* * *

– Войдите!

Голос был такой слабый, что Кате стало неловко, оттого что приходится тревожить пожилую женщину, которая после оглашения завещания находится здесь буквально как в осаде.

Комната была просторная, с балконом и видом на море и по своему убранству напоминала нечто среднее между спальней и библиотекой. Вдоль трех стен шли стеллажи, а возле четвертой стояла тахта, на которой угадывалась постель, видимо наскоро застеленная покрывалом. Людмила Федоровна встретила посетительницу, сидя в кресле у раскрытой балконной двери, – наверное, не хотела, чтобы кто-либо видел ее лежащей в постели.

– А, это вы…

То, с каким облегчением произнесла эти слова старая дама, явственно указывало, как не хотела сейчас подруга покойной хозяйки встречаться с кем-либо из обитателей дома.

– Скажите, пожалуйста, скажите им, – прошептала она, повернув в сторону посетительницы изборожденное морщинами лицо, с горькой складкой у губ, с провисшими щеками, – лицо очень старой женщины. Даже не лицо, а маска страшного горя – так увидела ее в этот момент Катя.

– Скажите им… я хочу составить завещание. Пусть позовут нотариуса. Прямо сейчас.

– Людмила Федоровна, – мягко начала Катя, – я здесь совсем не потому. Я не имею к ним никакого отношения.

– А… что?

– Вы уже знаете, что Валерия Аристарховна?..

– Да, конечно. – Глаза в складчатых веках, когда-то карие, а сейчас какого-то неопределенного желтого цвета, прикрылись. – Да… скажите им… я хочу сделать это прямо сейчас! Мне… мне ничего не нужно!

– Хорошо-хорошо, – тут же согласилась Катя, сочтя разумным не спорить, а пообещать выполнить просьбу. Впрочем, она передаст семейству слова Людмилы Федоровны Малаховой, почему бы и нет?

– Я с вами немного побеседую, – предложила она, – а потом все им скажу. Обязательно. Можете не волноваться. Я не забуду. Прямо сегодня и передам. Скажите, Людмила Федоровна, вы ничего не слышали этой ночью?

– Ночью?.. Простите, мне очень трудно говорить.

Катя и сама понимала, что время для разговора выбрано не самое подходящее – пожилая женщина только-только пережила смерть лучшей подруги, и стресс, вызванный ссорой с остальными наследниками, да еще и отягощенный обвинениями в корысти. Однако поговорить с ней все-таки было нужно – на этом настаивала следователь. Да и сама Катя понимала, что без показаний Людмилы Федоровны материалы дела будут неполными.

– Извините меня, бога ради, – виновато улыбнулась она, – но, сами понимаете, работа есть работа.

Людмила Федоровна только вздохнула.

– А где ваши собачки? – спросила Катя с таким видом, как будто была страстной собачницей. Но нужно же было как-то начать разговор. – Что-то их нигде не видно? – поинтересовалась она.

– Лерочка… Валерия Аристарховна вчера накричала на меня и приказала… попросила запереть их в вольер. Сказала, что они ей проходу не дают. – Старуха пожала плечами. – Я… я не хотела с ней ссориться и поэтому заперла их. Но они очень мирные!

– Я знаю, – сказала Катя. – Они мне очень нравятся. Такие красивые! Ухоженные.

– Они прекрасные сторожа, – добавила старуха. – И не имеют дурной привычки бросаться на людей или выклянчивать подачки. Лера все это выдумала… назло мне. Они ничего не возьмут из чужих рук, даже если будут голодными!

– А во сколько это было? – поинтересовалась Катя. – Когда она попросила их закрыть?

– Вечером уже. Она сама ко мне пришла… я думала, она насчет сейфа… а она попросила запереть собак. Причем в приказном порядке. Но я не в обиде. Она хорошая девочка… была… Боже мой…

Катя дала пожилой даме время передохнуть и вытереть набежавшие слезы. Глаза у той были в красных прожилках – должно быть, все это время, запершись у себя в комнате, она плакала. Катя тихо вздохнула. Однако нужно было продолжать, и она спросила:

– А где они сейчас? Сегодня я их тоже не видела. Думала, они у вас в комнате.

– Я увела их в вольер, – ответила Людмила Федоровна. – Им там комфортнее, чем у меня. Большой, просторный вольер. Мы специально для них выстроили. В саду. В саду есть помещение для собак. Видели?

Никакого вольера в саду Катя не видела – и неудивительно, ведь огромный хозяйский сад она знала плохо. Ее ежедневный маршрут по саду включал только тропинку, что вела от их флигеля к дому, дорожку к беседке и лестницу, ведущую к морю.

– А это где? – спросила она.

– Примерно в ста метрах от калитки. Той калитки, что ведет к дороге. Там хозяйственный двор и загон – его выстроили для собачек… на всякий случай. Но мы… мы редко запирали их в вольер. Хотя он просторный, но они не любят. Однако на цепь мы их никогда не сажали. Это… это ужасно, когда собака на цепи… я не переношу.

Да, действительно, вспомнила Катя. Она видела этот самый вольер. Как-то сразу после приезда она пошла не в ту сторону и забрела к какой-то постройке типа водонапорной башни – вон, даже отсюда видна ее коническая крыша, – а рядом действительно был сетчатый вольер. Она еще тогда подумала, что это загородка для кур.

– Не понимаю, зачем их нужно было закрывать, – в свою очередь пожала плечами Катя. – Они же никого не трогали. Даже меня. Но я люблю животных. Собак, кошек.

