А план тот казался Наде чрезвычайно тонким, обдуманным и даже немного коварным…


***

Сегодняшнее утро началось с того, что к Наде, едва проснувшейся, постучала и вошла Светлана, одетая для поездки в Ермолино. Надя испугалась, что сестра заставит и ее ехать на похороны и тотчас выдавила из слабый стон, дабы напомнить о своей простуде.

Однако сестра то ли сходу поверила ее стонам, то ли вовсе не собиралась никуда Надю везти: Светлана с такой теплотою смотрела на нее, стоя в дверях, что Наде даже неловко стало притворяться, ведь чувствовала она себя куда лучше.

Потом Светлана подошла, шелестя юбками, села на край постели и совсем как вчера ночью провела рукою по Надиным волосам.

- Как ты себя чувствуешь, Надюша? - спросила она, задержав ладонь на ее лбу.

- Немножко получше, - слабо ответила та и сделала вид, что закашлялась. - Вряд ли я смогу сопровождать тебя, Светлана… К тому же с тобою ведь едет Гриневская - я вам буду лишь мешать.

Светлана улыбнулась, будто разгадав все ее маневры:

- Алина не едет со мной, - ответила она. - Мы… словом, мы поссорились. Думаю, что серьезно.

- Как жаль, - отозвалась Надя, забыв кашлянуть.

Мысли же ее лихорадочно заметались в голове, и каждая в итоге уперлась в вывод, что, раз у сестры больше нет подруги, то она - хочешь-не хочешь - станет больше времени уделять ей, Наде. А это в любом случае хорошо!

- Надюша… - Светлана отняла руку от ее лба и настойчиво поймала взгляд. Красивое лицо сестры стало серьезным и сосредоточенным - она жадно ловила каждое движение глаз Нади, - Надюша, я хотела сказать, что очень благодарна тебе за твое беспокойство сегодня ночью. Это многое для меня значит - хочу, чтобы ты знала. Право, я и подумать не могла, что ты так волнуешься обо мне.

Светлана, кажется, сама смутилась, а Надя отчего-то ужасно разволновалась и вспыхнула с раздражением:

- Разумеется, я волнуюсь о тебе! Ты ведь моя сестра, какая б ты не была!

И тотчас пожалела о последней части фразы - не стоило, наверное, лишний раз напоминать Светлане о том, как она неидеальна. Сестру это задело. По крайней мере, попрощалась та очень скоро.

Потом Светлана уехала, а Надя махала ей рукою, высунувшись из окошка, и отчего-то чувствовала свою вину. Не надо было ей грубить… ведь Светлана сама пошла на перемирие - нужно было и Наде отринуть свою гордость и попрощаться по-человечески. Следующие полчаса, пока Алена, щиплясь, будто нарочно, и оставляя на Надином теле синяки, затягивала корсет, она с досадою гадала, почему же у них со Светланой все выходит столь неловко? Всегда так: когда Наде было жизненно необходимо по душам поговорить со старшей сестрой - та была занята, или кто-нибудь из этих Гриневских сидел над душою; а когда, соскучившись, Светлана пыталась задобрить ее ласковыми словами, Надя из чувства протеста ее гнала…

И вот тогда-то, вытолкав, наконец, горничную из своих комнат, Надя твердо решила разорвать порочный круг и помириться со Светланой. Раз теперь в их жизни не будет Алины, да и Гриневского - она надеялась - тоже, обстоятельства для того складывались вполне благоприятные.

Надя решила сделать для сестры что-нибудь хорошее, что-то такое, чего Светлана точно не ждет. Чтобы она непременно устыдилась своего несправедливого к Наде отношения.

Потому на ужин она велела приготовить пирожки с грибами: Светлана грибы любила, а Надя терпеть не могла, так что блюд из них никогда не делали. Более того, она сама мужественно вызвалась помогать Василисе - Светлана непременно должна оценить этот жест!

Но ей, разумеется, помешали…

Когда тесто уже заканчивалось, а у Нади пирожки только-только стали получаться симпатичными - в кухню заглянула Алена:

- Барышня, вас в гостиную просют. Гости к вам - Григорий Романыч.

- За… зачем он? - Пальцы непроизвольно сжались, и вместо пирожка опять получился невразумительный дырявый комок. - Скажи, что я занята, болею и вообще мне некогда!

«Неужто свататься пришел? - догадалась Надя. - Сдержал-таки угрозу…»

- Как скажете, - Алена пожала плечами, посмотрела на нее как-то странно и скрылась за дверью.

Но Надя продолжала нервничать и бестолково комкать тесто. Она не верила, что Рейнер так просто уйдет. Нет, он непременно вломится сюда и начнет признаваться ей в любви.

«В любви… Господи, Боже мой, неужели и правда будет?»

Наде еще никто и никогда не признавался в любви, хотя она много читала об этом в романах. И где-то в глубине души - совсем чуть-чуть - она даже хотела услышать эти его признания. Разумеется, чтобы тотчас поставить Рейнера на место однозначным отказом!

- Вышли бы вы, барышня, - вольнодумно посоветовала Василиса. - Такой хороший господин… зря вы, право слово.

Надя же велела ей замолчать, а сама еще больше уверилась, что Рейнер непременно проявит настойчивость.

