***

Кошкин все оглядывался и ждал, что вот-вот увидит нагоняющий их полицейский экипаж. Или что постовые на выезде из города велят остановиться… Но все складывалось не так уж плохо, что добавляло Кошкину уверенности - он все делает правильно. Он даже находил, что ему везет: во-первых, колено его было не раздроблено и не вывихнуто, чего он опасался, а всего лишь сильно ушиблено, а во-вторых, он точно знал теперь, что Светлана не наркоманка. Значит, она не лгала ему, значит, она не убийца! Ну а сам он не осёл, а вполне даже неплохой сыщик. Придя к последнему выводу, Кошкин еще раз оглянулся - не гонится ли за ним полиция? - и как-то нервно, судорожно рассмеялся.

Гораздо более Кошкина заботило сейчас, как толковее распорядиться отведенной ему форой. Успеть к Светлане до приезда полиции? Уговорить ее бежать с ним и затаиться на время? У него были сбережения - причем, не в банке, а в доме у матери - а значит, спустя какое-то время, когда все стихнет, они могли бы под чужими именами вовсе уехать куда-нибудь и жить, как им заблагорассудится…

Вот только Светлану это тотчас сделало бы беглой преступницей. И о восстановлении репутации мечтать бы уж не пришлось. Впрочем, как и ему о своей. И ладно бы дело касалось только их двоих - но были еще матушка Кошкина, была Варя. Была Наденька Шелихова - а для Светланы смерти подобно бросить ее одну.

Кошкин и теперь, словно наяву, помнил, как Светлана просила его ночью сбежать с нею. Но ни тогда, ни теперь он не верил, что Светлана говорила всерьез… она сказала это, должно быть, под наплывом чувств. Ведь наутро о том даже не вспомнила.

Разумеется, она куда больше хотела бы вернуть свое доброе имя, чем сбежать с ним. Значит, продолжить следствие? Именно сейчас, пока он еще в силах что-то сделать…

Время в пути Кошкин собирался потратить на то, чтобы подумать и понять: что же связывало Хелену Зойдель, немолодую и некрасивую гувернантку, и богача, баловня судьбы, Леона Боровского. И не мог. Немыслимо, что у них вовсе могли быть общие дела! Но ведь кто-то помогал Хелене, раз она знала, в какую именно ночь Боровской надумает опоить Светлану!

И расположение комнат, чтобы подбросить револьвер и забрать кулон. И громоподобный бой часов. Не может это все быть совпадением!

Кошкин сжал голову, проклиная сам себя - он не мог найти ответы на эти вопросы.

Не говоря уж о том, что вообще плохо представлял себе истеричную старую деву фройляйн Зойдель, как автора сего хитроумного плана, блестяще исполненного… И, потом, в коротком разговоре возле парадной Хелена ведь ясно дала понять, что до сих пор яростно ненавидит жену Шелихова. И лишь во вторую очередь его дочерей… значит, явись она в монастырь к Елизавете Шелиховой - довела бы задуманное до конца.

Что-то не сходится…

Фройляйн Зойдель прежде казалась Кошкину идеальной подозреваемой, но что, если Светлана права - гувернантка здесь не при чем?

Ведь и впрямь Нелли - их Нелли - обладает совсем другими качествами. Во-первых, эта дама терпелива, раз за десять прошедших лет ее желание отомстить ничуть не угасло. Во-вторых, она холодна и расчетлива: выдумать такой план! Да из нее вышел бы не самый плохой генерал, родись она мужчиной… В-третьих, раз она умна - а она непременно умна - то приложила немало усилий и потратила эти десять лет, чтобы быть как можно ближе к Светлане. Ведь лишь от нее она могла узнать, в каком монастыре находится Елизавета Шелихова, а после, выведать привычки самой Светланы, изучить ее слабости, чтобы в нужный момент ударить побольнее. Не просто лишить Светлану жизни или отправить за решетку - она вознамерилась заставить Светлану думать, будто она и впрямь совершила эти убийства. О да, у этой женщины поистине изощренный ум…

И, наверное, стоит принять во внимание слова Светланы, что дама эта неким образом имеет отношения к литераторам, а Нелли - лишь красивый псевдоним, под которым ее знали у Шелиховых. Увы, звать ее могут как угодно…

Безусловно у Нелли имелись чувства к Дмитрию Шелихову, но такая женщина как она, едва ли, подобно фройляйн Зойдель, стала во всеуслышание заявлять о них. И бросаться не подкрепленными обвинениями в адрес его родных. Нет, она все эти годы молчала, терпела и вынашивала план. И одним из пунктов сего плана было, несомненно, приобрести револьвер.

Собственно, Кошкин и направлялся сейчас в Сердоболь, чтобы подойти к разгадке с другого конца. Женщине, каким бы генералом ни была она в душе, достать оружие всегда труднее, чем мужчине: им на службе его не выдают. Значит, она должна будет отыскать человека, согласного его продать. А где найдешь такого человека?

Глава XXXIV

Сердоболь или Сордавала, как называли его местные жители, большинство которых являлись финнами, был ближайшим от Горок крупным городом. Приезжие тянулись сюда со всех окрестных деревень в надежде продать выращенное на грядках и выловленное в озерах и тут же купить гостинцы для жен и детей. А потому самым популярным местом в городе считался здешний рынок.

