Там, на подоконнике, когда нога ее сорвалась в пропасть, Светлана очень четко поняла для себя, что хочет жить. Все равно где, все равно как. Не важно, поймет ли ее Надя, и станут ли посторонние осуждать ее за эгоизм - плевать она хотела на посторонних. Этот подарок Господа - быть живой - она не позволит отнять у себя никаким обстоятельствам!

- В здравом уме я никогда не влезла бы на подоконник, - сказала она неожиданно твердо.

Не сразу, но лицо Кошкина как будто смягчилось - злости его она уже не чувствовала. Что же было? Страх, недоумение? Пожалуй, все же страх. И Светлана отчего-то знала: он боится не того, что она не выполнит своей части уговора и не даст столь необходимых для его карьеры признаний. Нет, он боится именно ее смерти. Боится, что она откроет окно еще раз.

И еще четче Светлана усвоила это, когда Кошкин вдруг приблизился к ней вплотную. Ей даже показалось, что сейчас он коснется ее и прижмет к себе. Мелькнуло: до чего же забавно, ведь Степан Егорович вовсе не догадывается, что совсем недавно она видела его во сне - как своего избавителя и защитника. Как единственный луч света в своей и по-дурацки сложившейся жизни.

Были у нее и другие мысли относительно Кошкина, от которых в выстуженных ветром комнатах ей становилось жарко. Светлана, не размышляя, и сама чуть подалась ему навстречу.

Но оказалось, Кошкина заботит что-то другое.

- У вас зрачок сжался в точку. И на свет не реагирует, - сказал он. А после зачем-то приблизил и отдалил свечу от ее лица. - Вы приняли что-то? Какое-то лекарство?

- Да… что-то принимала - меня весь день мигрень мучила, - рассеяно отозвалась Светлана. - Почему вы спросили?

Она почувствовала себя ужасно глупо, смутилась и отошла, плотнее запахивая пеньюар. И гнала прочь наваждение о том, как спокойно и тепло было бы ей, наверное, если б Кошкин и впрямь ее обнял.

На вопрос ее Степан Егорович не ответил. Только продолжал смотреть крайне серьезно.

- Светлана Дмитриевна, послушайте меня, - заговорил он вдруг даже с пылом, - я даю вам слово, что сделаю все от меня зависящее… Все - слышите! Чтобы расследование провели как можно более тщательно. Чтобы учли каждую, самую незначительную деталь.

- К чему? - удивленная таким словами, Светлана нервно улыбнулась. - Меня все равно отправят на каторгу…

- Никогда! - резко перебил он - да так, что Светлана невольно вздрогнула. А Кошкин и сам смутился и попытался объяснить: - Даже если и впрямь вы совершили эти убийства, то определенно не в твердом разуме. Вы не заслуживаете того наказания, которое сами выдумали для себя.

До чего же много для Светланы значили эти слова. Но они будто о другом человеке - что он о ней, о Светлане, знает?…

- «Если»? - переспросила она. - Вы допускаете, что это сделала не я?

- Допускаю. Ведь вы не помните самого момента выстрела?

- Нет. Я уже говорила вам.

И Светлана увидела его победный взгляд. Ей даже показалось в тот момент, что он совершенно твердо уверен в ее невиновности. Как же ей захотелось ему поверить… счесть себя жертвой и начать размышлять, кто же мог так жестоко с ней обойтись.

Но Светлана вспомнила сегодняшний свой полусон - такой живой и осязаемый. И то, насколько сильно расходился он с реальностью, в которой она сама влезла на подоконник с очевидной целью убить себя. И еще яснее усвоила: именно в подобную минуту помутнения рассудка она и застрелила Павла с Леоном.

Она глядела на такого пылкого сейчас Кошкина и вдруг невольно улыбнулась. Как улыбаются святой вере детей в добрые сказки.

Впрочем, улыбка померкла, когда ее вдруг кольнула догадка.

- Вы допускаете, что это не я их убила, поэтому и арестовали Гриневского? - спросила она, холодея от нового приступа чувства вины.

Кошкин нехотя ей ответил:

- Согласитесь, у него была причина ненавидеть вашего мужа и Леонида Боровского. Более того, если в убийстве обвинят вас, то у него и его жены есть все шансы получить опекунство над Надеждой Дмитриевной. А значит, получить ваше наследство, - он небрежно кивнул на завещание.

И, внимательно глядя на нее, принялся ждать, что она ответит.

- Нужно признать, рассуждаете вы весьма складно, - отозвалась Светлана, выдерживая его взгляд. - Но, ежели все так, как выговорите, Гриневский должен был при первом удобном случае обвинить во всех грехах меня. А он этого до сих пор не сделал.

- Кто вам сказал, что не сделал? - Кошкин приподнял брови.

Сердце Светланы пропустило удар.

Серж выдал ее полиции?… Она не могла в это поверить. Впрочем, у него ведь дети, у него Алина. А она стреляла в него. После того, как сказала, что не любит более. И все же…

Светланиного молящего взгляда Кошкин выдержать не смог:

- Успокойтесь, - сухо бросил он, - ваш любовник верен вам как пес. Он даже все еще отрицает, что вы стреляли в него.

