Супруга живо его поддержала:

- Разумеется, Николай Романович говорит правду: я заглядывала в мастерскую - уверяю, он никуда не отлучался.

- А вы сами, Ольга Николаевна, что делали?

- Я спала, разумеется! Что за вопросы? - вспыхнула та. - Но свидетелей тому, как вы понимаете, нет.

Девятов повернулся к Гриневской:

- Ну а вы, Алевтина Денисовна, чем изволили заниматься?

- Ночью я спала, как бы удивительно это ни звучало. Я говорила вам это в прошлый раз, и с тех пор ничего не изменилось.

- И навестить вашу подругу, Раскатову, вам тем вечером не захотелось? Даже не смотря на то, что вы знали о приезде ее супруга и догадывались, что ей нужно дружеское плечо?

- Говорю же вам - я спала, - ответила та и позволила себе улыбнуться.

- Вы настаиваете на этом, даже если и ваш муж вдруг вспомнит, что вы таки отлучались тем вечером и вернулись далеко за полночь?! - не унимался Девятов.

Гриневская вовсе не ответила теперь, но стоически выдержала взгляд сыщика, давая понять, что от собственных слов не отступится. Тот сдался и как будто ей поверил.

- Десять лет назад, - продолжил, возвращаясь в центр гостиной Девятов, - при несколько странных обстоятельствах погиб Дмитрий Шелихов, отец графини Раскатовой. Кто-либо из вас был с ним знаком, господа?

Рейнер вдруг кашлянул и закинул ногу на ногу. Но так ничего и не сказал. И дамы молчали: можно было подумать, что имя они и впрямь никогда не слышали.

- Неужто даже вы, Алевтина Денисовна, не знали Шелихова? Вы ведь с детства дружили с его дочерью.

- Знала, - помедлив, согласилась та, - но… позвольте, разве это имеет отношение к делу?

- Поверьте мне, имеет!

Девятов выразительно поглядел на Рейнеров:

- Николай Романович, а вы, стало быть, этого имени не слышали?

- Ммм… не припоминаю.

Кошкин вдруг громко усмехнулся, разбивая напряженную тишину в гостиной. Глядел он при этом на картину кисти Рейнера, изображающую лесную чащу.

- Позвольте спросить… - возмутился этому смешку Рейнер, - не помню вашего имени-отчества. Что же вас так развеселило в моей скромной живописи?

- О, простите, - спохватился Кошкин, - ваша живопись превосходна. Дело в том, что на днях мы с коллегой изучали документы по делу Шелихова и наткнулись на газету, которую он выпускал - как она называлась, Михаил Алексеич, «Сириус»?

- Да, «Сириус», - с готовностью подтвердил Девятов.

- Так вот, мы поразились, сколь искусно выписано название на той газете. Заглавная буква «С», переплетенная с четырехконечной звездой. Видна рука настоящего мастера.

Кошкин, которому терять уж было нечего, говорил это легко, даже весело, зато взгляд Рейнера с каждым новым словом все больше становился волчьим. А Кошкин смело продолжал:

- Представьте мое удивление, когда эту же букву «С» я увидел на стене в вашей гостиной, в подписи к прекрасному пейзажу «Сосновый этюд». Вы можете это объяснить, господин Рейнер?

Тот медленно, но важно отвернулся, давая понять, что объяснять ничего не собирается.

- Вы иллюстрировали газету Шелихова, не так ли? - подытожил Кошкин сам. - Вы работали на него, выполняли заказы.

- И что с того?! - с вызовом спросил он. - Учтите, если вы предадите огласке, что я, Николай Рейнер, по молодости лет осквернил себя поденной работой в заштатной газетенке… вам все равно никто не поверит. А лично на вас я подам в суд - за клевету! Вы ничего не докажете!

За сегодняшний вечер Кошкину уже угрожали судом - второго раза он не вынес:

- Боюсь, очень скоро «ошибки по молодости лет» станут наименьшей из ваших проблем, Рейнер! - взорвался он, тучей нависая над креслом художника. - В этой комнате находится убийца двух человек - вы, думаете, мы шутить сюда пришли? Портрет Раскатовой - та самая картина, которую вы заканчивали в ночь убийства, и которая потом бесследно исчезла - она подписана точно так же! Буква «С» в имени «Светлана», переплетенная с четырехконечной звездой! Вы автор того портрета? Отвечайте немедленно!

- Ну я, я - и что с того?… - уже оправдывался Рейнер и тяжело, взволнованно дышал под напором Кошкина. - Вы сами должны понимать, что, раз ночью я писал картину, убивать я никого не мог! Оставьте меня в покое!

Но Кошкин все напирал, не понижая тона голоса:

- Вам заказали этот портрет? Кто?!

- Боровской, разумеется! - Рейнер вынул платок, принялся утирать пот со лба и не увидел, как победно Кошкин оглянулся на еще более удрученного Девятова. - Бог его знает… рассчитывал, вероятно, Раскатову тем покорить. А, впрочем, мне до того дела нет: заплатил он вперед и втрое больше, чем я за такие портреты беру…

Рейнер осекся и резко замолчал, испугавшись, наверное, что и это полиция предаст огласке. Впрочем, его поспешил успокоить Девятов, заговорив с ним неожиданно ласково - будто извинялся за экспрессию Кошкина:

- Полно вам, Николай Романович, мы все понимаем. Когда стало известно, что Боровского убили, вам пришлось молчать, что он приезжал сюда по какой бы то ни было причине - иначе б это навредило вашей репутации. Непременно ведь попало бы в газеты, что убийству молодого князя предшествовал его визит к вам. А там, глядишь… такие разговоры пойдут, что…

- Вот именно! - поддакнул художник. - Это в Европе да за океаном, знаете ли, модно, чтобы скандалы вокруг имени. А у нас общество другое. Понимать надо.

