— Как ты настойчив, просто беда. — Галеран не спеша вытер нож сначала хлебным мякишем, потом краем скатерти. — Нет, я не думаю, что мне удастся закрыть на это глаза, особенно сейчас, когда она кормит грудью отродье Лоуика.

О слове «отродье» он сразу же пожалел. В том, что произошло, ребенок не виноват. Да, Доната не виновата. Нужно думать не просто о живом комочке, а о Донате. Так вот, за грехи матери Доната платить не должна.

— Ну что ж, — и Рауль проницательно поглядел на него. — Может быть, время подскажет, как поступить.

Они молча кивнули друг другу и пошли спать.

Улегшись, Галеран снова стал думать о Джеанне. Утренняя встреча утолила первый голод плоти, но не могла унять душевного желания снова оказаться в согласии с Джеанной. Как в далеком прошлом, когда они играли друг с другом, как музыканты играют на своих инструментах то старые, то новые мелодии просто потому, что это радует слух.

Он проворочался час без сна, поднялся и пошел в часовню, преклонить колени у алтаря и помолиться.

Первым делом он очистил разум от сомнений. Господь не стал бы отнимать дарованное Им лишь потому, что человек слаб. Теперь Галеран понял, что в Святой Земле честно исполнил свой долг, сражался храбро и не жалел себя. А его отвращение к бойне на улицах Града господня, его убежденность в том, что истинный господь не захотел бы такого… Было ли то минутное озарение или, наоборот, минутная слабость в вере, — на все воля божия. Он воздаст за правду и простит слабость.

Но не станет из мести убивать невинное дитя.

Галеран продолжал усердно молиться, и в его душу снизошел мир.

И Джеанна, и Иерусалим равно поколебали его благочестие, но не могли нарушить веры в милость божию. Быть может, в Святой Земле он по-новому, более глубоко стал понимать бога.

Именно там он впервые искренне уверовал, что Иисус из Назарета жил на самом деле — не лучезарное божество с миниатюры в Библии, а человек, такой, как другие люди. Ребенком Он играл с друзьями в пыли вифлеемских улиц, как Галеран играл в Броме. Юношей Он приготовился занять свое место в мире. Возмужав, Он погиб в Иерусалиме, и Галеран мог тоже погибнуть там.

Христос мастерил новые вещи, чинил старые, смеялся и плакал, любил и был предан самым близким друзьям. В пустыне, а потом в Гефсиманском саду Его обуревали соблазны и сомнения. У Него не было детей, но Он оплакивал чужого Ему умершего Лазаря. Он, как никто, мог понять боль Галерана и осветить ему путь во тьме.

Наутро они поехали дальше, помня о предостережении Джеанны. Однако ничто не внушало тревоги. День за днем солнце сияло в синем небе, но милосердный бог порой посылал детям Своим свежий ветерок и пушистые белые облака. Даже Рауль стал отзываться о климате Англии более благосклонно.

Все живое трудилось; люди и звери готовились к холод ной зиме. В полях работники благословляли чистое небо и проклинали жаркое солнце. Овцы на пастбищах рады были избавлению от тяжелого руна. Крестьяне в долинах с песнями метали первые стога сена. Коровы медлительно жевали сочную луговую траву, а на мызах под проворными женскими руками превращалось в масло и сыр их густое молоко Стайки гусей, цыплят и утят под звонкие голоса маленьких пастухов искали червяков и зерен в рыхлой земле, нагуливая жир для осеннего забоя.

Леса изобиловали дичью, и соколы не возвращались к Галерану без добычи. Вечерами охотились на кроликов и зайцев с гончими — не всегда по необходимости, а из азарта.

Это была его земля, его жизнь, и буйное цветение этой земли исцеляло душу Галерана.

Но он не забывал о словах Джеанны, в каждом селении спрашивал, не появлялись ли незнакомцы, и неизменно слышал в ответ, что чужих там не видели. Постепенно его бдительность притупилась. В такое горячее время вооруженном; всаднику трудно было бы остаться незамеченным, а ехать по собственной земле, то и дело опасаясь нападения, казалось Галерану унизительным.

Теперь в каждой деревушке знали, что лорд Галеран вернулся домой и доступен любому из своих людей. Его встречали с искренней радостью, угощали молодым сыром, спелыми плодами, свежепойманной рыбой.

Да, вернуться домой так приятно, хотя молчаливый вопрос: «Что станется с леди Джеанной?» — светился у всех, кто радовался возвращению господина.

Никто не спрашивал о Галлоте — потому ли, что этот вопрос был слишком труден, или просто прошло уже слишком много времени. Дети умирали у всех, и ни для кого, кроме родителей, это не имело большого значения.

А для отца, который так и не увидел свое дитя?

На Раймонда Лоуика впрямую никто не жаловался; ясно было, что в общем он неплохо справлялся с делами. Стало понятно, что правил он тяжелой рукой, а с крестьян брал больше, чем был вправе взять.

В Англии времен Вильгельма Рыжего случалось и не такое, но подобное беззаконие было не в обычае Галерана.

