Кошкин кивнул. Это он настоял, чтобы Раскатова оставила сестру после того как Надежду Дмитриевну осмотрел доктор, и ушла к себе. Она не хотела сперва, но Кошкин напомнил ее же слова о «приступах», и та, вполне оправданно испугавшись, не стала более спорить.

Господин Басов - уездный врач - объяснил, что у Надежды Дмитриевны лихорадка, вызванная даже не столько переохлаждением, сколько нервным срывом. Что и неудивительно, - посчитал Басов, - учитывая произошедшие в доме события и крайне обостренную впечатлительность девушки. А про себя Кошкин тогда отметил, что доктор еще не знает, что пару часов назад «впечатлительная девушка» сдала свою старшую сестру полиции. Сам он не сомневался, что именно этим и вызван ее нервный срыв.

И теперь он имел все основания опасаться, что, стоит Надежде Дмитриевне пойти на поправку - вторично, перед судом, она своих слов не повторит. Одумается.

Кошкин и караульный одновременно вздрогнули, потому что с первого этажа раздался и повис в тишине коридоров тяжелый металлический лязг, неожиданно сложившийся в мелодию. Часы в библиотеке били три ночи.

- Вот же ж… - перекрестился караульный, - каждый час днем и ночью бьют, а я все вздрагиваю. И как хозяева еще спать умудряются под этот грохот?!

- Хозяева привыкли, - мрачно отозвался Кошкин.

Позже он распорядился, чтобы караульного сменили, хоть тот и лгал, будто вовсе не хочет спать. Сам же Кошкин, мучаясь бессонницей, еще побродил по ночному дому и, в конце концов, не удержался от того, чтобы спуститься в библиотеку.

Здесь он добавил света и, отойдя в угол, снова и снова пытался представить себе, что же произошло в этой комнате двое суток назад.

Девятов говорил, что граф на момент убийства стоял возле стеллажа с книгами, Боровской - у двери в коридор, как раз там, где были найдены капли крови. А убийца находился у выхода на террасу: то есть, логично было бы предположить, что он и проник через эту дверь - с улицы. Хотелось бы сказать, что это был кто-то чужой, потому как домашние, Раскатова в частности, вошли бы через дверь.

Однако Кошкин и сам понимал, что его предположения вилами по воде писаны: никто не знает, сколько эта троица - Раскатова, граф и Боровской - находились в библиотеке и разговаривали. Они могли хоть тридцать раз поменяться местами!

Правда, в этом случае становилось совсем неясно, как двое здоровых и сильных мужчин позволили застрелить себя женщине довольно-таки хрупкого телосложения? Почему они даже не пытались отобрать у нее оружие, видя, что та не в себе? А они не пытались: в комнате, не считая опрокинутого стула, вовсе не было следов борьбы. Неужто они просто стояли на своих местах и ждали, пока Раскатова разрядит в них револьвер?

И часы… домашние все, как один, утверждали, что ничего не слышали в ту ночь. Кроме обычного боя часов, нужно думать. О котором они тоже не упоминали, потому как давно привыкли считать его лишь фоном. Вывод один: убийца произвел выстрелы одновременно с боем часов, заглушившим все. Совпадение? Едва ли… Очень похоже на то, что убийца спланировал это заранее.

Сумасшедшая Раскатова спланировала? Сомнительно. Для этого нужен твердый разум. Так что либо Раскатова цинично лгала насчет своих «приступов» и убила обоих мужчин расчетливо и хладнокровно, либо, - до чего же нелегко было Кошкину признавать это, - кто-то посторонний совершил эти убийства и, более того, пытается саму Раскатову заставить поверить в свою вину…

Глава XVIII

Завтрак в семье Рейнеров поглощали как обычно в тяжелой давящей тишине. Если вчера еще нет-нет, да и нарушал эту убийственную тишину Максимка, за что на него тотчас шикал мерзкий французишка-гувернер, то сегодня ни свет ни заря мальчика отправили в Петербург, и в доме стало просто нестерпимо тошно. На отъезде сам Грегор и настоял: так ему было намного спокойней. К слову, он до сих пор был удивлен тем, как легко его брат и невестка согласились отослать сына: они-то ни о какой угрозе, нависшей над Максимкой, не подозревали, и даже в то, что мальчик был ночью на озере, их до сих пор никто не посвятил. Тем не менее, будто только предложения Грегора они и ждали:

- Да-да, - сию же минуту согласилась Ольга, - Максим этим летом просто невыносим, своими выходками он доводит Николая Романовича до ужасающих мигреней. Пускай отправляется в Петербург с monsieur Жуппе и знает, что это его наказание.

- Согласен с тобою, - отозвался и брат, - ребенок вконец отбился от рук! В этом, кстати, есть и твоя вина, Оленька, ты - мать. - Ольга, признавая, скорбно опустила голову, а Николай после недолго молчания добавил: - Кроме того, в Горках становится просто небезопасно. Мы и сами уедем дней через десять, как только я закончу «Сосновый этюд».

