Когда Алина со свойственными ей прямотой и цинизмом рассказывала, что не пускает Сержа в свою спальню с самого рождения младшей дочери, что страдает она из-за отсутствия чувств к мужу и что жалеет его - не поверить ей было невозможно. Однако ежели они не затрагивали эту тему в разговорах достаточно продолжительное время, в душу Светланы вновь начинали закрадываться сомнения… что, если Алина лишь внешне так спокойна? Быть может, она и впрямь не испытывает к мужу ярких чувств, но какая женщина сумеет терпеть рядом с собой ту, которую ей явно предпочли?

Разве что такая необыкновенная, как Алина, и сумеет…

И все же мысль, что она делает больно подруге, приводила Светлану в столь сильное волнение, что она едва удерживалась порой, чтобы не уехать из Горок тотчас - раз и навсегда.

Вот и теперь задумавшись об этом, Светлана с сомнением, силясь понять, что на душе у этой женщины, тайком ее разглядывала.

- Алина, ты любила Сержа хоть когда-нибудь? - в этой же задумчивости спросила она.

Та хмыкнула, удивленная таким вопросом. О Серже они разговаривали еще реже, чем о детях.

- Как тебе сказать, ma chere… когда моя маменька поставила меня перед необходимостью замужества, мне был дан выбор: Серж или один старинный приятель батюшки, у которого на тот момент было уже трое внуков от первого брака, лысина во всю голову и гнилые зубы. И тогда я решила, - она подавила смешок, - что лучше буду любить Сержа. Впрочем, я и тогда понимала, что любовь - это такое понятие… эфемерное. Его не пощупаешь, не потрогаешь, не продашь и не купишь. У меня большое подозрение, что людям просто удобнее прикрывать свои низменные порывы книжным словом «любовь».

- Ох, ты ошибаешься! - горячо возразила ей Светлана. - Даст Бог, ты сама поймешь когда-нибудь, как сильно ошибаешься!

Алина глухо рассмеялась и повернулась в своем кресле к Светлане, подперев голову рукой и снова глядя на нее с жалостью, как на неразумное дитя:

- Едва ли, ma chere. Можешь поверить на слово: меня это не интересует. - Она подалась вперед, с заботою стряхивая с юбки Светланы крошки пепла, - У меня есть мои девочки, мои болонки. Есть ты, и есть Серж, который, так или иначе, все равно часть моей жизни. Мне этого вполне хватает.

Светлана слабо улыбнулась, отметив, что мужа она назвала после болонок. Никогда ей не понять Алину.

И тут снова скрипнула калитка. Алина обернулась на звук первой, а вскоре из темноты вышел к ним младший Рейнер, сосед. Точнее даже выбежал - он тяжело дышал после бега, выглядел крайней взволнованным и сбивчиво пытался сказать:

- Светлана Дмитриевна… Алина Денисовна… - он, не смотря на свой вид, все же пытался изображать галантность и почти светски раскланялся с обеими дамами. А после снова заговорил со Светланой: - Разрешите отправить вашего слугу на телеграф - необходимо позвать за полицией. Там, на озере, кое-что произошло…

За его спиной притих племянник Грегора, Максим, и было видно, что мальчик не на шутку напуган.

Глава X

- Переигрывает Зойка. Тут слезу бы лучше тихонько пустить, а не руки заламывать. Слышишь, Стёп?

Сестра Варя пихнула Кошкина локтем, чтобы он взглянул на сцену, и тот вынужден был признать:

- Слышу, слышу.

Давали сегодня «Отелло», а Дездемону играла Зоя Ясенева, светило Александрийской сцены, которую сестрица Кошкина так запросто назвала Зойкой. Впрочем, Зойка действительно переигрывала.

- А тут наоборот амусьён нужно показать, - не унималась Варя.

- Чего показать?

- Эмоцию, говорю, показать! Амусьён!

Кошкин ничего ей не ответил. Он знал, что эту постановку Варя смотрела уже раз пятнадцать, наизусть знала текст, а некоторые особенно любимые сцены вполголоса проговаривала вместе с актерами. Но лучше бы она это время потратила на прилежное выполнение уроков - и по французскому в том числе.

- Нет, плохо сегодня играют, - сдалась Варя и потеряла интерес к происходящему. - Вот меня бы туда, на сцену…

- О да, весь зал аплодировал бы стоя, - поддел Кошкин.

А Варя неожиданно обиделась:

- Злой ты, Стёпа! Вот сбегу я от вас, подамся в Москву, в театр, а когда мне сам император станет медаль вручать - вот тогда и посмотрим…

- Хворостиной ты пониже спины получишь, а не медаль от императора. Пьесу лучше смотри!

Варя надулась и лишь буркнула:

- Да что там смотреть - ее задушили уже почти…

- Молодые люди, будьте любезны - чуточку потише! Такой драматичный момент… - шикнули на них с задних рядов, и брат с сестрой вынуждены были замолчать.

Подперев рукою голову, Кошкин какое-то время наблюдал, как душат несчастную Дездемону, но вскоре, поморщившись, отвернулся. Что на службе, что в театре - одно и то же… Всюду какие-то страсти, какие-то нелепые принципы и обиды, ради которых люди - вполне вменяемые с виду - находили возможным убивать друг друга. Ломая собственные жизни и жизни своих родных, не говоря уж о жертвах. Кошкин не считал себя великим гуманистом, но глядеть на это еще и в театре ему было тошно.

