— Здорова. Но я не могу понять, зачем нас разлучили. Когда приходит время кормления, мы должны звать сестру, и она относит малышку к Джеанне.

Галеран вопросительно посмотрел на мать-настоятельницу.

— Мне было велено поселить леди Джеанну одну, милорд, с тем, чтобы она могла спокойно размышлять о своих грехах. При младенце ей не было бы покоя. Леди Джеанна сама сказала, что благодарна нам за то, как ее устроили. Ребенка ей приносят при малейшей необходимости.

Все это глупо, но не глупей, чем сотни других дел, в которых правительство не могло разобраться. Подобные дела тем и опасны, что для них может не оказаться готового решения… Это не на шутку беспокоило Галерана, но он не стал тревожить понапрасну Алину и Уинифрид и только улыбнулся.

— Пожалуй, Джеанне действительно полезно хоть недолго побыть в тишине и покое. Этот год выдался таким тяжелым.

Простившись с женщинами, он покорно пошел прочь вслед за матерью-настоятельницей, позволив себе лишь раз оглянуться на запертую дверь Джеанны.

Алина уселась на жесткую кровать и задумалась. Жаль, ей так я не удалось поговорить с Галераном наедине, ибо положение дел ей совсем не нравилось. Также хорошо было бы увидеться с Джеанной и сообща решить, как быть дальше. Что, если нелепый приговор — отдать Донату Лоуику — все же будет вынесен? Тогда они должны действовать!

Вовремя короткого пути от Корсер-стрит до монастыря Джеанна приказала Алине беречь Донату, как зеницу ока. Нo разве убережешь такую крошку, если ее разлучат с матерью?

Нет, если суждено случиться самому худшему, они с Джеанной должны быть готовы бежать, и бежать вместе. Это вполне возможно. Монастырь не охраняется. Единственное, что удерживает их здесь, — запертые двери.

Алина встала, подошла к двери и, к своему разочарованию, поняла, что и запертые двери могут стать серьезной преградой на пути к свободе. В их комнате, к примеру, дверь была тяжелая, дубовая, обитая железными полосами, и замок тоже был железный, надежный. Алине показалось странным, что в мирной обители так заботились о неприступности келий, но, верно, эти комнаты часто использовались для содержания узников.

Уинифрид, поникшая и жалкая, сидела на скамье и глядела в одну точку; Алина расхаживала по келье, не в силах усидеть на месте. Все-таки лучше спокойно подождать до завтра, решила она, наконец. Любая попытка к бегству будет расценена как неповиновение приказу короля.

Ах, как мало она знала о подобных вещах!

Ей нужно, непременно нужно посоветоваться с Джеанной!

В колыбели заворочалась Доната, и Уинифрид взяла ее на руки, довольная, что ей нашлось какое-то занятие. Девочка огляделась вокруг и принялась сосать кулачок.

— Она вот-вот захочет есть, — сказала Уинифрид. — Я перепеленаю ее.

Гут Алину осенило. Она схватила иголку с ниткой и детское одеяльце и быстрыми стежками вышила по краю: «Что ты хочешь делать?», добавив несколько простеньких узоров для маскировки. Джеанна, конечно же, заметит свежую вышивку и прочтет послание.

Завернув переодетую Донату в одеяльце и убедившись, что вышитый край заметен, она подошла к двери. На зов подоспела улыбающаяся монашка, взяла из рук Алины девочку и, воркуя над нею, унесла к Джеанне.

Приветливость монашки несколько ободрила Алину, но теперь ей было еще более странно, почему их с Джеанной держат под замком в разных комнатах. Что могло это значить, и имело ли это какое-нибудь отношение к пресловутому завтрашнему слушанию дела в королевском суде?

Обратно Донату должны были принести не скоро; Джеанна, разумеется, задержит ее у себя насколько возможно. Алина села и занялась настоящим вышиванием. Мысль ее блуждала, и потому иголка поминутно делала неверные стежки; к тому же высокое узкое оконце пропускало недостаточно света для столь тонкой работы. Жаль, она не взяла с собою прялку, ведь прясть можно и в полной темноте…

Вдруг ей пришла в голову неприятная мысль: у Джеанны скорей всего нет ни иглы, ни нитки: Как же она ответит?

Уинифрид легла и немедленно уснула. Алина могла лишь позавидовать подобной безмятежности.

Джеанна сразу же заметила вышивку, но села кормить Донату, как ни в чем не бывало: монахиня, улыбчивая женщина средних лет, все никак не уходила, пожирая глазами младенца. Еще одна несчастная, которая тяготится избранной стезей? Глядя на нее, Джеанна решила, что Рауль прав, каковы бы ни были его побуждения. Если Алина хочет выйти замуж и иметь детей, лучше ей понять это до того, как она приговорит себя к вечному целомудрию.

Доната, да благословит ее господь, вполне освоилась в келье и не находила свое положение неудобным. Найдя материнскую грудь, она нетерпеливо зачмокала, забавно вздохнула и занялась самым важным для себя делом — насыщением. Сестра Марта наконец-то ушла, и Джеанна развернула одеяльце, чтобы лучше разглядеть вышивку. Прочитав послание, она рассмеялась вслух. Умница Алина!