Кошкина он как раз и интересовал.

Сердобольский рынок был словно брат-близнец похож на десятки рынков в других городах, где успел побывать Кошкин. Здесь ряды с луком и свеклою, там со свежей рыбой, а в дальнем углу можно купить булавки и отрезы на платье. Ближе к центру вечно топчется толпа зевак, дивясь на незадачливого малого (первый раз, должно быть, в городе), который уверен, что уж с третьей-то попытки точно перехитрит наперсточника и отыграет копленые весь год денежки.

Снуют оборванные босые дети, выпрашивая у всех без разбору милостыню; здесь же, прямо на земле, нищенки, их матери, нянчат истошно вопящих младенцев и суют им в рот соску из грязной тряпки с нажеванным хлебным мякишем. Кошкин, малодушно отводя взгляд от пораженного язвами тельца ребенка, подал нищенке пару монет и скорее прошел дальше.

Таким рынок знает городской обыватель, а Кошкин, прошедший полицейскую службу «с низов», и не хотел бы, да, супротив воли, видел совершенно иную картину.

К примеру, он достоверно знал, что нищенка вовсе не мать этим детям - она сняла их в аренду на день или неделю и платит за это родителям процентов пятнадцать от выручки. Лечить язвы младенца она не станет ни при каких обстоятельствах, ибо так «жальчее», а значит больше подадут. Едва ли этот ребенок доживет хотя бы до года… но меньше таких младенцев все равно не становится.

Еще Кошкин знал, что, ежели тот оборванец лет десяти не соберет к вечеру «на пропой» родителям, то, вероятно, будет избит до полусмерти.

А размалеванная пьяная девица, что, хохоча, вывалилась из дверей трактира? Ей же лет двенадцать, не больше. И она там не одна такая.

И, пока толпа дивилась на ловкача-наперсточника, Кошкин в свою очередь дивился, что никто не замечает оборвыша лет семнадцати, что снует меж зевак и почти в открытую шарит в их кошельках. А вон и второй. И третий на подхвате.

Так отчего горожане их не видят? Им так спокойнее? Или впрямь это какой-то мир-невидимка, который Кошкину - за некие грехи, не иначе - видеть дозволено.

Причем местные на счет «раз» вычисляли таких «всевидящих»: Кошкин знал, что нет никакого смысла притворяться, будто пришел сюда за луком или рыбой. Вместо этого, он поискал глазами и выловил того самого оборванца десяти лет. Не спеша подал ему гривенник.

- Скажи-ка, малый, - заговорил Кошкин, вновь запустив руку в карман и поигрывая теперь рублевой ассигнацией, - где бы у вас тут револьвер прикупить?

- А вам зачем, дядя? - тот хитро наклонил голову, в упор глядя на выпирающую из-под полы сюртука кобуру Кошкина. - У вас ведь есть ужо.

- А мне про запас, - в тон ему улыбнулся Кошкин. И протянул таки рублевую бумажку. - Поможешь?

Костлявая ручонка выхватила ассигнацию тотчас:

- А я почем знаю, где купить? Вон, у городового лучше спроси!

Он загоготал, а в следующее мгновение Кошкин увидел лишь грязные пятки над столбом пыли - так быстро он удирал.

Полицейская будка, к слову, и впрямь стояла в самом центре рынка, но красномордый, пахнущий домашними пирогами городовой показывался из нее лишь затем, чтобы вальяжно пройтись меж рядами и собрать «дань». Кошкин этого не видел, но не сомневался, что так оно и есть.

Рубля Кошкину не было жаль, да и рано пока отчаиваться. Заложив руки за спину, он принялся бродить вдоль прилавков, глядя, однако, не на товар, а больше по сторонам. И минуты через три вновь заметил того мальчишку, который указывал на него пальцем и что-то торопливо говорил другому.

Этот второй был и одет получше, и возрастом старше - лет двадцать, должно быть. В зубах парень зажимал неприкуренную папиросу, а бесцветным прямым взглядом, куда более прожженным, чем у первого мальчишки, изучал Кошкина в упор. И наверняка видел больше, чем можно было подумать со стороны. Кошкин же, расчетливо прикинув что-то в уме, в интересах дела изобразил в ответ несколько наивную полуулыбку.

После недолгих переговоров с мальчишкой, парень заложил руки в карманы и развязанной походкой, перекатывая папиросу из одного угла рта в другой, направился к Кошкину.

- Птичка принесла, тебе товар нужен? - задев его плечом, спросил вполголоса.

- Смит-Вессон. Образца 1871 года, сойдет и старый.

- Платить сразу будешь?

- Сначала товар покажи. О цене сговоримся.

Парень хмыкнул, снова перекатив папиросу, скользнул по Кошкину коротким взглядом и ответил:

- Ну, пойдем, - и, не оборачивая, двинулся вдоль рядов.

Кошкин чувствовал себя не очень-то уютно: ежели прознают, что он полицейский - труба его дело. Не один из бывших его сослуживцев сгинул на таких рынках с хомкой [40] меж лопаток. Но, осмотревшись, он упрямо двинулся за парнем: не то у него сейчас положение, чтобы осторожничать.