Она как раз успела расправить складочки на крахмальном переднике, между делом глянуть на свое отражение в кофейнике и выпрямить спину, когда из коридора послышался шум, слабые возражение Алены - после чего дверь распахнулась:

- Надин, я так и знал, что вы здесь! Простите, что я ворвался, но нам надобно поговорить…

Она моментально оценила, что Рейнер был одет сегодня не по-дачному, а куда лучше, чем обычно: в темно-синий твидовый сюртук с шелковым галстуком и даже обут был в до блеска начищенные туфли вместо обычных своих сапог, в которых исходил все окрестности. Хотя до Леона ему, разумеется, все равно что до Луны.

«Точно будет признаваться в любви!» - поняла Надя.

Она отметила, что Рейнер и сам страшно волнуется, а вот она, напротив, чувствовала себя все уверенней. И даже пирожок в ее руках вышел - ну просто загляденье!

- Я занята как видите, - не удостоив его взглядом, ответила она, - ежели у вас какое-то дело, то Светлана вернется - вот с нею и поговорите.

Грегор мялся. Вытащил табурет и без разрешения сел:

- Сударыня… - обратился он к Василисе, - вы не могли бы оставить нас?

- Еще чего! Василиса, не вздумай! - вспыхнула Надя, не дав той ответить. А Рейнеру все так же не глядя пояснила: - Сестра мне запрещает оставаться с чужими наедине.

- С чужими? - Голос Рейнера зазвучал холоднее. Только сейчас Надя вдруг поняла, что перегнула палку. - Мне казалось, знакомство длиной в три месяца, делает нас хотя бы приятелями. Но если вы и впрямь считаете меня чужим, то, разумеется, я зря пришел. Простите, что отнял время!

Он поднялся, и Надя, спохватившись, что теперь не услышит признания в любви, попыталась смягчить сказанное:

- Это сестра считает, а не я, - запросто солгала она. Скосила на него взгляд и с облегчением отметила, что Рейнер решил пока остаться. И, чтобы он успокоился окончательно, даже сказала: - Василиса, сходи за мукою в погреб.

- Так полно муки-то…

- Сходи за ржаной! - вкрадчиво добавила Надя и поглядела на экономку так, что она, наконец, поняла:

- А, так за ржаной? Бегу-бегу…

Еще минуты полторы Василиса грузно поднималась из-за стола, потом, стараясь казаться расторопной, едва не опрокинула табурет, но все же убралась за дверь.

Они с Рейнером остались теперь наедине, но заводить никаких волнительных речей он не торопился: возможно, обстановка кухни тому не способствовала. Но помогать ему Надя не собиралась. Она невозмутимо, словно так и надо, смыкала края будущего пирожка. Разве что изо всех сил старалась, чтобы ее движения были как можно изящнее.

- Может быть, вам помочь, Надин? - нашелся, наконец, с чего начать Рейнер.

- И впрямь помогли бы, чем сидеть-то… - обронила Надя, поведя плечом.

«Заставить его тоже лепить пирожки? - лихорадочно начала выдумывать она. - Выгнать на улицу, за водой - лишь бы не сидел здесь?»

Но неожиданно для самой себя Надя велела:

- Развяжите фартук мне на шее. Давит очень.

И скорее отвела глаза, чтобы он не увидел, сколько в них страха. Зачем она его об этом попросила? Неужто ей будет хоть сколько-нибудь приятно, если он ее коснется?

И, тем не менее, сердце Нади оглушительно билось, а щеки вспыхнули красным, когда Рейнер, встав позади нее, нарочито медленно принялся развязывать узел на лентах. Она даже чувствовала его дыхание на щеке, чувствовала его пальцы, которые сперва робко, а потом все настойчивее касались ее шеи и… как будто ждала большего.

И все же, когда Рейнер вдруг наклонился к ней, легонько, почти невесомо, тронув губами уголок ее рта - она вскрикнула и отскочила в сторону, и в самом деле испугавшись:

- Боже, что вы сделали?!

- Надин, простите, я не хотел вас испугать… - растерялся тот.

- Вы меня поцеловали! - она не слушала его, а думала только о своей загубленной отныне жизни. - Что же теперь будет…

Дело в том, что во всех романах, читаных Надей, после того, как герой целовал героиню, она сразу же, в следующей строчке буквально, или становилась замужнею дамой, или производила на свет младенца, или, что самое ужасное, ее все начинали считать падшей женщиной. Так что следующие несколько секунд Надя словно черную метку закрывала ладонью место поцелуя, с ужасом глядела на Рейнера и ждала, быть может, что младенец появится откуда-нибудь прямо сейчас… Не дождавшись, однако, она без сил молвила:

- Вы погубили меня, Григорий Романович. Уходите, умоляю вас. Оставьте меня!…

И, сдерживая слезы, бросилась в свою комнату.

Рейнера Василиса, должно быть, не пустила за ней: он ушел - и слава Богу. А Надя, не отвечая на уговоры экономки открыть, из последних сил рыдала в подушку, оплакивая свою девичью жизнь. Другого пути, кроме как выйти за Рейнера, она теперь для себя не видела. Или под венец, или быть ей падшей женщиной. Насчет младенца, правда, Надя смутно догадывалась, что его пока не будет - хоть и не была уверена до конца.