И что она может отыскать, пробродив по Евпатории весь этот жаркий длинный летний день? Она не найдет даже отголосков этих чувств. У нее не возникнет не то что влечения к случайному прохожему, но даже симпатии. Она, наверное, была просто не способна на мгновенно вспыхивающую страсть. Ей было совершенно незнакомо состояние «солнечного удара», так ярко описанное Буниным. Даже к Аристарху Сергеевичу, которому она сразу безоговорочно поверила, позволив увезти себя из колхозного захолустья, она вначале не чувствовала почти ничего, кроме безграничного уважения. Уважение впоследствии сменилось крепкой привязанностью, благодарностью и… любовью? Но что такое любовь?

Она отложила чтение, в недоумении потерла лоб и впервые задумалась о сущности этого чувства, которым буквально были переполнены все книги. Как верно определить состояние любви? И отличить истинную любовь от надуманной, скоротечной, ложной? Наверное, если настоящая любовь – это чувство защищенности, доверия, уверенности в завтрашнем дне, то да, она любит собственного мужа. Ну, может быть, не совсем так, как он любит ее, но все-таки любит. Да, определенно любит. Ведь у них совпадают вкусы, мнения, взгляды на жизнь, в конце концов…

Рассуждая таким образом, она заметила, что в комнате стало слишком жарко, и включила вентилятор. Он почему-то не пожелал работать. Бесцельно пощелкав кнопками, она попробовала включить настольную лампу. Та тоже не горела. Тем не менее свет в комнате был – матовый белый шар под потолком загорелся сразу, как только она нажала на выключатель. Она ничего не понимала в электричестве, да это была и не ее забота. Она просто спустилась вниз, к дежурной по корпусу, и пожаловалась на свою проблему. Та пообещала все уладить.

Электрик явился быстро: приятного вида мужчина, еще совсем молодой. Разложив на столе свой чемоданчик, он вскоре выяснил причину неполадки. Лежать при нем с книгой на кровати она не стала. Сначала Арина чинно сидела у стола, потом заинтересованно заглядывала ему через плечо, и, когда он попросил подать ему отвертку, она тут же разыскала ее и передала. Руки у него были на удивление чистыми, а пальцы осторожно приняли инструмент из ее рук. Тем не менее она почувствовала его прикосновение. Первое мужское прикосновение за два месяца. Он посмотрел на нее и улыбнулся. У него было простое, приятное, с правильными чертами лицо, кудрявые волосы и васильково-синие глаза.

Устранив неполадку, он почему-то не спешил уходить. Неторопливо собирая инструменты, он спросил у нее о чем-то незначительном и, оберну́вшись, наткнулся на ее жадный, шарящий взгляд. Она быстро отвернулась, смутившись: кажется, этот парень все понял – зачем она здесь и чего она ищет… От возникшей неловкости она предложила ему выпить чаю – благо, розетка была починена. Он согласился, и Арина принялась хлопотать: достала чашки, ложки, коробку дорогих конфет, включила стоящий на отдельном столике электрический самовар.

Он никуда не спешил, этот кудрявый электрик, и был воспитан: деликатно прихлебывал напиток, а к конфетам даже не притронулся. То ли не любил сладкого, как и сама Арина, то ли стеснялся.

– А вы местный? Давно здесь работаете? – спросила она, исподтишка рассматривая его ладную фигуру.

– Да нет, не местный. Просто в командировку прислали. Я сам из… – Он назвал город, находящийся почти за тысячу километров отсюда. – Жарко тут у вас, – заметил он.

Она спохватилась и включила вентилятор, из-за которого, собственно, и вызвала его.

– А что вы в комнате сидите? – поинтересовался электрик. – К морю бы пошли. Погода какая на улице! Красота. Настоящее лето, не то что у нас. У нас пол-лета дождь льет, а если солнышко и выглянет, так уже праздник. А здесь погода такая, что каждый день как выходной. Жаль, командировка скоро кончается, и неизвестно, пришлют меня сюда еще когда-нибудь или нет. Когда получается, я хожу на море. Люблю поплавать. Здесь вода сама держит. Я до моря и плавать-то толком не умел…

– А я не люблю море, – откровенно сказала она. – Ни плавать, ни загорать не люблю. Мне больше по душе луг, лес. Я люблю, как на лугу пахнет. И запах сенокоса люблю. Ягоды люблю собирать, грибы. И знаете, яблоки такие есть, большие, антоновские. Вот от них аромат такой, что никакого моря не надо, никаких цветов здешних! Осенью соберут их, разложат – дух такой стоит… ничего лучше не знаю.

Она давно так откровенно ни с кем не разговаривала. А с этим обыкновенным кудрявым парнем так просто было сидеть, попивать чай из самовара, хотя и электрического. Сюда бы настоящий самовар, который шишками топят. Она еще не забыла, как это делается. Какой чай из него вкусный! Даже если чайной заварки нет, а просто залить кипятком вишневые веточки. Нужно попросить мужа, чтобы завел дома настоящий самовар, а не такой, как здесь, новомодный, стилизованный под старину электрочайник…

Он оглядел ее всю – симпатичная женщина, наверное, еще тридцати нет. Голубые глаза, ненакрашенные розовые губы, золотистые светлые волосы собраны в тяжелый пучок на затылке. Судя по всему, откуда-то из глубинки, как и он сам. Оттуда, где еще не перевелись ягоды в лесу, грибы по опушкам и антоновские яблоки в старых садах. Кожа у нее была чистая, и такой молочной белизны, что и в самом деле не стоило портить ее загаром… И еще он почувствовал исходящее от нее волнение, какое-то тревожное ожидание… Больше вызовов у него пока не было, и он предложил:

– Не хотите по парку прогуляться?

