— Моя обувь очень даже подходит.

Я фыркаю.

— Брось. Где ты её взяла, в интернете?

Она мгновение молчит.

— У них были отличные отзывы.

— Уверен, так и есть. Наверняка их оставили люди, которым очень нравится розовый цвет.

— Что не так с этим цветом?

— Для губной помады? Ничего, — отвечаю я, хотя понятия не имею, почему продолжаю этот разговор. Отсутствие в нём яда кажется подозрительно нормальным.

— Дай угадаю, — произносит она. — Сто лет назад твоя команда старшей школы по лёгкой атлетике заняла второе место в штате, и ты всё ещё переживаешь былую славу?

— Сто лет назад? Так вот, сколько, по-твоему, мне лет? И, нет, я не занимался лёгкой атлетикой в старшей школе.

— Ты умудряешься и в двадцать четыре вести себя на сто.

Я щурюсь, глядя на неё:

— Шутка про трость?

— О, кстати, мы же можем минутку поговорить? — интересуется она, опустив взгляд на озадачивший её предмет. — Эта затея со змеёй — отсылка на твой пенис, верно?

Я спотыкаюсь. Эта девчонка выглядит, как ребёнок с плаката молодёжной церковной группы, и «пенис» — не то слово, к которому я себя готовил. Во всяком случае, не в этом контексте.

— Серьёзно? — спрашиваю я, раздражённый тем, что был пойман врасплох. Она не только вторгается в моё личное пространство и навязывает себя на прогулку, на которую явно не была приглашена, но и в моём прошлом копается, попрекая меня стариковским поведением, а теперь ещё роняет «член» в разговоре, будто мы погоду обсуждаем.

— Мне так кажется, — говорит она, пожимая плечами. — Это же змеиная голова, и то, как ты пользуешься тростью, держишь её в каком-то роде по соседству, ну… с твоей змеиной головкой. Думаю, это не может быть случайностью.

Сладчайший Иисус.

— Это трость. Я никак ей не пользуюсь и не держу её у… дерьмо. Забудь. Ты можешь, пожалуйста, просто пробежаться обратно домой? Твоя обувь Барби здесь испачкается.

Оливия пожимает плечами, но в противоположную сторону не двигается.

— Лично мне кажется, что тебе нужно было взять трость с ягуаром. Вот это было бы действительно круто.

Я хмурюсь.

— Питон крутой.

— Нет. Питон жуткий и неприличный. Не то что гладкая, сексуальная чёрная кошка, а? Это бы подняло твой коэффициент крутости.

На какое-то мгновение я почти говорю ей, что мне не нужна никакая помощь в поднятии коэффициента крутости. А затем я вспоминаю, что больше не являюсь Полом Лэнгдоном, зазнайкой из Бостона. Я изуродованная пародия из захолустного городка.

Я втягиваю прохладный утренний воздух, чтобы сдержаться и не выпустить отчаяние, застрявшее в горле, гневным рёвом. Если я позволю ей увидеть хотя бы кусочек того, что кроется у меня внутри, она сбежит обратно на Парк-Авеню. И, как бы это ни было заманчиво, она нужна здесь. По меньшей мере до тех пор, пока я не придумаю, как поступить со своей жизнью.

А пока я должен держать её так близко, чтобы у меня не возникало желания придушить её или толкнуть к ближайшему дереву и зацеловать до бесчувствия.

— Как давно ты бегаешь? — спрашиваю я, почти задохнувшись от глупости и никчёмности вопроса. Прошло так много времени с тех пор, как у меня был такой простой разговор, что это кажется одновременно и неестественным, и странно знакомым. Плюс ко всему, он держит мои мысли на расстоянии от того, что заполняет её розовую спортивную кофточку. Практичность подсказывает мне, что под ней у неё спортивный лифчик — наверняка розовый, — но это не мешает мне фантазировать о том, как выглядит Оливия в меньшем количестве нательного белья. Или, ещё лучше, вообще без ничего.

— Пробежки для меня своего рода новшество, — отвечает она, затягивая меня обратно в разговор.

— Я в шоке, — бормочу я.

— Ну, извини, я не Фло-Джо.

Я едва заметно улыбаюсь:

— Это единственная бегунья, которую ты знаешь?

— Возможно. Господи. Что тебя связывает с бегом? Я и не представляла, что отслеживание всяких мелочей будет частью моих рабочих обязательств, — говорит она раздражённым тоном, когда мы резко сворачиваем с тропинки, приближаясь к воде.

— Мне его недостаёт, — мой ответ прост и куда более красноречив, чем было рассчитано.

Часть меня ожидает, что она будет издеваться надо мной. Проинформирует меня, что в жизни есть более важные вещи, чем способность бегать, или же утешит меня, сказав, что есть много других вещей, какими я могу заниматься с таким же успехом.

Вместо этого она кивает, но не в сочувствии, а в быстром подтверждении моего заявления.

— Я начала бегать, чтобы спастись, — говорит она спустя несколько секунд тишины.

Я опускаю взгляд на её профиль, замечая, что у неё чуть вздёрнутый и милый носик.

— Спастись от чего?

Она оглядывается на меня, и на один заряжённый миг наши взгляды сталкиваются. Послание недвусмысленно: она расскажет мне свои секреты только тогда, когда я расскажу ей свои.

