- Вы живы? - Кошкин снова похлопал ее по щеке - теперь более настойчиво.

Та поморщилась, веки ее задрожали, а через мгновение она открыла глаза. Большие, выразительные - они были так близко сейчас к его лицу, что Кошкин разглядел черную кайму вокруг радужки.

«Черт возьми, но она действительно очень красива, - подумал он. - Даже жаль, что графиня».

С четверть минуты, наверное, он не мог оторваться от ее глаз. Было очевидно, что Раскатова достаточно пришла в себя, чтобы осознавать всю неловкость, но отчего-то она даже не попыталась поднять голову с его руки. Но все же заговорила:

- Помогите мне встать, Степан Егорович, - сказала едва слышно, по-прежнему не отводя взгляда.

Кошкин хотел, было, возразить, что ей лучше остаться лежать, но Раскатова уже закинула сперва одну руку, а потом вторую ему на шею. Ничего не оставалось, кроме как протиснуть ладонь под ее талию и, приложив некоторые усилия, поставить на ноги. На ногах, впрочем, Раскатова не удержалась и тотчас упала на грудь Кошкину - рук вокруг его шеи она так и не разомкнула.

- Вам все же лучше лечь сейчас.

- Да, наверное, - ответила она, но не шелохнулась. - Господи, как же здесь душно… я боюсь, что опять потемнеет в глазах, и я упаду.

- Я открою окно.

- Нет! Не нужно, побудьте просто рядом, мне очень плохо…

Раскатова только теперь сняла руки с его шеи и, попытавшись обмахнуться собственной ладонью, как веером, снова простонала:

- Но как же здесь душно, - и легким, совершенно невесомым движением расстегнула несколько пуговиц на вороте платья.

Расстегни она всего на две пуговицы меньше, Кошкин вполне бы ей поверил. А так, невольно окунувшись взглядом в темную ложбинку, он ясно понял для себя:

«Переигрывает. Прямо как Зойка на спектакле. Чего она добивается?»

Кошкину уж начало казаться, что и обморок ее был постановкой, причем, не самого лучшего качества, а он попался, как малолеток! Все теплые чувства к этой женщине разом покинули его, оставив лишь некоторую долю брезгливости. Кошкин теперь был зол на самого себя - как он мог ошибиться! Тотчас развернувшись, он направился к дверям, бросая на ходу с крайней небрежностью:

- Я позову вашу горничную.

Однако до двери он не дошел.

- Вы считаете, это я убила своего мужа и Леона Боровского? - ее голос прозвучал даже с усмешкой - холодной, усталой и бесконечно разочарованной.

Кошкин обернулся. Две лишние пуговицы по-прежнему были заманчиво расстегнуты.

- Не исключаю, - ответил он на ее вопрос. И, усилием воли заставляя себя быть все-таки вежливым, добавил: - Я сыщик, я обязан подозревать каждого, пока не найду доказательства невиновности.

- Надо же, а еще только сегодня утром вы были слугой, который правит лошадьми, - Раскатова усмехнулась и плавно двинулась к нему.

Теперь он окончательно убедился, что обморока не было - не бывает у только что очнувшихся дамочек такого хищного взгляда.

Кошкину пришлось взять себя в руки, чтобы не попятиться к двери. Несмотря на свой чин и служебное положение, он чувствовал себя мышью, с которой кошка сейчас поиграет-поиграет, да и сожрет с потрохами.

Все же, пытаясь ей сопротивляться, он ответил с ухмылкой:

- Меня повысили.

- …и побрили! - закончила вместо него Раскатова. Она осмелела настолько, что снова подошла вплотную и провела кончиком пальца с острым ноготком по его щеке. - Впрочем, без бороды вам намного лучше. Скажите, Степан Егорович, а есть ли вероятность, что вы отыщите эти ваши доказательства моей невиновности. Может, я смогу вам помочь?

Сказано это было нежным полушепотом. Кошкин чувствовал ее дыхание на своей шее, томно-сладкий аромат духов и ее тело, которое раз за разом касалось его - и у него кружилась от этой близости голова.

- Можете, - смог все-таки ответить он, - но вам для этого придется постараться очень сильно.

Кошкин и сам не сразу осознал двусмысленность этой фразы. А осознав, тоже улыбнулся. Потому что почувствовал на миг себя котом, а ее - мышкой.

Возникла некоторая заминка. На мгновение Кошкину почудилось, что сейчас она залепит ему пощечину. И он не знал толком, чего хочет больше - пощечины или очередного ласкового прикосновения.

Кошкин так и не смог этого решить, а Раскатова уже вернула на лицо хищную свою улыбку:

- Вот как? В таком случае, я действительно постараюсь.

Ее рука, покоившаяся до того на груди Кошкина, медленно поплыла вниз. Кошкин даже позволил этой руке поколдовать над ним некоторое время, прежде чем аккуратно взял ее за запястье, отводя от себя - к неимоверному изумлению Раскатовой.

- В этой же комнате вчера ночью вы убили вашего мужа и любовника. Побойтесь Бога, Светлана Дмитриевна.

