– Да, Адочка, такие-то дела… Вот и я так же терзалась поначалу. Как я к своему-то директору завода вернусь? Что я ему скажу? Да и зачем такое говорить? Когда и промолчать умнее. Они ведь какие у нас – гордые… и глупые! По дурочке такого натворят – двадцать умных потом не растолмачат. Да и мужиков теперь мало осталось, их беречь надо. Это нас, баб, как грязи… – Раиса махнула рукой. – Но страшно, подруженька, даже не это. Страшно то, что другая найдется, похитрее, поухватистей, окрутит твоего, перепихнется где-нибудь да и принесет: здрасьте-пожалста, ребеночек от вас, не припомните ли? И кому он поверит? Тебе поверит, что у него детей быть не может, или курве этой бесстыжей? Я тебе, Адка, рубль за сто даю – ей! Потому как у мужиков самолюбие – оно из того же самого места растет, что и… А мозги… мозги у них отдельно, сами по себе. Пей! – Раиса снова наполнила стаканы, и в этот раз Арина выпила вино самостоятельно. Подумала, взяла из коробки конфету, надкусила.

– Вот и умница, – похвалила ее соседка. – И хорошо, что здесь нас никто не знает, кто мы такие, откуда… никому мы здесь не нужны. Я-то с самого начала догадывалась, что и как, я ведь два аборта до того, как своего-то охомутала, сделала. А тут три года живем – и ничего. Сначала грешила на себя, мало ли, может, после абортов? Хотя хорошо делала, все чисто, и не у фельдшерицы какой, а у врача настоящего. Понимала, что экономить на себе нельзя, здоровье-то, оно дороже. Даже с обезболиванием делала! – гордо добавила она. – Да, но сомнения все же одолевали, мало ли что?.. Поэтому все-таки к врачу пошла, но не к тому, к другому, в область ездила, в платную поликлинику. У нас-то городок маленький, а ну как слухи бы пошли? Не расхлебаешь потом… Это здесь они язык за зубами держат, а наши… Ну, про меня, может, и поостереглись бы сплетничать, но лучше было не рисковать, вот что я тебе скажу. Да, так поехала я, значит, в область. Анкетку ихнюю в регистратуре заполнила, написала, что учительница в школе, на всякий случай. Ну, осмотрели меня внимательно, анализы там всякие взяли. Через неделю явилась я снова, врачиха мне и говорит: здоровы вы полностью, можете иметь детей, мужа теперь своего ко мне пошлите. Щас, нашла дуру. Или детдомовского, говорит, возьмите, сделайте доброе дело. Что ж, детдомовского-то можно, вон сколько их осталось, посмотришь – сердце кровью обливается. Да ведь своего до смерти хочется, кровинушка-то своя всегда лучше! У нас городок маленький, все друг друга знают, – повторила она, задумчиво вертя в руках рубиново поблескивающую жидкость. – Там не погуляешь. Быстро все пронюхают и доложат. Да и не хочу я там. А здесь, если договориться полюбовно, то всегда можем устроиться: сегодня комната моя, завтра – твоя. Или как скажешь… Да и не нужна мне эта комната, у меня, если честно, есть где. Я-то второй месяц тут с одним. Можно надеяться… У меня уже три дня задержка, а раньше всегда было как часики. Да я знаю – если тошнит и на рыбу жареную в столовке смотреть не могу, значит, все в порядке.

Раиса счастливо улыбнулась, потянулась, вынула из пышных волос заколку, тряхнула освободившимися кудряшками модной шестимесячной завивки.

– Пару деньков подожду еще, для страховки, а потом к своему поеду, на недельку. Скажу, что соскучилась. А потом еще сюда вернусь, место за мной останется, с главной я уже договорилась. Гулять так гулять! Потом пеленки, распашонки пойдут… когда к морю опять выберешься! Так что думай, неделю комната твоя будет. А хочешь, я тебя с одним майором познакомлю, для себя держала, про запас, тебе понравится…

Арина слушала, но ничего не говорила. Вино приятно грело ее изнутри, словно раскрепощая, подталкивая к чему-то… Да и в словах Раисы был свой, неопровержимый, резон. Разумеется, она ничего такого делать не будет… да и как это сделать? Где найти?

– А если с майором не хочешь, то другого какого найти не проблема, – как будто услышав ее немой вопрос, откликнулась товарка. – Ты баба интересная, с изюминкой, мужики сами кидаться будут, только мигни. И вообще, главное, чтобы мужик здоровый был, красивый… Я детей красивых хочу. А ты?

Арина машинально кивнула.

– Она мне все говорила, намекала, что, мол, в санатории все проверенные-перепроверенные. Да что мне, с сантехниками в халатах этих синих, что ли, гулять? Или с поваром на кухне, или с массовиком-затейником, как другие тут? Табуном прямо за ним ходят, в хоре петь желают, как же… смотреть противно! Я и сама массовик-затейник. Я, Адочка, военных люблю. – Раиса мечтательно закатила красивые, с поволокой глаза. – Смотрю издали, как он идет – форма, орден на груди, – и сердце падает. И запах от него даже другой… Как вдохну, голова кругом идет… На войне был, уцелел – значит мужик! Настоящий. Не то что мой, крыса затхлая тыловая, плоскостопая…

