Ольга улыбнулась со снисхождением - должно быть, посчитала его глупцом. Да Кошкин и сам жалел, что сказал все это - к чему? Ежели человек уверен, что в бедах его и несчастиях виновен кто-то другой, то нет никакой возможности его переубедить.


***

Полгода спустя в вологодской пересыльной тюрьме для уголовных преступников Ольга Рейнер заперлась в банном помещении и, разодрав запястья о край раковины, умерла от потери крови. Супруг ее к тому времени спасался в Европе и известие принял даже с облегчением, надеясь, что теперь скандал вокруг его имени утихнет скорее.


***

Когда Ольгу увели, Кошкин обернулся на Гриневскую - теперь уж до нее никому не было дела. А зря.

Та сидела в своем кресле, в потрясении сжимая руками голову. А когда полубезумными глазами поймала взгляд Кошкина, то молвила:

- Так это Ольга их убила - Ольга, а не…

И осеклась.

- Ну-ну, Алевтина Денисовна, договаривайте, - не спеша подошел к ней Девятов и устроился рядом. - Ольга, а не… кто? Подозреваю, что вы все же не спали той ночью, а явились навестить вашу подругу Раскатову.

Несколько секунд Гриневская молчала, переводя взгляд с Девятова на Кошкина. И все же решилась:

- Да, я была там. Думала застать Светлану на террасе, где мы часто сидели вечерами и разговаривали. А я точно знала, что в этот вечер ей будет о чем поговорить: ведь Павел Владимирович приехал так некстати… Но я не нашла Светлану. Зато увидела, что стеклянная дверь в библиотеку распахнута - а за ней… Светлана сидела на полу, вся перепачканная в крови, и была совершенно не в себе. Как будто говорила с кем-то, но кроме нее там никого не оказалось. Никого живого. Ее муж и Боровской лежали убитые. Я хотела спасти ее, поймите… я не могла просто уйти. Тогда я ухватила Боровского за ноги и потащила к озеру. А когда я вернулась за телом Раскатова, в библиотеке уже была Надя, подняла шум… я больше ничего не могла сделать.

Девятов с досадою покачал головой:

- У вас будут большие неприятности, Алевтина Денисовна. Советую вам поскорее нанять хорошего адвоката.

- Вы видели на берегу мальчика? - уточнил Кошкин.

- Мальчика? Нет… Боже, так сын Рейнеров был там? Я думала, что кто-то из них просто позабыл на берегу лодку…

А потом вдруг глухо усмехнулась:

- Сколько же ошибок я допустила… А Светлана еще восхищалась моим умом. В ваших глазах я, должно быть, глупейшая из женщин, не так ли? - Девятов скромно пожал плечами и как будто собрался ей что-то ответить. Однако Гриневская не позволила, веско добавив: - И все же, надеюсь, вы понимаете, что я не настолько дура, чтобы давать официальные признания. Я ведь правильно понимаю, что доказательств у вас нет?

Доказательств действительно не было. Впрочем, Девятов не слишком расстроился: Ольга Рейнер давала признательные показания в соседней комнате, в ее вещах нашли рыжий парик, который она надевала, чтобы при покупке револьвера выдать себя за Гриневскую, и там же нашли таблетки морфия. Очевидно, один из пузырьков она одолжила Леону Боровскому с целью опоить Светлану.

- Степан Егорыч, отойдем? Поговорить надо, - позвал вдруг Девятов.

Кошкин рассеянно кивнул, вслед за ним выходя на улицу. Мысли его в этот момент занимал еще один вопрос - и, чем более размышлял он над ним, тем неспокойнее ему становилось.

- Не могу взять в толк, - поделился он с Девятовым, - ведь Гриневская попыталась избавиться от трупа Боровского уже после того, как Ольга Рейнер ушла. И, раз Ольга предполагала, что оба трупа найдут в библиотеке, то для чего она похитила кулон Раскатовой? И, тем более, для чего бросила его на берегу?

Девятов безразлично пожал плечами: это его уже не интересовало. А Кошкин продолжал рассуждать:

- Постой-постой, и, хоть и была ночь, но мы ведь весь берег обшарили, когда вытащили тело Боровского. Не было там кулона в тот вечер! Его позже нашли. Григорий Рейнер нашел…

Он нервно оглянулся на дом Светланы, что с античной изящностью возвышался за озером.

- Это, право, уже детали, - отмахнулся Девятов, - мало ли что еще взбрело в голову Ольге Рейнер? Никуда не денется - признается. Степан Егорыч, ты о себе лучше подумай.

Последняя фраза прозвучала с плохо скрываемой жалостью.

- Я ведь серьезно насчет трибунала. Шувалов в таком бешенстве был, что… - он покачал головой, показывая, что шансов у Кошкина нет. - Ведь то, что ты приказу его не подчинился - лишь предлог вообще-то, дело несколько в другом…

- Что еще? - Минуту назад Кошкин думал, что самое худшее с ним уже произошло. Но тон и взгляды Девятова заставили похолодеть от смутного предчувствия беды.

- С Дарьей Сусловой у вас что произошло? Что ты ей сказал?

- Дашеньке? Ничего особенного. Не томи - что?

