Светлана улыбнулась понимающе:

- Да уж… сегодня я пока что не сделала ничего такого, чтобы было бы хуже прежних поступков.

- Я вовсе не то имел в виду…

- Знаю. И все же не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо: позвольте, я объяснюсь с вами по поводу моих отношений с Гриневским.

- Я уже говорил вам, что мне нет дела до Гриневского!

Но, кажется, протест Кошкина прозвучал недостаточно убедительно, так как она не послушалась:

- Видите ли, это моя самая большая ошибка в жизни. Я, признаться, ошибалась часто, и, ежели можно было вернуть время, я бы не сделалась его любовницей. Не потому что общество это порицает - поверьте, мне давно уж все равно, что обо мне думает общество. Просто Гриневский как был, так и остался хорошим моим другом - но не более. А против сердца нельзя идти, Степан Егорович. Даже если кажется, что так правильнее и благоразумней… в конечном итоге бед выйдет только больше, уж поверьте мне.

- Легко сказать, - хмыкнул Кошкин. - Но как же можно поступать иначе, когда знаешь, как поступить благоразумнее?

- А вы, Степан Егорыч, заведите себе подругу сердечную и во всем ее слушайтесь. Женское сердце всегда чувствует, как правильнее. Потому-то самые счастливые мужья в мире те, что под каблуком.

Кошкин почувствовал, как вспыхнули его уши. Что за женщина, право, никакого чувства меры!

А она продолжала свои откровенные речи:

- Вижу, что вы неженаты, Степан Егорович - кольца обручального нет. Но ведь невеста у вас наверняка имеется?

Кошкин машинально спрятал свои руки, нахмурился отчего-то и излишне жестко сказал:

- Вы уж простите, Светлана Дмитриевна, но нам еще о делах говорить нужно, а поезд всего четыре с половиною часа идет…

- Да это по расписанию, а на деле на развилке под Чудово, бывает, что и по шесть часов стоит. Может, нам повезет, кто знает.

Она улыбнулась уголком губ, а в глазах снова танцевали черти.

«Нет, это решительно невозможно! - понял Кошкин. - Десять часов быть окутанным ароматом духов, считать чертей в ее глазах и терпеть провокации… Да я рехнусь. И отчего купе первого класса такие тесные, дьявол их побери!»

- Я… мне нужно записать в протоколе, когда именно у вас начались галлюцинации, - сухо, не глядя ей в глаза, сказал он.

Это было жестоко - вот так швырнуть ее в реальность. Кошкин ненавидел себя за это, но не знал другого способа взять ситуацию под контроль. Она и впрямь сожрет его с потрохами, если не быть с нею жестким.

А она ответила тихо:

- В день смерти Павла Владимировича. Ночью, точнее.

- И никогда прежде такого с вами не случалось? - переспросил он недоверчиво.

Она решительно покачала головой:

- Никогда. Зачем мне лгать?

- Я не потому спросил, что считаю вас лгуньей… просто пытаюсь понять причину этих галлюцинаций. У всего есть причина.

Светлана подняла осторожный вопросительный взгляд, будто он сказал какую-то глупость.

- Может быть, вы начали принимать что-то? Таблетки… не знаю… порошок от головной боли! Вы давно пьете тот порошок?

Кошкин не очень разбирался в лекарственных средствах - Девятов был в этом гораздо большим специалистом - но все же знал, что некоторые из них совершенно непредсказуемым образом отражаются на поведении человека. Вроде этого немецкого порошка из вытяжки листьев кока [34], который продается в аптеках по рублю за коробочку - хотя весь мир уж знает о его губительных свойствах.

Хотя, судя по сжавшимся в точку ее зрачках, в прошлую ночь она приняла, скорее, какое-то сильное успокоительное, вроде морфина. У кокаинщиков зрачки, напротив, расширяются, отчего глаза становятся совершенно черными.

Светлана тем временем ответила на его вопрос:

- Да, я давно его пью, - сказала она совсем глухо, - мигренями я страдаю с детства… мой отец, знаете ли, тоже мучился головными болями, а после и расстройством мозга. А я похожа на него: должно быть, это у нас семейное. Так что я пью этот порошок уже много лет.

Кошкин нервно сглотнул, поняв, что и закончит она свои дни так же как и ее отец. Да и сама же Светлана, судя по всему, другого конца для себя и не видела - а ему жутко становилось от обыденности тона, которым она это сказала.

- И больше ничего вы в тот день не принимали?

- Из лекарств - нет. Впрочем… не знаю, можно ли отнести ромашковый отвар к лекарствам. Я перенервничала в тот день, потому как мой супруг приехал крайне неожиданно, застал в доме Леонида Боровского и… должно быть, понял все не так. А отвар всегда меня успокаивал и позволял хорошо уснуть.

- Успокаивал? - заинтересовался Кошкин.

«Это уже теплее…»

- Но отвар я тоже пью давно и достаточно регулярно… и, умоляю вас, выкиньте из головы эту чушь, будто Василиса, моя экономка, меня травит!