…Грегору бы радоваться, что все прошло так гладко, но тоска душила его. Весь вчерашний день он бродил по окрестностям сам не свой. Не только из-за племянника - много всего навалилось в последнее время. Грегор ужасно скучал по Наденьке. По ее укоризненному взгляду, по капризному, но милому, словно мелодия, голосу; даже по сердитым ее упрекам скучал. Он и сам уже признавался себе, что влюблен по уши, как зеленый мальчишка. В первый раз с ним случилось такое!

Однако заставить себя пойти к озеру он не мог. Даже не вид изуродованного трупа Леона, невесть как оказавшегося на берегу, был тому причиной, а поведение Нади - то, с какой горячностью и ненавистью обвиняла она свою сестру. Она и впрямь ненавидит Светлану… За что? Грегор тоже не питал особенно теплых чувств к собственному брату, но чтобы до такой степени яростно ненавидеть?…

Грегор изо всех сил пытался найти оправдания подобному Надиному поведению, однако до сих пор в этом не преуспел. Единственное, что приходило на ум, так это старые детские обиды, прочно засевшие в ее душе.

Грегор, размазывая по тарелке жидкую отвратительную овсянку, и пытался припомнить все, что знал о детстве сестер Шелиховых. Светлана как-то в порыве откровенности призналась ему, что жили они очень скромно. Нанимали квартиру в Петербурге, отец служил в редактором в какой-то заштатной газетенке… потом и вовсе его сломила болезнь, затянувшаяся на годы: газету пришлось оставить, и им стало совсем тяжко. Когда Дмитрий Шелихов скончался, Наденька была девочкой лет восьми. Светлана рассказывала, трудно было настолько, что нечем было платить единственной их горничной - та лишь в силу преданности своей не бросила господ. Надиным учителям и гувернантке дали расчет еще раньше, и если бы по протекции друга семьи ей не нашлось место в Смольном, вероятно, Наденька вовсе осталась без должного образования.

Неужто Надя не понимает этой очевидной истины и до сих пор обижается на сестру? И почему именно на сестру - наверняка решение принимала не Светлана, а их матушка! Она должна была быть еще жива в то время. Хотя, признаться, Грегор ничего не знал о матери сестер. Светлана избегала говорить о ней - вероятно оттого, что и матери давно нет в живых.

- Хм… - прервала его меланхолию Ольга, распечатывая конверт, только что поданный служанкой. Она отчего-то ухмыльнулась не без злорадства: - А ведь нас приглашают сегодня на обед, Николай Романович. И тебя тоже, Гриша.

- Кто? - нахмурился брат.

- Раскатова. - Ольга едва заметно поморщилась и небрежно уронила записку на край стола. - До чего же бессовестная женщина: не успела похоронить супруга, а уже собирает званые обеды… у меня слов нет, Николай Романович. Это за гранью моего понимания.

- Ни стыда, ни совести, - лениво кивнул брат.

- Ну, положим, не званый обед, а лишь скромная трапеза в кругу близких друзей, - Грегор бегло прошелся взглядом по строчкам Светланы.

Николай ему так и не ответил, а Ольга, тщательно прожевав овсянку, сказала:

- Если Раскатова приглашает друзей, то ее письмо явно пришло не по адресу. Не так ли, Гриша?

Маленькая, тихая, но такая язвительная в некоторые моменты Ольга глядела цепким взглядом на Грегора и буквально требовала, чтобы он с нею согласился. И, надо сказать, ему стоило больших усилий противиться ей.

- Я намерен принять приглашение Светланы Дмитриевны, - сказал он твердо, заставив себя выдержать взгляд Ольги.

Брат продолжал завтрак, и Ольга взялась мазать для него маслом ломтик булки - оба молчали, будто их не так уж и заботило сказанное. Но Грегор знал, что спокойствие это обманчиво, и за ним неминуемо последует буря.

Едва горничная скрылась за дверью, протяжно вздохнул Николай. Усталым движением сорвал с воротничка салфетку и швырнул ее, ни в чем не повинную, на стол. Это будто стало сигналом для Ольги, и она заговорила:

- Послушай-ка, братец, - она сцепила руки в замок и снова впилась взглядом в глаза Грегора. - Неужто ты думаешь, что твоих ежедневных визитов на дачу Раскатовой никто не замечает? Или, быть может, ты считаешь, что все вокруг слепы и не видят твоей излишне тесной дружбы с Наденькой Шелиховой? Все это видят, Гриша, все Горки! Но, слава Богу, нынче никому дела нет до тех непотребств, что творятся на дачах. Николай Романович закрывал на это глаза, но наступает время, Гриша, когда о развлечениях следует забыть и подумать о репутации! Собственной репутации хотя бы, если до нас с Максимом тебе нет дела!

- Так по-твоему, дорогая сестрица, Надин это девушка, с которой можно лишь развлекаться?

Брови Ольги взлетели вверх, и даже Николай не сумел смолчать:

- Ты, быть может, надумал жениться, Григорий?

- Если я надумаю жениться, братец, то сообщу тебе первому. Поставлю перед фактом, точнее!

Грегор поднялся из-за стола и швырнул свою салфетку гораздо менее изящно, чем брат. Не отвечая им больше, он стремительно покинул столовую.