Нo миг спустя ей уже стало не до смеха. Что ты хочешь делать? Отличный вопрос, что же она хотела делать?

Да, она приняла решение умерить свой воинственный пыл, и намерена была придерживаться его. А немногим раньше обещала себе поручить все важные дела надежным и умелым рукам Галерана.

Но сейчас, в столь смутное для них обоих время, она не была уверена, справится ли он. Дома, в Хейвуде, он рассказывал ей об Агнес, женщине, уличенной в прелюбодеянии, и общей радости, последовавшей за определенным ей наказанием. Он говорил — и не видел, или не желал видеть, что они оба оказались в том же положении, что и Агнес со своим мужем.

Джеанна знала: она должна понести какое-то наказание за грех, и, как сама говорила, в глубине души даже ждала его. Наказание за грех расставило бы все по своим местам, восстановило утраченное равновесие и возвратило в душу покой. Без этого она не сможет позволить себе снова стать счастливой.

Поединок чести для нее ничего не изменил бы, особенно — поединок между двумя мужчинами, каждый из которых дал ей ребенка; поединок, в котором неминуемо должен был погибнуть один из двоих. С этим она просто не смогла бы жить.

Так что, благодаря архиепископу Фламбару, теперь у Джеанны была возможность облегчить душу, а быть может, и предотвратить кровопролитие. Но коли сидеть сложа руки и терпеливо ждать, пока все закончится само собой, ничего хорошего не выйдет…

Доната насытилась; Джеанна распеленала ее и положила на кровать. Играя с девочкой, напевая вполголоса и двигая в такт мелодии ее ручками и ножками, она размышляла о неожиданной причастности архиепископа к своему заклюнию.

Король приказал держать их всех в монастыре, но Фламбар добавил от себя одиночное заключение и строгую охрану. По-видимому, он рассказал матери Эгберте о тяжком прегрешении Джеанны и привлек ее на свою сторону.

Мать Эгберта была невысокого мнения о Галеране.

— Муж, оставляющий грех жены безнаказанным, сам становится грешником, — заявила она, закатывая рукав перед первым бичеванием незадолго до прихода Галерана. — Он уподобляется Адаму, совращенному Евой. Тебя следует пожалеть, дитя мое, ибо тобою дурно управляют.

Джеанне стало любопытно: изменила ли мать-настоятельница свои взгляды, познакомившись с Галераном. Он отнюдь не был похож на человека, из слабости потакающего грехам жены. Но, поскольку он не желал наказывать ее, весь мир думал о нем так же, как мать Эгберта.

И, разумеется, он потакал ей, думала Джеанна, грустно улыбаясь дочери. Хоть и не из слабости. Он снисходил к ней так же, как и она снисходила к нему, и они оба готовы были сражаться и умереть друг ради друга.

В том-то и была трудность.

Но это она навлекла на него и на себя бесчисленные беды, и она должна теперь искупить их, превозмочь любую боль, пусть даже потом Галеран разозлится на нее.

Джеанна досадливо поморщилась, признавая, что отступает от решения быть праведной женщиной, способной терпеливо ждать, пока мужчины все устроят. Это было не по ней, и потому она могла лишь поступать так, как считала верным, и молить господа направить и вразумить ее.

Сейчас необходимо безропотно принять наказание, сколь бы мучительным оно ни было, и после обратить это против архиепископа. Но, значит, завтра ей непременно нужно присутствовать на слушании, чтобы показать свою иссеченную спину. Король должен узнать, как Фламбар истолковал его приказ.

Но мать-настоятельница ни за что не позволит…

На Галерана тоже рассчитывать нельзя. Если б он узнал о бичеваниях, то немедля прекратил бы их. Было бы проще договориться с Раулем, но как дать ему знать? Только одним путем — через Алину. Джеанна не могла вообразить, как именно это сделать, но то был ее единственный шанс.

Увы, ни иголки, ни ниток у нее с собою не было, и потому, предоставив Донате агукать и болтать ручками и ножками в свое удовольствие, она принялась искать в комнате что-нибудь, что могло бы оставить след. Ничего; но пол в комнате был земляной, и Джеанна наскребла щепотку земли, развела ее питьевой водой и принялась прилежно писать на одеяльце грязью.

Читать Джеанна умела, но в письме была не сильна. Ее послание больше напоминало грязные разводы, чем слова. Оставалось лишь надеяться, что Алина разберет полуразмытые каракули. Заслышав шаги в коридоре, Джеанна поспешно запеленала Донату и передала ее с рук на руки сестре Марте.

Затем преклонила колени перед крестом и стала горячо молиться в ожидании тяжкой десницы матери Эгберты. Bпростодушном порыве она предлагала Иисусу и Пречистой Марии свои страдания во искупление совершенного греха и, что еще важнее, во спасение жизней Галерана и Раймонда. Раймонд Лоуик был Джеанне совершенно безразличен, но она знала его почти всю свою жизнь и понимала, что сама ввела его во грех.

Так как желала восстать против господа.

Теперь эта мысль ужасала ее.

О да, она заслуживала каждого удара розги, присужденного ей архиепископом Фламбаром; она готова была бы благословлять этого человека, если б не та засада с самострелом, которая — Джеанна нимало не сомневалась — была делом рук Фламбара. Раймонд никогда не пал бы столь низко.