– А вам разве не нужно работать? – с удивлением спросила она.

– Пока все. – Он пожал широкими плечами. – У нас тут нечасто ломается электричество. Во время грозы иногда, правда, вырубается подстанция. Но это не мое дело. Это уже городские…

Болтая ни о чем, они неторопливо прошлись по парку. Он снял свой синий халат, который ее несколько смущал: она не привыкла расхаживать в обществе… обслуги. Да, он был не более чем обслугой, но с ним она почему-то чувствовала себя на удивление легко. Они были близки по возрасту, а еще он также оказался из породы книгочеев.

– А чем тут еще заниматься? – спросил он, вежливо поддержав ее под локоть, когда она зацепилась каблуком за корень сосны. – Вот сейчас читаю О. Генри. Вернее, не читаю, а перечитываю. Месяц назад уже брал, а сейчас снова захотелось. Вы знаете, я люблю книжки серьезные, а эта мне понравилась тем, что веселая. Рассказы короткие, но такие смешные! Иногда грустные. Хотел бы я вот так же писать!

– А вы пробовали? – тут же спросила она.

– Что вы! – удивился он. – Какой из меня писатель… я читатель. Это я так, к слову. Знаете, книги для меня как отдушина. В кино ходить я не люблю…

Она согласно кивала, понимая, почему он не любит посещать санаторский летний кинозал. Сплошные ряды женщин, женские глаза, женские руки, груди, волосы, взгляды, вздохи… Засасывающее болото… Женское ненасытное море…

– Вот в городе кинотеатр – другое дело. А давайте сходим? – неожиданно предложил он.

Она давно не чувствовала себя столь вольно, как сейчас, с этим странным, увлекающимся О. Генри электриком, который пригласил ее в кино прямо посреди дня.

– Я только халат и инструменты заброшу, и пойдем. Вот тут мы и живем.

Она огляделась. Неприметный одноэтажный корпус, в котором обретались командированные, был пуст. Сантехники, специалисты по медицинскому оборудованию, официантки, посудомойки – или кто тут еще жил – все они, вероятно, были на своих рабочих местах. Никто не встретился им в коридоре. Никого не было и в крохотной опрятной комнатке, которую он, оказывается, ни с кем и не делил. Он открыл ее своим ключом, и, следуя за его вдруг потяжелевшим взглядом, она переступила порог…

И если тогда это оказалось на удивление просто, почему же сейчас должно быть сложнее? Почему они сидят на этой скамейке скованные, настороженные и так долго молчат? Он же сам первый ее остановил, почему же он безмолвствует? Неужели не понимает, что ей самой неловко заговорить с ним? В конце концов, она все-таки женщина…

И он, кажется, понял, потому что решился первым нарушить их затянувшееся молчание:

– Вы сюда снова лечиться?

– Да.

– А что, тогда вам… не помогло?

Она залилась краской. Хотела ответить, что помогло, но вовремя прикусила язык, решив ничего ему не говорить: в ней сработал некий природный женский инстинкт, призывающий самку прятать своего детеныша. К чему знать этому совершенно чужому человеку, что у него где-то есть ребенок? Леночка – ее дочь. Ее и Аристарха Сергеевича. Ее дочь – Липчанская, и никто другой не может иметь на нее никаких прав.

– У меня розетка не работает, – сказала она, глядя куда-то в сторону и избегая смотреть на своего собеседника. Ничего лучше она не могла придумать и воспользовалась тем самым предлогом, благодаря которому они и познакомились когда-то. Если он захочет понять, чего ей снова от него нужно, то поймет.

– Я живу в том домике. – Арина махнула рукой в сторону маленького коттеджа. – Одна, – зачем-то добавила она и покраснела еще больше. Однако сгустившиеся сумерки, которые вот-вот должны были стать полноценной ночной тьмой, милосердно скрывали ее лицо.

– Я знаю. То есть… не про розетку. Я знаю, что вы там живете.

Вот как! Оказывается, он в курсе, что она здесь живет. Значит, он сидел сегодня на этой скамейке не просто так? Не случайно? Или зачем? Он что, сам искал встречи с ней?

– Я зайду, посмотрю. Когда вы хотите? Завтра… вечером?

– Сегодня, – еле слышно сказала она, опуская голову все ниже. – Дверь будет открыта.

Главврач санатория просветила ее, как высчитывать дни, наиболее благоприятные для зачатия. Эти дни истекали в этом месяце очень быстро, их почти не осталось. Да и зачем откладывать? Лучше сразу броситься в холодную воду, чем продолжать эту пытку.

– Я приду. Через час, – ответил он тоже шепотом.

Она кивнула, встала и пошла к своему домику – излишне прямая, чувствуя напряженной спиной, что он неотрывно смотрит ей вслед.