Дни бежали один за другим, и чем дальше от Хейвуда, тем меньше простой люд знал о событиях в замке. Доходили слухи, что что-то в замке неладно, но никто не знал о неверности Джеанны, а если и слышали о ее втором ребенке, то принимались поздравлять Галерана. Верно, они не умели счесть месяцев или не понимали, как далеко от дома он находился эти три года.

Скорее всего эти люди были уверены, что Святая Земля где-то чуть дальше от Нортумбрии, чем Уэльс.

Галеран сидел на траве под деревом и решал важный вопрос: где кончаются поля одной деревни и начинаются наделы другой. Он поймал себя на том, что завидует простой жизни простых людей. Вскоре, однако, на его суд было представлено дело, и стало ясно, что жизнь простых людей по-своему не менее сложна, чем его собственная.

Бидди Мертон, как сказали жители Трептона, была воровкой. Муж ее умер, и теперь односельчане гнали ее из деревни за воровство. Конечно, они правы, но, глядя на дерзко усмехающуюся молодую женщину с бегающим взором и крутыми бедрами, Галеран увидел в глубине ее глаз одиночество и страх. Да и как ей прожить одной, не воруя?

Но, с другой стороны, на кроткую заблудшую овечку она не похожа.

Разумеется, Бидди не могла оставаться в деревне. Галеран отправил ее в Хейвуд и пообещал дать постоянное жилье и даже найти хорошего мужа, если она будет вести себя как подобает. Если же снова украдет, ее высекут и прогонят на все четыре стороны.

Очень многие хотели, чтобы Джеанну тоже высекли. И церковники, несомненно, добивались бы того же, обратись Галеран к суду Церкви. Но гражданский суд был бы еще безжалостнее церковного: там Джеанну приговорили бы к сожжению. Все люди, знатные и простые, бедные и богатые, жаждали, чтобы свершилось правосудие.

Затем Галеран разбирал жалобу односельчан на некоего Тома Шетлера; его коровы по недосмотру хозяина забрались на общее поле и потравили пшеницу.

Тут долго думать не приходилось. Галеран велел виновному заплатить положенную виру.

Потом пришел деревенский староста с жалобой на мельника, бравшего за помол больше, чем следовало. Дело обычное, доказать что-либо невозможно, но Галеран сумел внушить мельнику, что в день, когда его застигнут за поборами, он горько пожалеет, что появился на свет. По случайной обмолвке виновного он понял, что Лоуик охотно брал себе часть неправедно нажитого в обмен на свое покровительство.

Итак, Раймонд Лоуик набивал кошель за счет людей Галерана? Собственно, ничего особенного он не делал, но Галерану было приятно слышать дурное о сопернике. О Лоуике он знал много хорошего, но хотел иметь веские основания презирать его.

Перед отъездом из деревни он самолично осмотрел мельницу, проверил изгороди и мостик через реку, за состояние которого отвечала деревня, и поехал дальше, сознавая, что негоже ему быть таким трусом и пора возвращаться домой, к жене.

К вечеру третьего дня к Галерану привели женщину с грудным ребенком на руках. У него захолонуло сердце.

Коренастая, темноволосая, она вовсе не была похожа на Джеанну, но отчаянно-дерзкое выражение ее лица напомнило ему о жене, ждавшей его в зале замка в утро его возвращения домой. Когда ему доложили, что женщина изменила мужу, он не удивился.

На этом сходство с Джеанной кончалось, ибо женщина не хотела сказать, кто отец ее ребенка. Сперва она уверяла, будто родила от мужа, но тот — престарелый и седой — поклялся, что ни разу не входил к своей жене.

Местный священник, услышав об обстоятельствах дела, долго и усердно уговаривал женщину назвать имя отца ребенка. Теперь его проповедь подхватил отец Суизин. Он пытался объяснить непонятливой бабенке, что, если ее муж не способен исполнять супружеский долг, брак мог быть признан недействительным, и ей позволили бы стать законной женою отца своего ребенка.

Но она лишь упрямо молчала, и все смотрели на Галерана и ждали, что он решит.

В прежние времена он и разбираться бы не стал с таким ерундовым делом. Но сейчас спрашивал себя, нет ли в этом случае столь же сложных и запутанных подробностей, как и в его собственном.

И вот он сидел и размышлял на скамье в тени раскидистой ивы рядом с постоялым двором. Рауль и вся компания в харчевне чуть поодаль подкреплялись элем, хлебом и сыром.

Галеран тоже отхлебнул эля и подозвал женщину. Она нерешительно подошла, прижимая запеленутого младенца, и села на краешек скамьи.

— Как тебя зовут? — спросил Галеран, подвигая к ней блюдо спелой малины.

— Агнес, господин. — Она боязливо взяла несколько ягодок и, помедлив, отправила их в рот.

— Агнес, ты знаешь, кто отец твоего ребенка?

Она молча проглотила ягоды. Галеран думал, что ответа не последует, ни женщина, очевидно, под действием его пристального взгляда, неловко кивнула.

— Он женат?

Она потупилась, нахмурила брови.

— Как будто бы нет, господин.

— С какой стати он уклоняется от ответа? Он должен, по крайней мере, заплатить пеню и обеспечивать своего ребенка до совершеннолетия.

— Эдрик всегда говорил, что хочет от меня ребенка. Почему бы ему не вырастить ребенка?