Уронив голову на руки, она глубоко и судорожно вздохнула. В общем-то, Розалинд не надеялась чего-то достичь своим сообщением, но, набирая и отсылая его, почувствовала себя лучше. Теперь же ей казалось, что весь мир вокруг нее рушится.

ГЛАВА 2


Дэвид Кирби шагал по подземному переходу между Вестминстерским дворцом и Порткуллисом[1] и выглядел настолько довольным собой, насколько может выглядеть мужчина, у которого скоро свадьба. Тот факт, что за лицом, которое он показывал миру, крылось другое, которое омрачалось не столь радужными мыслями, никого не касался. Да и сам он, по правде говоря, не склонен был предаваться им сейчас, потому что сегодняшний день пока что складывался весьма удачно.

Почтительно пропустив мистера Кирби вперед, на следующую ступень эскалатора, ведущего в Порткуллис, встал руководитель его аппарата, красивый и неукротимо честолюбивый Майлз Фарадей, за которым последовали два весьма способных исследователя, но они, однако, несколько тускловато смотрелись на его фоне. Что до самого Дэвида, он редко задумывался над своей внешностью, что нисколько не мешало ему, отлично сложенному мужчине шести футов росту с темными, полными огня глазами и копной седых волос, выглядеть неотразимо.

Он возвращался к себе в офис из палаты, где провел последние полчаса, сидя среди заднескамеечников и слушая, как премьер-министр отвечает на вопросы. Нельзя сказать, что он провел время с огромной пользой, учитывая слабость выступления премьера, ибо Дэвид был не из тех, кому нравилось наблюдать, как человек увиливает и изворачивается в неловкой ситуации. Но, по правде говоря, мало кому удалось бы лучше справиться под таким давлением и градом требований уйти в отставку.

Сам Дэвид не выносил на обсуждение никаких вопросов, предоставив лидеру оппозиции яростно критиковать реакцию Кабмина на утечку информации. Тот, прежде чем взяться за привычное дело, буквально облизывался в предвкушении разгрома оппонента. Однако скромное молчание мистера Кирби не помешало операторам компании «Би-би-си» наводить на него камеры, и не раз. Их интерес, несомненно, был вызван недавними слухами, что при следующей перетасовке кабинета его восстановят на посту министра иностранных дел, который в прошлом ему пришлось оставить, чтобы проводить больше времени с тяжело больной женой. Поскольку все знали о его близкой дружбе с теперешним министром, он считался весьма вероятным преемником. С другой стороны, никто всерьез не верил, что правящий кабинет, о котором мало кто, кроме премьера, был высокого мнения, расстанется со своими полномочиями без боя.

Дэвид давно понял, что политика всех уровней — это не только бесконечный круговорот грязных историй, но и чистейшей воды гоббсовский[2] театр, где в коридорах власти таится больше афер и макиавеллиевского коварства, чем духов невинно обезглавленных. Он бросился в жернова Вестминстерской машины с готовностью и энергией честолюбца, мечтающего о высоких чинах, и успех сопутствовал ему с первых дней. Быстро пришел первый министерский пост, за ним последовали еще два, а потом его назначили министром иностранных дел. Именно тогда завязалась его дружба с государственным секретарем[3] Колином Ларчем и получили известность мероприятия, которые прозвали «вечерний виски у Кирби», — шумные встречи политиков из разных партий, которые Дэвид, как правило, проводил в своей просторной квартире в Пимлико. В свое время за приглашениями на эти вечеринки гонялся весь город, и теперь, выдержав почтительную паузу после кончины миссис Кирби, некоторые коллеги и журналисты стали намекать Дэвиду, что с нетерпением ждут возрождения вечеров. Но в его планы это не входило. Много воды утекло с тех пор, все изменилось, и сам он изменился за то время, пока ограничивался скромной ролью местного члена парламента.

Сейчас, пока Дэвид и его команда шагали вдоль нашумевших деревьев[4] по отделанному известняком вестибюлю Порткуллиса, направляясь к расположенным в дальнем конце кофейням и закусочным, Майлз давал краткую сводку по графику на остаток дня. Дэвид слушал его и одновременно вспоминал, как неприятно было чувствовать на себе взгляды камер. Он никогда не стеснялся выступать перед публикой, скорее наоборот — если нужно было для дела, он давал команду медийщикам подключать все камеры, микрофоны и ноутбуки, какие только можно найти в городе. Да и теперь нельзя было сказать, что он побаивается света прожекторов. Или все-таки можно?.. Прежнего кайфа внимание прессы ему явно не приносило. Он как будто становился нетерпеливым и даже раздражительным оттого, что журналисты вились вокруг него, вместо того чтобы заняться людьми, которые были, как он считал, более достойны их внимания.

Дэвид ободрил коллегу-депутата с севера, которого «Новости мира» недавно обвинили в занятиях сексом втроем прямо в своем кабинете в здании парламента, уверив его, что нисколько не сомневается, что это выдумки репортеров, и шагнул в лифт, который придерживал для него Майлз.

— Вы в самом деле ему верите? — спросил Майлз, отправив кабину вверх.

Дэвид пристально на него посмотрел.

— О чем ты? — спросил он.