Сказано это было достаточно резко и однозначно, так что и Кошкину пришлось согласиться: если экономка и впрямь подсыпала что-то в отвар, то галлюцинации обязаны были проявиться раньше - хотя бы раз.

Он снова вернулся к порошкам:

- Скажите, а это лекарство от мигрени… вы заказываете его в одном и том же месте?

Светлана начала, было, отвечать, но вдруг взгляд ее сделался совершенно рассеянным. Если сам Кошкин в минуты волнения краснел до кончиков ушей, то Светлана, кажется, бледнела - на ее лице сейчас не было ни кровинки, даже взгляд смотрел как будто сквозь него. И побелели костяшки пальцев, которыми она что было сил вцепилась в свой ридикюль - будто пыталась удержаться.

- Или же нет? - понял он. - В последний раз вы купили порошок в новой аптеке?

Другой причины столь внезапной в ней перемене он найти не мог.

А Светлана бескровными губами очень тихо произнесла:

- За вашей спиной ползет огромный черный паук… Не шевелитесь, Степан Егорович.

Кошкин замер. Не то, чтобы он боялся насекомых, но мысль, что на него вот-вот упадет эта мерзость, заставила поосторожничать.

- Можете сесть сюда, - подсказала Светлана, отодвигаясь к окну.

Кошкин, не раздумывая, подскочил и сел рядом с нею. Правда тотчас опомнился: снова, наверное, покраснел и чуть отодвинулся, чтобы его колено не касалось ее бедра под юбкой свободного кроя.

Светлана, скорее для приличия, чем от смущения, тоже отодвинулась дальше.

Паука на стене уже не оказалось, но Кошкин не сомневался, что он там был - ведь самолично видел одну из этих тварей, едва вошел в купе!

- Черт знает что - клоповник, а не первый класс! - вырвалось у него в сердцах.

Светлана только глядела не него невинным взглядом, а кружево на ее юбке почему-то снова касалось его колена.

- В казенных поездах всегда так, - сказала лишь она. - В частных несколько получше обстановка. Вы что-то спрашивали у меня, Степан Егорович?

- Да… так ваш порошок от мигрени - в последний раз вы заказывали его там же, где и всегда?

- Разумеется, - ответила она, - я не настолько рассеяна, чтобы уехать на отдых, не взяв всего необходимого. Порошок я покупала сама у проверенного аптекаря.

Кошкин сдался. Видимо, порошок - это ложная зацепка. Стоило над этим еще подумать, но сейчас, рядом с этой женщиной, думать ему удавалось с трудом.

- Хорошо, - вздохнул он, - прошу вас рассказать, что вы делали после того, как выпили свой порошок и отвар? Как можно подробнее.

- Для начала я позвала Василису, чтобы она помогла мне переодеться ко сну… вам во всех подробностях?

- В основных… В каких сочтете нужным…

Оставив шутки, Светлана кивнула. Заметно было, что те воспоминания для нее мучительны.

- Словом, приняв отвар, уснула я достаточно быстро, - начала она, - но среди ночи неожиданно проснулась. Я не могла понять, что это - то ли видение, то ли явь. И отчего-то решила, что именно сейчас мне нужно поговорить с Павлом. Объяснить ему все о Леоне - почему он здесь находится. Это нелогично и глупо, я знаю, но я руководствовалась тогда порывами, а не разумом. Я накинула пеньюар, вышла… спустилась по лестнице - увидела, что свет за дверью в библиотеку горит, обрадовалась и потянула ее на себя.

Она замолчала, напряженно глядя мимо Кошкина

- И что было дальше? - решился поторопить он.

- Дальше - сплошной туман. Я ничего не помню… знаете, это похоже на забытый поутру сон, от которого остались лишь неясные образы и ощущения. Кажется, я разговаривала с кем-то… с Павлом, очевидно, или с Боровским. Я… я очень зла была на этого человека, с которым разговаривала. Я его ненавидела. А еще мне было очень страшно. Я знала, что случилось что-то ужасное и непоправимое. Как оказалось вскоре - я просто поссорилась с Павлом и застрелила его.

- А где вы взяли револьвер?

- Не знаю. Может быть, его Боровской привез или сам Павел - не знаю. В доме я оружия не держу.

Кошкин кивнул и уточнил с некоторым скепсисом:

- Но после убийства вы отнесли револьвер в свою комнату и спрятали его в комоде.

- Вероятно, что так…

- А зачем?

- Умоляю, не ищите логики в моих поступках, - поморщилась Светлана, - я была не в себе, разве вы еще не поняли?

- Тогда выходит, что вы пришли в библиотеку, увидели там вашего супруга и Боровского, поссорились с ними и, взяв так некстати принесенный кем-то револьвер, застрели их обоих. Они не противились тому. После вы избавились от одного из тел, спрятали револьвер в своем комоде и опять вернулись в библиотеку, чтобы, когда без четверти час ночи туда спустилась ваша сестра, вы были бы уже на месте.

- Все так, - с заминкой кивнула Светлана.