Вино из головы перетекло в ноги, в руки, а Раиса уже разливала из бутылки по стаканам с донышка, последнее. Ее чемодан зачем-то стоял посреди постели, полный торопливо набросанных тряпок – зачем, куда она собралась ехать? Пудреницу вот разбила… Может, это к счастью? Все правильно, все верно – не затем она явилась сюда, чтобы возвращаться ни с чем. Молодость проходит, и жить одной в огромном доме, рядом со стареющим мужем… Пользоваться всеми благами, которыми одарила их судьба, кроме одного – иметь наследников. И это сейчас зависит только от нее… От нее одной… Все, что у них есть, они могли бы передать детям… пусть даже только ее детям. Не двоюродным же сестрицам достанется после них дом и все, что в нем, – Клашке, Дуньке, Наташке? Или племянникам, которых она ни разу в жизни не видела, да и знать не желала, – детям Натальи и Леонида? Или, еще того хуже, – тысячу раз права эта Раиса! – каким-то совершенно чужим детям, неизвестно от кого – мало ли крутится всяких баб вокруг ее мужа! Горничные смазливые, секретарши, подавальщицы, массажистки… Одну горничную в прошлом году ей пришлось даже уволить после того, как заметила, что та уж слишком часто начала оставаться с хозяином наедине: то прибираться в кабинет являлась, когда там работал Аристарх Сергеевич, то, принимая от него плащ или пальто, прижималась в сумрачной передней к хозяину бедром или грудью. Терпение Арины лопнуло, и она потребовала, чтобы муж горничную рассчитал. Тот удивился, но просьбу жены выполнил. «Удивился? – вдруг зло подумала она. – Ничуть он не удивился! С его-то проницательностью и не замечать повадок этой шлюхи! Прекрасно все видел и знал, просто эта тварь грела его мужское самолюбие… Как там Раиса сказала, оно у них в штанах? Верно подметила…» И если бы она не выставила горничную, неизвестно еще, как далеко в своих играх с ее супругом зашла бы эта девка… Вино какое у этой Раисы хорошее… Где она его покупает, интересно? И где сейчас, хотелось бы знать, та горничная, которая так бесстыдно прижималась к ее мужу? Не лежит ли она вместе с ним в ее собственной спальне, на ее, законной жены, месте? А потом родит ребенка неизвестно от кого, и муж… Фу, что за глупые мысли приходят в голову! Это все от вина. И где это ее соседка берет такую гадость?

* * *

Из санатория она вернулась похудевшая, осунувшаяся и даже какая-то поблекшая, хотя Аристарх Сергеевич утверждал, что отдых пошел ей на пользу и что цвет лица у нее совершенно изумительный. А когда вскоре она объявила ему, что беременна, радости его вообще не было предела – он чуть ли не на руках ее носил. Врач, отправившая Ариадну Казимировну Липчанскую на столь удачно завершившееся лечение, получила место главного врача, а ее предшественнику, чтобы не обижать, исхлопотали орден и персональную пенсию. Подарки дождем сыпались на обожаемую супругу. Впрочем, не был обойден ни один человек, имевший к замечательному событию хоть какое-то мало-мальское отношение. Домашней прислуге жаловали то отрез, то коробку духов; к морю была выстроена новая красивая лестница с балясинами взамен старой деревянной – и Ариадна Казимировна, по совету врачей и мужа, осторожно спускалась каждый день и дышала воздухом. Была она во все время беременности как-то особенно задумчива, тиха и ласкова с супругом. Аристарх же Сергеевич буквально расцвел, помолодел лет на десять и сам сопровождал жену раз в неделю на прием к доктору. Занималась Ариадной Казимировной сама главврач – другому никому и не доверил бы свою спутницу жизни Липчанский. И все рассуждал, все высчитывал, когда должно произойти радостное событие.

– Э, голубчик, Аристарх Сергеевич, – осторожно заметила докторша, намыливая руки после очередного осмотра, пока за белоснежной ширмой одевалась ее высокопоставленная пациентка. – Это дело ненадежное – ваши расчеты.

– Почему же? – улыбнулся красивой женщине счастливый будущий отец. – Как известно, девять месяцев…

– Какие же вы, мужчины, все математики… Кошка ходит шестьдесят три дня – по науке, а без науки рожает и на пятьдесят восьмой, и на шестьдесят восьмой. Женщина же не кошка, и две недели туда или сюда – допустимая норма. А без нормы у нас тут и по десять месяцев некоторые ходят – и ничего. Организм сам знает, что ему требуется. Ну, конечно, плохо, если ребенок переношенный…

– А недоношенный? – пугался Аристарх Сергеевич.

Он в это знаменательное время всего боялся, бесконечно перестраховывался, по пять раз на дню звонил домой.

– Ребенок, чтобы вы знали, в двадцать недель уже полностью сформирован, а потом только набирает вес.

Врач поучительно подняла палец, и Аристарх Сергеевич послушно кивнул. Все, что касалось деторождения, интересовало его во время беременности жены куда больше, чем управление краем. Он даже книжки стал почитывать медицинские – втихомолку от супруги, чтоб не дай бог не испугать Адочку: картинки в тех книжках были не для впечатлительных.

– Да и откуда взяться у вас недоношенному? – гнула свою линию врач. – Ариадна Казимировна уже на восьмом месяце, уход и питание прекрасные, роды я сама лично буду принимать…

Жена вышла из-за ширмы, легкое пальто уже не застегивалось впереди. Аристарху Сергеевичу показалось, что она очень уж бледна.