позволить, открывает дверь и выходит наружу. Вот так просто его больше нет.

Я прижимаю руку ко рту. Не могу унять дрожь от чувства, будто больше никогда не увижу своего лучшего друга.

И всему тому виной Пол Лэнгдон.

Глава двадцать восьмая

Пол

Из всех дерьмовых вещей, что я делал в своей жизни — а таких имеется несколько — эта самая дерьмовая.

Не знаю, что я думал на счёт того, как всё получится. Что мы сядем за обеденный стол, и я буду забавляться маленькой развернувшейся драмой? Будто Оливия вдруг выложит мне все свои секреты и объяснит, что именно привело её в Мэн в качестве моей нянечки?

Вы, наверное, посчитали, что я усвоил урок о предоставлении Лив личного пространства после сообщения Майклу, но я засранец. Поэтому я подслушал. И услышал всю эту хрень.

Оливия изменила Золотому Мальчику с Майклом. А я вынудил их оказаться наедине в одной комнате. Мне казалось, что я вёл себя как придурок, но это и близко не описывает мою настоящую сущность. К тому моменту, как до меня дошло, насколько серьёзными должны быть мои извинения, Майкла уже и след простыл, а Оливия заперлась в собственной спальне.

Она пробыла там два часа. Я это знаю, потому что просидел по другую сторону двери все сто двадцать минут. Каждую из которых она проплакала. И не осторожно, по-девичьи. А натужно и мучительно.

Я закрываю глаза, прислонившись затылком к двери. Трусу во мне хочется убежать в комнату, позвонить отцу и попросить его убрать Оливию подальше от меня, где я больше не смогу причинить ей вреда.

Но с меня хватит трусости. Мне нужно увидеться с ней.

Неторопливо, аккуратно, я поднимаюсь на ноги. Поднимаю руку и легонько стучу кулаком, но плач не прерывается. Стучу сильнее. На сей раз повисает пауза. Оливия тихо икает. Но дверь не открывает.

— Оливия, — в голосе хрипотца. — Можно мне войти?

Я готов к любым ответам, которые она может мне бросить. К тишине. «Отвали». «Ненавижу тебя». «Убирайся». Но никак не к тому, что она откроет дверь. И, конечно, не к стеснению в груди при виде неё.

Я едва отмечаю опухшие глаза, красный нос и спутанные волосы. Но никак не могу миновать неизмеримую боль, написанную на её лице.

Я делаю то единственное, о чём могу думать. Обнимаю её.

И она позволяет.

Я причинил ей безумную боль, но она разрешает мне обнимать себя.

Ощущение, не сравнимое ни с чем.

Я сдвигаю её назад ровно настолько, чтобы закрыть дверь, после чего притягиваю её как можно ближе. Она зарывается лицом в моё плечо и плачет. Не знаю, откуда в ней ещё слёзы, но она не останавливается.

Я глажу её рукой по спине самыми успокаивающими движениями, которые только могу придумать. Поворачиваюсь лицом к её мягким волосам.

— Прости, — шепчу я, прижавшись губами к макушке. — Мне так чертовски жаль.

Её рыдания переходят в плач, плач в икание, а икание к судорожным вдохам. И потом она наконец затихает. Слегка отклоняется назад, чтобы взглянуть на меня, и я напрягаюсь, готовый к словам, которых заслуживаю.

Но она не набрасывается на меня и не оскорбляет. Не даёт мне в подробностях понять, какой жалкой кончины я заслуживаю. (Хотя всё равно заслуживаю. Знаю, что заслуживаю).

Вместо этого она делает последнее, чего я жду. Заговаривает со мной. Опускает лоб мне на ключицу и просто говорит.

— Я не хотела, понимаешь, — произносит она дрожащим от слёз голосом. — Миллион раз спрашивала себя, знала ли какая-то крохотная часть меня то, что собирался сказать Майкл… что он собирался сделать… когда я пошла к нему в тот день. И столько же раз отвечала себе, что не стала бы ходить, если бы знала. Я бы не стала вгонять себя в положение, которое причинит Итану боль. Видел бы ты его лицо…

Оливия судорожно выдыхает, и я привлекаю её ещё ближе, проводя ладонью по спине. Мне хочется сказать ей, что, по большому счёту, это пустяки. Что она это пережила, Итан уже это пережил, но понимаю, что для неё это не пустяки. Я даю ей продолжить.

— Я поехала к Майклу… поднялась в его комнату, думая, что он хочет поговорить о девушке, Кейси, с которой он вроде бы общался. У него никогда не было серьёзных отношений, поэтому мне казалось, что он трусит или как-то так.

Она смолкает на мгновение.

— Но он хотел поговорить не о Кейси, — помогаю я.

Она качает головой.

— Нет. Он вёл себя странно с той самой секунды, как я пришла. Мне и Майклу всегда было комфортно вместе. Или я так думала. Но тогда он вёл себя нервно. То избегал встречаться со мной глазами, то смотрел слишком долго и напряжённо, как будто что-то выискивая.

Боже, мне жаль бедного парня. Мне слишком знакомо состояние, когда ты бессилен к притяжению этой девушки, пусть и понимаешь, что тебе нужно оставаться в стороне, подальше от неё.

— Я не поняла, как это произошло, — продолжает она, слегка качнув головой. — В одну секунду я болтала о том, как взволнована из-за стажировки, на которую отправила заявку, а в следующую он хватает меня за руку, оказываясь в сантиметре от моего лица, и заявляет, что больше не может. Что Итан его лучший друг, но у него нет сил. Что не может видеть меня с ним, зная…

Она затихает.

— Он сказал, что любит тебя? — говорю я.

Оливия кивает, прежде чем поднять голову, заглядывая мне в глаза.

— А потом он поцеловал меня. И я его не оттолкнула. Я дала ему поцеловать меня.

Агония на её лице неподдельна, и мне хочется попросить её больше ничего не рассказывать, но понимаю, что ей нужно избавиться от этого груза. Очень нежно я беру ладонью её лицо.

— Почему? Ты тоже его любила?

Пожалуйста, скажи «нет».

— Нет, — шепчет она, взволнованно увлажняя губы языком. — Но я множество раз спрашивала себя «почему» и думаю… Думаю, я ответила на поцелуй, потому что понимала — это выход. С каждым днём наши отношения с Итаном становились всё серьёзнее, он был у меня единственным парнем, и все, включая меня, вели себя так, будто мы вот-вот обручимся, и я просто…