Сказать, что Раскатова была удивлена таким поворотом дел - это ничего не сказать. Она растерянно хлопала ресницами и все не могла найтись, что ответить. Но Кошкин и не собирался дожидаться: ему теперь все было ясно о ней. Более чем ясно. Не оглянувшись ни разу, он покинул дом через ту же террасу.

Однако он и сам отдавал себе отчет, что спокоен лишь внешне. Ярость клокотала в нем, мешала ясно думать и была столь сильна, что он едва сдерживался, чтобы не произносить вслух все те ругательствами, которыми крыл Раскатову про себя.

Она все-таки провела его! Подумать только - пару часов назад он был о ней такого высокого мнения, что не допускал всерьез ее причастности к убийству. А теперь… она сама фактически призналась. И доказала, что пойдет на все, на любые мерзости и ухищрения, лишь бы избежать правосудия.

«Так ведь нужно арестовать ее немедля!» - Кошкин остановился, осененный этой мыслью.

Возвращаться в библиотеку ему не хотелось - по правде сказать, он не был уверен, что устоит перед нею во второй раз. Да и доказательств нет… она призналась только что, да, но кто ему, Кошкину, поверит на слово? Напротив, Раскатова непременно станет уверять всех, что ничего подобного не говорила.

Нет, здесь нужно действовать иначе… сперва заручиться поддержкой Шувалова, а потом можно и арестовывать.

Решив так, Кошкин подозвал к себе старшего из своих людей, которые, проводив экипаж с Девятовым, теперь бездельничали, и отдал распоряжение:

- Взять все выходы из дома под охрану и глаз не спускать с Раскатовой! - Кошкин поймал себя на мысли, что приказ прозвучал излишне жестко. Однако допустив на мгновение, что Раскатова попытается пустить свои чары и против этого полицейского, Кошкин рассвирепел еще более. Договорил он тихо, но столь зловеще, что человек его бледнел на глазах: - Если хоть что-нибудь случится из ряда вон выходящее… шкуру спущу лично с тебя!

Полицейский мелко затряс головой, кивая, и даже не решился ничего уточнить. Потом козырнул и помчался отдавать распоряжение подчиненным.

А Кошкина черт дернул обернуться еще раз на дом.

Сквозь распахнутую дверь террасы ему хорошо было видно Раскатову, спрятавшую лицо на подлокотнике все того же кресла. Спина ее дрожала: она плакала навзрыд, в том не могло быть сомнений. На мгновение у Кошкина шевельнулась мысль - даже не мысль, а надежда, - что он просто понял ее как-то не так?… Впрочем, гоня сомнения, он снова нахмурился и отправился искать своего кучера.

Глава XII

Светлана не помнила, когда в последний она раз рыдала вот так - не помня себя, до головной боли, до озноба во всем теле. Порой, казалось, она выплакала уже все и сумела взять себя в руки, но, стоило вспомнить эту отвратительную сцену, это презрение в его взгляде, эти обидные колкие слова… и снова она не видела ничего, кроме пелены слез перед глазами.

Что он теперь думает о ней? Он считает ее убийцей, это понятно, и с минуты на минуту непременно вернется, чтобы заковать ее в кандалы, как преступницу. Но это еще можно пережить, а вот то, что он думает о ней как о последней шлюхе… Впрочем, шлюха она и есть.

Светлана вполне отдавала себе отчет, что, ежели б на месте этого сыщика был кто-то другой, даже менее привлекательный, она бы сделала все то же самое. У нее не было выбора! Если есть хоть малейший шанс избежать наказания и не ставить на будущем Нади крест, сделав ее сестрой каторжанки - она обязана этот шанс использовать. Не имела никакого права не использовать!

Потому Светлана, хоть и чувствовала омерзение к самое себе, иного пути не видела. С ней кончено, и нет смысла разыгрывать из себя невинную гимназистку. Не нужно ждать чуда, его не будет.

Но она сглупила, понадеявшись провернуть этот трюк с Кошкиным. Ведь показалось же ей в какой-то момент, что он не из тех, кто воспользовался бы столь низкой женщиной. И он действительно не воспользовался. Вероятно, он даже думал о ней лучше, чем она есть на самом деле. Но теперь уж…

И очередной приступ рыданий лишил ее способности думать хоть сколько-нибудь трезво.

Светлана не заметила, когда именно в библиотеке появилась Василиса, но та тотчас принялась суетиться вокруг, уговаривать то умыться, то лечь в постель, в конце концов, экономке даже удалось заставить ее выпить отвар из ромашки и мяты. Неизвестно, что она еще туда добавляла, но на Светлану это варево всегда действовало успокаивающе.

Помогло и в этот раз. Слезы еще продолжали водопадом катиться из глаз, но она, по крайней мере, больше не тряслась от рыданий. Да и мучительное чувство стыда как будто притупилось.

- Пойдем, золотая моя, - Василиса завела Светланину руку себе за шею и настойчиво повела ее куда-то. Светлане не хотелось идти, да и полицейский ведь сейчас вернется, чтобы арестовать ее - но она даже Василисе сопротивляться не могла. А та по пути продолжала увещевать: - Пойдем, золотая, рассвет уж скоро, но ты поспи - я Аленке скажу, чтоб не шумела и тебя не будила.