– У тебя есть возможность посмотреть на себя со стороны, милый, – ответила ему Лиза.

– Не говори ерунды. Я никогда так себя не вёл в его годы. И уж точно не говорил с отцом в таком тоне! Ты его балуешь. Книги, театр, кино, кафе. А теперь ещё коньяк и разговоры о жизни!

– Ты хочешь, чтобы я рассказывала ему сказки, дорогой? Твой сын уже большой мальчик.

– Лучше бы он проводил ночи не за коньяком и разговорами о жизни, а в постели с такими же большими девочками!

Я вторично фыркнул, на этот раз гораздо тише, и, сдерживая смех, побежал по лестнице.


***

Закрыв дверь в свою комнату, я присел у стола и, хорошенько просмеявшись (диалог отца и Лизы почему-то так меня рассмешил, что я был близок к истерике), стал проверять электронную почту. Так как прекрасно знал, что заснуть в скором времени мне не удастся.

Отправив пару писем и основательно почистив почтовый ящик, я подумал, что надо всё же отправиться в кровать. Но уснуть мне не удалось. Я ворочался с боку на бок, переворачивал и взбивал подушки, пробовал развалиться поперёк кровати, спускался вниз, чтобы выпить молока (в потёмках чуть не наступив на Джорджа, который решил подремать рядом с холодильником). Несколько раз мне удавалось задремать, но это напоминало не сон, а, скорее, бред. Сумбурные сны и меняющиеся со скоростью света картинки. Я вздрагивал, просыпался, садился на кровати и смотрел на часы. Стрелки на них двигались слишком медленно. И я снова закрывал глаза в надежде уснуть.

Больше всего меня донимало ощущение того, что Лиза где-то тут, в той же комнате, что и я. Ощущение какого-то непонятного беспокойства, которое мешало мне забыться. Я до сих пор чувствовал её губы на своих. И – что-то совершенно новое, то, что раньше мне не было знакомо. Это были чувства, плотно оплетённые футляром физических ощущений вроде запаха кожи или прикосновения. Когда-то я смотрел на эту женщину в кафе. Я не знал её. И она не знала меня. А теперь всё получилось… вот так.

Я садился на подоконник и курил, разглядывая звёздное небо. И думал о том, что есть что-то нечеловеческое в том, что я ревную Лизу к отцу. Кто я такой и почему, собственно, у меня есть на это право? Но когда я представлял – даже не представлял, а просто об этом думал – как они занимаются любовью, у меня словно что-то переворачивалось внутри.

Потом я опять возвращался в постель. И всё, начиная с сумбурных сновидений, повторялось снова.

Было уже довольно поздно, когда я решил, что попытки уснуть ни к чему не приведут. Я со вздохом поднялся и помотал головой. Простыни были такими мокрыми, будто их только что достали из стиральной машины, но по какой-то неизвестной причине сразу постелили, решив не сушить. Я накинул халат и отправился в душ.

В доме была обычная для воскресного утра тишина. Иногда в такое время Лиза слушала музыку на кухне, занимаясь домашними делами, или же отец смотрел в гостиной чемпионат по бильярду. Но сейчас было тихо. Видимо, все ещё спали.

С утра я проводил под душем минут двадцать, а то и больше. До того момента, как отец из-за двери кричал мне:

– Брайан, сейчас же выходи! Почему ты думаешь, что ты живёшь тут один?!

Сегодня у меня не было желания превращаться в Ихтиандра. Я постоял под душем минут десять, с наслаждением вытянув шею, после чего оделся и спустился вниз.

Как оказалось, спали не все. Отец сидел за столом и пил кофе. Он не успел переодеться – и до сих пор был в своём старом парчовом халате.

– Доброе утро, – сказал я, приблизившись.

– Здравствуй. Поздновато ты сегодня.

– Не спалось.

– И мне. Жарко. Надо бы достать вентилятор.

Я тоже сделал себе кофе, достал из пакета пару пончиков (пончиками их называла Лиза – на мой взгляд, они были пончиками-мутантами, так как размером ощутимо превосходили обычные пончики) и сел за стол.

Отец закурил и сделал глоток кофе.

– Что ты куришь? – спросил он меня. Я чуть не подпрыгнул – но не от неожиданности, а от его спокойного тона.

– "Парламент", – ответил я.

– Это хорошо. Мой сын не должен курить плохие сигареты. Ты врал мне два года, Брайан. Тебе не стыдно?

– Я просто не говорил всей правды.

– Это одно и то же. Надеюсь, с наркотиками ты ничего общего не имеешь? Среди молодых людей твоего возраста они очень популярны.

– Мне плевать на наркотики.

– Выбирай выражения, Брайан.

Поведение отца меня насторожило. Я был уверен в том, что в это утро его будет мучить похмелье. А в такие моменты он бывал злым, как тысяча чертей. Что за странные разговоры? Может, он до сих пор пьян? Или с утра успел выпить ещё? Но я отлично знает, каким он бывает после того, как выпьет.

– Знаешь, я очень боюсь потерять тебя, Брайан, – сказал вдруг отец. – У меня дурной характер, да и у тебя не лучше. Но другого сына у меня нет. Ты мне очень дорог. Понимаешь?

– Да, папа, – ответил я и поймал себя на мысли, что давно не называл его так. – Что-то случилось?