Мысли плавно перетекли на графиню Раскатову и ее покойного мужа. Все-таки Шекспир воистину был знатоком человеческих душ и тысячу раз прав: ежели найден труп, то первым делом следует обратить внимание на супруга или супругу покойного. Однако в Горках эта схема, похоже, дала сбой. Графиня и впрямь вела себя странно, но, чем более Кошкин думал об этом деле, тем более убеждался, что графа убил князь Боровской. Тот добивался расположения графини - безуспешно, скорее всего, - потому обманом поселился в ее доме; когда же нежданно-негаданно туда явился законный муж Раскатовой, то юный князь сам же затеял с ним ссору, в результате которой граф был застрелен. Дело казалось Кошкину до омерзения простым, обыденным и не требующим никаких умственных усилий.

Закончив сегодня в Горках, он тотчас вернулся в Петербург, дождался аудиенции и доложил о ходе следствия лично графу Шувалову. Тот во всем его поддержал и санкционировал допрос юного Боровского - а если понадобится, то и немедленный арест. Проблема была лишь в том, что по постоянным адресам найти Леонида Боровского пока не удалось. Но статус и общественное положение молодого князя были не те, чтобы пуститься в бега по всей Руси. И гордость опять же - аристократов всегда подводит гордость. Наверняка он затаился где-то неподалеку от места преступления, и не сегодня так завтра его найдут.

Лучше, конечно, чтоб сегодня. Для того Кошкин и оставил в Горках патруль из трех человек: устроившись в укромном месте, те должны были наблюдать за домом художника. Потому что, как бы ни старался младший Рейнер обаять следователей, наиболее вероятным Кошкину все же виделось, что Боровской, убив графа, подался в дом своего приятеля, где и укрылся.

Дездемону благополучно задушили, пьеса кончилась, и Кошкин поспешил присоединиться к бурным аплодисментам. Еще минуту спустя Варя отстала, встретив подругу, Кошкин же начал пробираться за кулисы.

Эти коридоры, где всегда царила суета, толкотня, переполох и неразбериха, Кошкин давно знал, как свои пять пальцев. Перед каждым спектаклем, когда переполох и неразбериха достигали своего апогея, казалось, что в этот-то раз постановка точно с треском провалится, потому как у режиссера истерика, директор глотает сердечные капли, а реквизиторы угрожают уволиться, но все равно дошивают костюм прямо на артистке. А все оттого, что у ведущего актера запой, а ведущая актриса опять хочет сбежать с любовником (иногда, впрочем, бывало наоборот). Удивительное дело, но и при таком раскладе спектакли почти всегда проходили сносно, а иногда и блестяще. Как так получалось? Кошкину никогда не понять…

Дверь в реквизиторскую, где начальствовала матушка Кошкина, была приоткрыта, потому он вошел туда, ни минуты не раздумывая. И первым делом увидел светило Александрийской сцены в одном корсете и панталонах, наклонившееся, чтобы собрать с пола наряд Дездемоны.

- Простите, Зоя Марковна… - смутился Кошкин и немедленно ретировался.

- Да полно вам, Степан Егорыч, чего вы здесь не видели, - усмехнулась та и озабоченно спросила: - Переигрывала я сегодня, да?

- Мне так вовсе не показалось, - отозвался Кошкин из-за двери.

- Ах, Степан Егорыч, что вы делаете с моим бедным сердцем… - разомлела Ясенева, приняв его слова за комплимент. И снова наклонилась.

Слава Богу, что уже появилась матушка Кошкина, выходя к нему в коридор - как всегда оживленная, суетящаяся и опять перешивающая что-то на ходу.

- Стёпушка, сынок, как же славно, что ты зашел… - матушка привычно потрепала его по волосам, когда он наклонился, чтобы поцеловать ей руку. Но, хорошо зная сына, она тотчас спросила, предвидя недоброе: - А ты отчего сюда, а не домой, к ужину, как уговор был?

- Я лишь бороду отдать, матушка… и извиниться, что не приеду. Дел невпроворот. Но в другой раз непременно буду!

Избегая смотреть матери в глаза, он отдал сверток с бородой Стеньки, одолженную когда-то в театре. Кошкину действительно было стыдно - изо дня в день он обещал приехать «в следующий раз». Кажется, он больше месяца не бывал дома. Но сегодня ему нужно обязательно вернуться в Горки: если Боровской надумает покинуть Рейнеров, то непременно сделает это ночью. Как можно в таком деле полностью полагаться на подчиненных?

- Как же, Стёпушка?! - расстроилась больше обычного матушка и даже перестала шить. - Сегодня ведь Матрена Власьевна будет, ведь столько ждали-то ее…

- Сегодня?! - изумился Кошкин и от отчаяния ругнулся про себя.

Матрена Власьевна была свахой, одной из самых именитых в Петербурге. Со столь внушительным «послужным списком», что заинтересованные семьи по несколько месяцев порой ждали своей очереди, чтобы пригласить ее к ужину. И матушка действительно об этом говорила - не ехать сегодня на ужин было бы свинством…