- Вам супруга, должно быть, это посоветовала? - услужливо спросил Девятов.

- Да-да, посоветовала. И разговаривала с Боровским тоже больше Оленька: ежели б я сам, то, глядишь, и отвел бы от меня Господь такого клиента, с которым одни беды.

Девятов сделал вид, что изумился, и обратил взор теперь на супругу Рейнера.

Ольга тихой мышкой сидела в углу дивана, так и не обронив ни слова. Она была спокойна, как изваяние, и только глаза живо перебегали с одного следователя на другого. Кошкин и сейчас не мог понять, что на уме у этой женщины.

- Так, выходит, это вы разговаривали с Боровским, Ольга Николаевна? - спросил Девятов. - Поддержали его затею покорить Раскатову и даже не попытались отговорить от столь безнравственного поступка?

- Уж, скорее, дали пару дельных советов, не так ли? - встрял Кошкин, не сдержав презрения. - И поделились запасом морфия! - Потом снова повернулся к художнику: - Рейнер, вы познакомились с женой в редакции Шелихова, так?! Она тогда писала стихи и представлялась всем, как Нелли!

- Да, но я не понимаю, отчего вы говорите со мной в подобном тоне!… - ища защиты, Рейнер умоляюще смотрел на Девятова. - Мы с Оленькой и правда познакомились благодаря Шелихову… и да - моя жена в то время писала стихи под псевдонимом Нелли… Некрасова, так ведь? - он оглянулся на Ольгу. - Но, слава Богу, когда после смерти Шелихова мы поженились, Оленька поняла, что ее истинное призвание быть Музою!

Он сжал ладонь супруги и попытался поднести ее к губам - однако, Ольга неожиданно отняла руку. Очень негромко, будто извиняясь, она сказала мужу:

- Это была не просто смерть, Николай Романович… Его убили.

- Ты о чем, Оленька? - не понимая, уточнил Рейнер.

- Отравили. Морфием.

Глаза Ольги медленно заполнялись влагой. Она говорила очень тихо, не обращаясь ни к кому, кроме супруга. Будто все пыталась объяснить ему.

Закончить ей помешал один из полицейских, шумно вошедший в гостиную. Он тотчас принялся что-то говорить Девятову, а в руках держал рыжий театральный парик и несколько пузырьков с таблетками.

Выслушав подчиненного, Девятов кивнул и тотчас повернулся к жене художника:

- Ольга Рейнер, вы подозреваетесь в убийстве графа Раскатова и Леонида Боровского. Прошу вас пройти с нами.

Та медленно и нерешительно поднялась.

- Вы подтверждаете, что застрелили Павла Раскатова и Леонида Боровского?

- Да, это я сделала. Но я всего лишь хотела восстановить справедливость, - ответила она совсем неслышно. И еще тише выдохнула: - У меня не вышло.

Кошкин, признаться, в этот миг подумал, что она сумасшедшая.

- Вы хотели восстановить справедливость, убив двух человек? - спросил он свысока.

- Вы осуждаете меня? - она понимающе улыбнулась. - Вам ли не знать, Степан Егорович, что жизнь полна несправедливости. Кому-то от рождения даны все мыслимые блага, а у кого-то отбирают последние крохи. Мне не нужно было ничего от Дмитрия Шелихова. И я не была его любовницей, не думайте. Я радовалась уже лишь тому, что он помнит мое имя. Мне всего-то и хотелось, чтобы он жил - хоть как-то, но жил. Но другие посчитали иначе. Сочли, что имеют право.

- Оленька…

Рейнер только сейчас, кажется, начал понимать. Но, вечно занятый собственной персоной, все еще не мог уложить в голове, что его жена способна на подобные мысли, не говоря уж о действиях.

- Николай Романович, простите меня, - заговорила с ним Ольга, - я и правда хотела быть вам хорошей женой. Если бы Раскатовой не вздумалось приехать сюда, чтобы разрушить и это мое счастье своим присутствием, то, возможно, мне бы удалось. Но все же кое-чем я могу гордиться: вы стали тем, кем стали, не без моего участия. - А под конец спросила у Кошкина: - Вы по-прежнему станете осуждать меня, Степан Егорович?

- Госпожа Рейнер, прошу вас пройти с нами! - вмешался Девятов, которому эти разговоры смутно не нравились.

Но Кошкин все же ответил, прежде чем ее увели:

- Не мне вас судить, Ольга Николаевна. Но я рад, что у вас все же хватает оптимизма гордиться чем-то. Шелихов и впрямь и не стал кем-то великим, навроде вашего мужа, зато его дочери боготворят его по сей день. А что ваш сын вспомнит о вас, когда вырастет? Что его мать была убийцей? Вы разрушили собственную жизнь, жизнь вашего мужа и вашего сына! Вы сами это сделали, Ольга Николаевна, сами, а не Раскатова или кто-то еще.