– Я думал о том, что в последнее время мы практически не общаемся. А ведь когда-то ты получишь профессию. Женишься, у тебя будет семья. Ты оставишь этот дом навсегда. – Он опустил глаза. Таким я его никогда не видел. И мне опять стало не по себе. – Наверное, я старею. Все стареют. И твой отец ничем не отличается от других. У меня стало больше седых волос. Правда?

Я протянул руку и коснулся его руки.

– Не надо говорить этого, папа. Пожалуйста.

Отец тряхнул головой и отвернулся. Некоторое время он сидел без движения, глядя в окно.

– Маме бы не понравились такие слова, – осторожно продолжил я. – Она бы пригрозила тебе сжечь твою диссертацию.

Мой серьёзный тон заставил отца улыбнуться. Мы дружно прыснули со смеху.

– Твоя мама знала толк в угрозах. – Он помолчал. – Я люблю тебя, Брайан. Знаешь?

– Знаю. Я тоже тебя люблю.

Отец закурил снова. Теперь курил и я. Мы молчали и думали. Каждый о своём. Я думал о том, что у меня самый лучший отец на свете. Каким бы он ни был.

– Я всегда мечтал покурить с тобой на кухне, – признался я.

– Ты чёртов наглец, Брайан. Кто бы мог подумать, что мой сын будет курить у меня перед носом? Когда мой отец узнал, что я курю, то он устроил мне хорошую взбучку.

– Как я понимаю, взбучка не помогла? – наивно поинтересовался я.

Отец развёл руками и весело рассмеялся. Усталость и печать исчезли с его лица. И мне тоже захотелось смеяться. Весело и звонко – так, как смеётся по-настоящему счастливый человек.

– Ты негодяй, – сквозь смех проговорил отец. – И кто из тебя вырастет?

– Для того, чтобы узнать это, тебе достаточно взглянуть в зеркало.

– Уж пожалуй. Послушай, Брайан. Как насчёт шахмат?

Ни я, ни отец не питали особой слабости к бейсболу или регби. Когда-то я захотел играть в школьной футбольной команде, и получил следующий ответ:

– Лучше ты будешь честно бить другому морду, Брайан, – сказал мне отец со свойственным ему скептицизмом, – чем станешь, как последний идиот, носиться за мячом и получать от других пинки.

С тех пор я ни разу не пожалел, что занялся боксом. Я был счастлив даже в те дни, когда приходил домой с разбитой губой или же с шикарным синяком под глазом.

Шахматы были самым любимым видом спорта в нашей семье. Эту игру я начал осваивать тогда, когда был ещё ребёнком. Мы с отцом сидели в библиотеке, и я изучал шахматные премудрости. Пожалуй, я любил шахматы ещё и потому, что они были единственным видом спорта, в котором отец мне уступал. Моё самолюбие жестоко страдало, когда отец с лёгкостью обыгрывал меня в теннис (предметом моей особой зависти были его крученые мячи). Иногда по утрам он отправлялся на пробежку вместе со мной и Беном. Отец давал нам хорошенькую фору, после чего довольно-таки легко нагонял нас – и все семь километров бежал на одном дыхании.

Мы с Беном считали себя великими профессионалами в области бега (и не просто так – в этом деле у нас был немалый опыт). Но в такие дни мы угрюмо трусили по беговой дорожке и проклинали весь белый свет.

То, как отец умудрялся с лёгкостью брать дистанцию в семь километров при двух пачках сигарет в день и чрезмерной любви к алкоголю, для меня оставалось загадкой. В молодости он занимался лёгкой атлетикой, но после тяжёлой травмы оставил бег. Отец отлично плавал и, как я уже говорил выше, неплохо играл в теннис. Два раза в неделю он проводил три часа в тренажёрном зале – он всегда находил для этого время, даже если был очень занят.

Видимо, любовь к спорту была у него в генах – его отец и мой дед до восьмидесяти пяти три раза в неделю пробегал десять километров и был в отличной форме. У него никогда не было проблем со здоровьем. Погиб мой дед в автокатастрофе, когда ему было девяносто три (в таком возрасте превышенная скорость вполне может повлечь за собой трагедию).

Отец любил шахматы и бильярд не меньше подвижных видов спорта. Правда, в бильярд он предпочитал играть в компании друзей. В основном, это были профессора из его университета. Я часто наблюдал за их игрой. Было забавно смотреть на то, как люди с докторской степенью (а то и не с одной) расстраиваются или радуются, как мальчишки и обзывают друг друга (пусть и в шутку) совсем недостойными профессорского языка словами.

А шахматы были семейной игрой. Мы с отцом могли целый вечер играть партию за партией, в то время как мама рисовала в мастерской или же сидела, склонившись над клавиатурой компьютера.

Мы расположились на столе в гостиной. Шахматы, которыми мы обыкновенно играли, отец когда-то привёз из Индии. Они выглядели очень древними, и у меня всегда было ощущение, будто до нас ими играли какие-то таинственные монахи из не менее таинственных монастырей.

– Сейчас я кого-то вздую, – радостно проговорил отец, расставляя фигуры.

– Думаю, это будет немного сложнее, чем обогнать меня на беговой дорожке, – заметил я.

– Немного – ключевое слово. Не забывай, что мы давно не играли, Брайан. Так что ты немного не в форме.