Чего никогда не произойдёт.

— Ты дышишь неправильно, — говорю я, отрывая взгляд от её глаз.

— С моим дыханием всё отлично.

— Нет, если ты хочешь бегать больше, чем три мили. Твоё дыхание слишком поверхностно. Тебе нужно вдыхать глубже. Задействуй диафрагму. И тебе нужно сделать так, чтобы вдохи совпадали с шагами. С твоим медленным темпом можно вдыхать на третьем или четвёртом шаге, а потом через столько же выдыхать.

— Слишком много алгоритмов для чего-то инстинктивного.

— Ты привыкнешь.

— Ладно, что ещё? — произносит она, раскинув руки. — Я кривоногая? У меня недостаточно высокий хвост?

— Просто начни с дыхания на первых парáх, — говорю я, начиная раздражаться, когда понимаю, как сильно хочу быть самим бегуном, а не тем, кто рассказывает кому-то ещё, как нужно правильно бежать.

— Конечно, тренер, — ворчит она.

— Итак, твоё внезапное родство с пробежками случайно не означает, что ты хочешь побыть в одиночестве?

Она хмурится.

— Не сказала бы. Зачем?

— Господи, воспользуйся подсказкой.

— Ой. Ты хочешь, чтобы я оставила тебя в твоей задумчивости.

— В точку.

Она тут же останавливается и поворачивается так, что оказывается спиной прямо к дому.

— Прекрасно. Попытаюсь освоить твой приём с дыханием на обратном пути. Завтра в то же время?

— Нет. Найди другое время для пробежек.

— Мне платят за то, чтобы я поддерживала твою компанию, ты же знаешь.

— Хорошо, только делай это тихо. И издалека.

Она вздыхает, будто я какой-то капризный ребёнок.

— Так обескураживает, что никто из твоих других компаньонов не продержался дольше двух недель. Невероятно обескураживает, скажу я тебе.

— Прощай, Миддлтон, — отзываюсь я, указав тростью на дом.

— Увидимся, Лэнгдон, — говорит она, сдвинувшись с места в обратном направлении, всё так же оставаясь лицом ко мне. — Может, проведём ещё одну небольшую викторинку утром? В обмен на твои непрошеные советы по правильному дыханию?

— Нет, благодарю.

Она игнорирует меня и кивает на трость.

— А это? Только для вида. Ты ни разу за всё это время не воспользовался ею, чтобы поддержать свой вес.

Я открываю рот, чтобы ответить, но вместо этого у меня слегка отвисает челюсть, когда до меня доходит.

Она права.

Я ни разу даже и не подумал о своей ноге. Или о шрамах.

Она уже трусцой убегает от меня, а всё ещё стою на месте, несколько минут наблюдая за ней, пока она не исчезает за поворотом. А затем продолжаю свою прогулку, убеждая себя, что рад вернуться к своему уединению.

И если и есть где-то слабое затаённое чувство одиночества, то я его не замечаю.

Глава девятая

Оливия

Приняв душ, я отправляюсь на поиски Пола.

Его нет ни в библиотеке, ни на кухне. Преодолев пол лестницы, я слышу тяжёлую, драйвовую музыку, доносящуюся со стороны его спальни. Я не росла с братом (или с сестрой, если уж на то пошло), но знаю наверняка, что все эти пугающие звуки, которые издавала гитара, были зашифрованным предостережением этого пижона: «Держись, чёрт возьми, подальше».

Меня оно устраивает.

Не думаю, что наша встреча может быть ещё более странной после поцелуя в библиотеке прошлым вечером или же нашей неожиданной предрассветной прогулки/пробежки, где мы на какую-то долю секунды практически нашли точки соприкосновения, пока он снова не начал вести себя, как козёл.

Вернувшись в комнату, я проверяю свою почту, игнорируя все сообщения, кроме того, что было прислано от Гарри Лэнгдона. Кликаю по «Ответить» и принимаюсь выдавать бредни о том, что «Мы с Полом отлично поладим!»

Я не могу сказать ему правду о том, что не знаю, как пережить следующие три месяца рядом с его восхитительным измученным сыном.

А потом, не имея ни малейшего понятия о своих обязанностях, я занимаю себя небольшой экскурсией по владениям Лэнгдона.

Утром комплекс выглядит таким же огромным и впечатляющим, как и в сумерках, и, хотя всё, вплоть до акустической системы, которую Мик так настоятельно мне продемонстрировал, модернизировано, я всё равно не могу избавиться от ощущения, будто вернулась в эпоху, где нелюдимый Герцог господствует в своём полузаброшенном поместье.

В особенности угнетает тренажёрный зал. Он оснащён достаточным количеством оборудования, чтобы занять целую футбольную команду, что выглядит немного пафосно, учитывая, что здесь им пользуется всего один человек, и то, если вспомнить письма Гарри Лэнгдона, Пол занимается только верхней частью своего тела, а не ногой, которая так остро нуждается в восстановлении.

Впрочем… я не лгала, когда отметила этим утром, что ему, похоже, не нужна трость. Честно говоря, мои познания в психологии ограничиваются одним занятием на первом году обучения в университете, но я бы поставила серьёзную сумму на то, что проблема Пола кроется скорее в голове, чем в ноге. И подозреваю, где-то в глубине души он тоже это знает.