– А я – собак. Они преданные. Разве может собака сравниться с кошкой?

Кате больше по душе были кошки, о преданности которых она знала немного, но того, что знала, хватало с лихвой, чтобы питать нежные чувства к этим загадочным и свободолюбивым существам. У нее в друзьях числился один кот по имени Финя, совершенно без шерсти, но с таким большим и преданным сердцем, что этого сердца достало бы не на одну собаку. Именно Финя был косвенным спасителем Кати – он дико кричал, когда ее, Катю, бывшую временной Фининой хозяйкой, пытались утопить в ванне, и даже бросался на убийцу. Отчаянные крики кота и послужили причиной беспокойства Катиных соратников, и не беснуйся так кот, почуявший беду, вряд ли Катя осталась бы в живых[8]. Однако она решила не рассказывать эту историю – у нее была сейчас совсем другая задача. Не стала она также говорить и о том, что таких больших и агрессивных собак, как питомцы Людмилы Федоровны, она воспринимала только как солдат, несущих службу. У каждого свои друзья, свои привязанности. И она только согласно кивнула.

– Знаете, есть такая старая притча, – продолжила хозяйка. – Собака думает: хозяин кормит, гладит, любит меня. Наверное, он – Бог. А кошка думает: хозяин кормит, гладит, любит меня. Наверное, я – Бог. Вот так и я… – Она осеклась, глаза ее смотрели куда-то в сторону, мимо Кати, на стену, уставленную книгами. – Боже мой, Арина, Арина, что же ты сделала! Что ты натворила! – внезапно вскричала она, глядя все в ту же точку и скорбно качая головой. Глаза ее прикрылись, вся грузная фигура качнулась, и Кате в какой-то миг показалось, что Людмила Федоровна сейчас упадет в обморок. Она вскочила со своего места, и старуха вздрогнула от ее прикосновения, как от удара электрического тока:

– Что?!

– Людмила Федоровна, голубчик, успокойтесь, это я. Я, Катя. Вам… вам что-то померещилось?

Старуха только прерывисто вздохнула, нервно глядя туда же, на стеллаж, где ничего не было, только книжные корешки. В этом Катя могла бы поклясться.

– Здесь нет никого. Только вы и я. Когда я к вам пришла, в вашей комнате тоже никого не было, кроме вас. Ваши собачки в вольере. Мы только что о них говорили. Помните?

– Да… конечно.

– Вы сегодня ели что-нибудь? – участливо спросила Катя старую женщину.

– Мне не хочется. – Та слабо шевельнула рукой.

Все понятно. Ничего не ела и, скорее всего, не пила. Так действительно можно досидеться взаперти не только до галлюцинаций, но и заморить себя голодной смертью. Старуха не хочет выходить, чтобы не встречаться ни с кем из родственников своей покойной подруги. Ведь получается, что теперь не она у них в гостях, а они живут у нее в доме. А Людмила Федоровна, судя по всему, человек крайне деликатный. Так, значит, Кате сегодня придется кормить еще и престарелую даму. Интересно, у мамы еще осталась картошка?

– Людмила Федоровна, вы картошку с мясом любите?

Старуха уставилась на нее.

– ?..

– Давайте я вам поесть принесу. Я же вижу, вы ничего не ели.

– Мне не хочется.

– Вы меня простите, но по долгу службы я должна вас накормить.

– Это как? – растерялась хозяйка.

– А так. Вы сейчас в обморок упадете. А мне еще вас опросить нужно, – с расстановкой сказала Катя. – Простите, но работа такая. Вы ведь знаете, кто я? – полувопросительно осведомилась она.

Старуха неопределенно шевельнула рукой. Но Катя поняла, что она все знает, – и про то, где и кем Катя работает, и все остальные новости, которые до нее теперь доходят без заминки. Скорее всего, Светлана Петровна смекнула, с какой из оставшихся сторон лучше сотрудничать, и сделала выбор в пользу новой хозяйки дома.

– Что ж вас Светлана Петровна не накормила? – спросила она.

– Светочка обо мне позаботилась, конечно. Но мне не хочется.

Тут только Катя заметила стоящий на столике возле тахты поднос, деликатно прикрытый салфеткой.

– Давайте я вам сейчас горячего чаю из кухни принесу, и вы покушаете, а потом и поговорим, – предложила она.

– Не нужно. У меня есть электрочайник. Если вы настаиваете…

Старуха медленно, с трудом выбралась из кресла и подошла к закрытому снизу стеллажу. Достала с полки электрочайник и воткнула его в розетку.

– Выпьете со мной?

Чаю Кате не хотелось, но обижать хозяйку не стоило, поэтому она согласилась.

– Не сочтите за труд… мне тяжело наклоняться, – сказала старуха. – Там, у самой стенки, должна быть еще коробка… с чайными принадлежностями.

Катя встала на колени и заглянула внутрь шкафчика. Действительно, в глубине виднелась какая-то пестрая коробка. Она нерешительно потянула ее на себя, боясь что-либо нарушить: порядок в шкафчике был образцовый. То ли прислуга потрудилась, то ли сама Людмила Федоровна такая аккуратистка. Пузырьки с лекарствами выстроены были строгими рядами, вата, бинты и пластырь упакованы в прозрачные пакеты, а коробка со старомодными банками соседствовала с вполне современными одноразовыми шприцами и электронным прибором для измерения давления.