- Она с балкона выбросилась. Сегодня, чуть свет. А тетка у нее в комнате твою записку нашла, в которой ты прощения просишь. Ты представляешь, какой скандал она в департаменте устроила? Шувалов при мне ей клялся, что не оставит этого, и ты будешь наказан. Ну а потом вскорости мы и в Горки поехали…

Кошкин покачнулся, будто на плечи ему обрушили тяжелейший груз.

«Как же так, Дашенька. Как же так. Зачем же ты?»

И теперь, и после Кошкин много раз задавал этот вопрос в никуда. Он даже научился отыскивать все новые аргументы, что это вина ее деспотичной тетки, беспомощного сиротского положения, неписаных законов общества - чья угодно, но не его! И малодушно был благодарен Дашеньке за то, что сделала это наутро, на другой день, а не тем же вечером после их разговора. Что позволила ему надеяться, будто это и впрямь не его вина…

Но это после, а пока, раздавленный непосильной ношей, Кошкин глупо глядел на Девятова и не думал ни о чем.

Девятов дружески потрепал его за плечо, желая вывести из оцепенения:

- Я что смогу сделаю, Степан Егорыч, но ты же понимаешь…

- Понимаю, - кивнул он. И попытался разозлиться на Дашеньку: все же она сумела ему отомстить. - Девятов, я знаю, у тебя распоряжение… но дай мне полчаса времени. Никуда я не денусь - слово даю.

Девятов, услышав просьбу, глядел на его не просто с жалостью, а как на убогого. Разумеется, он понял, зачем Кошкину те полчаса, осуждал его, но, вероятно, думал, что хуже точно не будет. Он позволительно махнул рукой, напомнив:

- Полчаса и ни минутой больше!

Но вдруг - задержал его за плечо. Кошкин решил, было, что товарищ передумал, но Девятов, опасливо оглянувшись, ловко сунул ему в карман спичечный коробок:

- Отдашь ей. Нам уж без надобности.

В коробке покоилась прядь темных шелковистых волос, явно детских, перевязанный голубой потрепанной тесьмою.


***

Светлану Кошкин увидел, едва повернул к дому - она стояла на крыльце, жадно глядя на дорогу. Заметив его, сделала несколько нерешительных шагов навстречу, а потом, словно сорвавшись, со всех ног бросилась к нему через двор. И повисла на его шее, кажется, ничуть не заботясь, что их могут видеть:

- Стёпушка, я так за тебя испугалась!… Куда тебя увезли, за что? Скажи мне, что теперь уж все хорошо…

- Все хорошо, - заверил он.

Кошкина, в отличие от Светланы, заботило, что их увидят вместе - нельзя быть столь беспечными. Потому, сняв ее руки с шеи, он поторопился увести ее в дом. Но и там, за закрытыми дверьми гостиной, не мог дать себе волю, а лишь, взяв ее лицо в ладони, осторожно целовал ее губы и щеки.

- Все теперь наладилось, хорошая моя, тебя больше не тронут. Но мне нужно уехать на какое-то время.

- Куда? - удивилась Светлана. И тотчас пылко заверила: - Если тебе нужно уехать, то я с тобой! Я не отпущу тебя теперь.

- Нельзя, это вроде как ссылка, - нерешительно признался Кошкин. Меньше всего ему хотелось напугать ее.

- Ссылка?… Тебя выгнали со службы?

- Едва ли выгонят, - он криво улыбнулся, чтобы ее подбодрить, - понизят в должности да сошлют куда подальше, с глаз долой.

- Это из-за меня все…

- Не из-за тебя, хорошая моя, нет. Я ведь сам все решил и не жалею о том ни минуты. Все сложилось правильно - так, как и должно было быть.

Кошкин не мог выразить этого словами, но он и впрямь не лукавил перед Светланой. Ведь именно сейчас, благодаря тому, на что толкнула она его, он едва ли не впервые в жизни чувствовал себя свободным. Не зависящим от чьего-то высокого мнения. Равным Шувалову. Потому как сумел настоять на своем - дошел до конца и победил.

Девятов глупец, если жалеет его.

- Я поеду с тобой! - уже не шепотом, а в голос, взвешенно сказала ему Светлана.

- Нельзя, нельзя, хорошая моя. Ты мне не жена - что люди подумают?

- Плевать мне, что они подумают. И не смей говорить, что я тебе не жена!

Светлана теперь не была ласковой и податливой в его руках: во взгляде ее все больше разгоралась то ли обида, то ли злость.

- Ты же разумная женщина, - попытался отрезвить ее Кошкин. - Сама подумай, зачем тебе губить себя. Того ли ради мы спасли твое имя? А Надя? На кого ты ее оставишь?

Но слова не возымели результата: признавать его правоту Светлана не желала. И глядела на него так, словно едва сдерживалась, чтобы не сказать что-то резкое. Но теперь хотя бы она не рвалась ехать с ним.

Кошкин попытался все же смягчить ее:

- Я на чем угодно готов поклясться, что вернусь к тебе: не на всю ведь жизнь меня высылают.

Она даже не шелохнулась, только убивала и убивала его взглядом. Не верила ему, должно быть.