У Майлза сделался удивленный вид.

— О слухах насчет секса втроем.

Дэвид нетерпеливо помотал головой, давая понять, что не хочет обсуждать этот вопрос.

— Прошу прощения, — сказал он, услышав, что на айфон пришло сообщение. Хорошо, если это Эдит из министерства иностранных дел предупреждает его, во сколько сегодня вечером возвращается секретарь. Однако на экране высветилось имя Лизы, и, ощутив волну удовольствия, которая часто захлестывала его при воспоминании, что они снова вместе, но оставляла после себя какой-то совершенно лишний и ненужный осадок вины, Дэвид решил сохранить сообщение и прочитать его, когда останется один.

Они вошли в компактный офисный блок, где за столом сидела Карен, личный секретарь Дэвида, а все доступные поверхности, включая пол, были завалены кипами досье, писем и справочников. Майлз читал информацию с планшет-блокнота:

— ... а Том Уокер интересуется, не хотите ли вы принять на себя дела Билла Уэйнрайта, когда тот уйдет в отставку по окончании срока, — говорил он, когда Дэвид повесил пиджак и плюхнулся в огромное вращающееся кресло.

— Напомни, чем он занимается, — попросил Дэвид, ослабляя галстук.

— Сообщества и местное самоуправление.

Дэвид погрузился в задумчивое молчание.

Выждав минуту-другую, Майлз сказал:

— Ответим ему позже?

Дэвид перевел на него взгляд.

— Да-да, хорошо, — отозвался он.

Майлз сделал пометку.

— Не забывайте, вы обещали подумать над тем, чтобы возглавить два других специальных комитета: по делам Европейского союза и внутренних дел.

Дэвид иронично поднял бровь: Майлз ведь не думает, что он в самом деле забыл? Нет, он просто лишний раз подчеркивает, как востребован его шеф. Амбициозному парню приятно сознавать, что он в одной упряжке с человеком, которому прочат возвращение на вершину, и он наверняка сказал это, чтобы польстить Дэвиду и его чувству собственной значимости.

— Дэвид, — позвала его из соседней комнаты Карен. — Тут из Биб[5] звонят. Спрашивают, сможешь ли ты поучаствовать в съемках «Времени вопросов» через неделю, когда они будут в Бристоле.

— Что там с моим графиком? — отозвался он.

— Если ты настроен, могу найти местечко.

Дэвид опять посмотрел на Майлза. Как отреагирует его главный помощник, если он скажет, что не настроен? Плохо, понял Давид, поэтому сказал:

— Тогда скажи им «да». И позаботься, — добавил он, обращаясь к Майлзу, — чтобы мы были в курсе всех последних событий, прежде чем я поеду на съемку.

— Сделаем, — заверил его Майлз. — Кстати, это напомнило мне об интервью, которое вы на следующей неделе даете «Таймс». Они спрашивают, не желает ли ваша... э... подруга тоже принять участие.

— Ее зовут Лиза, и ты прекрасно об этом знаешь, — резко осадил его Дэвид. — Я поговорю с ней. А теперь, если ты закончил, закрой дверь, когда будешь выходить.

Дэвид редко бывал груб с подчиненными, особенно с руководителем своего аппарата, которого искренне любил. Но на этот раз Майлзу досталось по заслугам. Одно дело, если Лизу отказывается принимать его дочь, но абсолютно недопустимо, чтобы ее примеру следовал Майлз. Но пока что Дэвиду хотелось верить, что его помощник достаточно благоразумен, не говоря уже о том, что фанатично увлечен Вестминстерскими интригами, чтобы поспешность, с которой его шеф завязал новые отношения, слишком долго его беспокоила. Однако если Майлз будет упорствовать, то наверняка потеряет работу.

Понимая, как больно ему будет отпускать Майлза, Дэвид тяжело вздохнул и повернул кресло, чтобы полюбоваться замечательным видом на Нью-Палас-Ярд и его великолепные ворота (вход в которые посторонним был запрещен), высоченную башню Биг-Бен и Юбилейный фонтан. Было время, когда это напоминало, что он удостоился сидеть в самом сердце страны, в центре ее политической арены, и настолько его воодушевляло, что десятый дом по Даунинг-стрит[6] казался таким же досягаемым, как собственная парадная дверь. Сегодня он чувствовал приступы головной боли и непонятное беспокойство, которое в последнее время одолевало его чаще, чем это хотелось признавать.

Оно сбивало с толку и наводило на тревожные размышления о том, почему меняется его прежний энергичный и веселый характер. Очевидно, болезнь Катрины сильно на нем сказалась: наблюдать, как из жизни медленно и мучительно уходит любимый человек, с которым ты так долго был близок, — самое страшное и тяжелое из всех испытаний. И он не ждал, что теперь его страдания закончатся, конечно же нет. Но возвращение Лизы в его жизнь, несомненно, должно было придать ему больше сил и оптимизма, чем он ощущал сейчас. Дэвиду не давал покоя вопрос, относилась бы она к нему как-то иначе, признайся он, что, возможно, уже не хочет рваться к вершинам. Поскольку сама Лиза была птицей высокого полета, от него она, вероятно, тоже ждала неиссякаемого стремления к успеху.