- Он не мой любовник. Более.

Кошкин снова поморщился и спросил резко:

- Вы полагаете, мне есть до этого дело?

- Полагаю, что есть.

Светлана сказала это, глядя на него во все глаза, и сердце ее отказывалось биться, пока она не дождется ответа - хоть какого-нибудь. Лишь когда Кошкин бросил на нее короткий быстрый взгляд и, кажется, смутился, сердце отмерло и застучало горячо и часто. Счастливо. Для нее очевидным стало, что женское чутье не подвело и на этот раз - она права в его отношении.

Осознание это взбодрило Светлану, как глоток холодной воды, но - вместе с тем, испугало. Испугало повисшим в воздухе вопросом: «И что дальше?».

Насчет «дальше» у Светланы было лишь четкое осознание, что, если она позволит себе увлечься, то отвыкать от Степана Егоровича ей будет очень и очень тяжело. А отвыкать придется.

- Впрочем, простите меня, я, наверное, все еще не в себе… - торопливо закончила она. - Вам лучше уйти сейчас.

- Думаете, я оставлю вас наедине с этим окном?

- Позовите Василису, если боитесь. Только прошу вас, уходите.

Светлана в порыве отвернулась от него и крепко зажмурилась. Она и сама не знала, чего хочет сейчас. Было лишь стойкое убеждение, что она мчится в пропасть со скоростью поезда, но она понятия не имела: знакомство ее с Кошкиным ускорит ли падение в эту пропасть или, напротив, отсрочит - хоть ненадолго?

- У меня к вам одна просьба, Светлана Дмитриевна…

Она встрепенулась, вновь услышав его голос:

- Какая же?

- Я не смогу вас завтра сопровождать в дороге: мое руководство желает непременно видеть меня, потому я еду в Петербург.

Светлана повернулась в безотчетном страхе, что больше не увидит его никогда. Она даже некстати взяла его за руку, боясь, что он исчезнет тотчас.

Но Кошкин торопливо продолжил:

- Ненадолго. В шесть пополудни я буду в Ермолино, в поместье графа Раскатова. Надеюсь, что быстро отыщу дом. А вы же мне пообещайте… - неожиданно он накрыл ее руку своей, большой и теплой, - поклянитесь, что в шесть пополудни я увижу вас там - живой и невредимой.

- Обещаю, - кивнула Светлана.

У нее дух захватило это этого немудреного прикосновения, и она все не могла оторвать взгляда от их переплетенных пальцев.

- Нет! - он сжал ее ладонь, и голос стал навязчиво-требовательным. - Поклянитесь! Здоровьем вашей сестры поклянитесь.

- Я не могу клясться такими вещами!…

- Можете! Тем больше у вас будет причин сдержать клятву, потому как обещаниям вашим я уже не верю.

Он не шантажировал ее и не ставил ультиматумов, однако ж под прямым его взглядом Светлана как завороженная повторила:

- Клянусь здоровьем Нади, что завтра в шесть вы увидите меня живой и невредимой.

- Вот и славно, - сказал он без намека на улыбку. Потом отпустил ее руки и попятился к двери. - Доброй ночи, Светлана Дмитриевна, я позову к вам горничную.


***

И минуты не прошло, как явилась Василиса - будто под дверью стояла все это время. Причитая, суетясь вокруг, пытаясь выспросить, что да как, она стянула со Светланы пеньюар, взбила подушку и едва не силой уложила в постель. Не то Светлана так и стояла бы, наверное, посреди комнаты до самого рассвета с робкой улыбкой на губах.

Один лишь раз Светлана напряглась - когда оказалось, что Василиса принесла ей новую порцию своего отвара и настойчиво велела выпить. Ей вспомнилось отчего-то, как Кошкин сказал, что у нее что-то не то с глазами и спросил о лекарствах. А ведь она пила порошок от головной боли лишь утром, еще до полудня… а к вечеру из лекарств принимала только Василисин отвар. Если его можно назвать лекарством.

И перед тем, как стреляла в Сержа, она пила этот отвар, и в ночь убийства Павла тоже… Впрочем, Василиса часто заваривала его и прежде, но до приезда Павла никаких приступов она за собой припомнить не могла. Тогда был первый раз.

«Должно быть, это совпадение - отвар здесь не при чем», - подумала Светлана, глядя в мутную, остро пахнущую мятой, жидкость.

Но пригубить все же не решилась. Поставила стакан на прикроватный столик и легла на подушку. И не прогадала: уснуть удалось сразу, и никакие сны ее в ту ночь больше не мучили.

Глава XXIII

Приемная графа Платона Алексеевича Шувалова располагалась в паре кварталов от знаменитого учреждения на Фонтанке, 16 [23] и являла собою затерянный меж жилых домов особнячок - тихий, неприметный, с наглухо зашторенными окнами. Снаружи он и вовсе казался нежилым: едва ли снующие мимо горожане догадывались, что скрывается за этими стенами. Да и вывески здесь отродясь не бывало.