Эта мысль не давала ей покоя, засела в голове решительным намерением. Влад вечером пришел домой поздно, встретила его в прихожей, глянула смело, пронзительно – ну, погоди, мол, завтра обо всем дознаюсь... А ему, похоже, все ее пронзительные взоры вообще до лампочки. Смотрит, будто не видит, глаза снова равнодушной пленкой подернуты... И вопросы задает равнодушно, как автомат, – что, мол, ребята, как сессия... Добрый вечер, Анна Сергеевна, как поживаете, как ваш радикулит... А Сонечка где, ах да, она давно спит, конечно...

– Лиза, я завтра тебя не смогу на работу отвезти, мне с договорами в Заречье надо ехать. Сама доберешься?

– Ну, куда же я денусь... Сама так сама.

– Понимаешь, они нам некомплект поставили, разбираться нужно...

– Да. Я понимаю. Езжай.

– Я к одиннадцати уже на работе буду!

– Да хоть к двенадцати. Мне-то что.

Глянул – будто слегка удивился ее тихо-раздраженному тону. А в следующую секунду опять глаза равнодушной пленкой прикрыл, улыбнулся потерянно, виновато. И закивал головой, как китайский болванчик, часто, убито. И зевнул нервно – спать, мол, хочу. Ну что ж, иди, засыпай скорее, если так для тебя удобнее.

Еле дождалась утра, помчалась в налоговую с отчетом. Приехала на работу – сразу на совещание к Пал Степанычу вызвали... Черт бы побрал эту любовь к утренним совещаниям – столько времени и сил отнимают! Пока сидела, невольно проигрывала в голове предстоящий с Тиграном разговор... Главное – ему опомниться не дать! Зайти – и сразу в лоб!

После совещания решительно процокала каблуками в его кабинет. Дернула за ручку двери, вошла – никого... Экран монитора мерцает, кружка с кофе стоит на столе. Дотронулась пальцами – теплая. Значит, где-то здесь. Скоро придет. Так даже и лучше. Забежит, удивится – о, мол, Лиза, привет! А она ему – сразу в лоб...

Оттолкнувшись каблуками, повернулась на стуле, ненароком смахнула какую-то круглую пластмассовую штуковину, и она, тренькнув, укатилась под стол. Нагнулась – где она, не видать. Да что ж такое! Придется лезть под стол, надо найти, вдруг эта штуковина необходимая деталь какая...

Нет, нужно худеть. Подумаешь – эка невидаль, под стол залезть, а располневшее тело уже с трудом слушается, ни туда, ни сюда его не развернешь... Где ж эта зараза пластмассовая? Ага, вот она, в самый угол закатилась. Так, теперь надо выползать осторожно... Придется задом из-под стола пятиться, а в коридоре уже и голос Тиграна слышен... Вот будет картина – зайдет в кабинет, а из-под стола ее зад выползает! Боже, да он, похоже, не один идет... Слышно, как ругается с кем-то. Распахнул дверь, впихнул этого «кого-то» в кабинет...

– ...А я тебе говорю, сукин сын, ты меня сейчас выслушаешь! Я тебе все скажу, юный любовничек, павиан хренов! Голову он потерял, отец наш многодетный, посмотрите на него! А совесть ты свою отцовскую не потерял?

– Да пусти ты... Чего орешь, мне и без тебя тошно...

Она так и застыла там, под столом, в неудобной раскоряченной позе, сжимая в ладони добытую штуковину. Как странно сюда долетают голоса, узнать трудно... Никогда она не слышала в голосе Влада таких жалобных, почти плачущих интонаций...

– Ты понимаешь, я и не думал, Тиграш... Я будто сам себе принадлежать перестал! Больше думать ни о чем не могу, нормально работать не могу, да я жить не могу, в конце концов! Только и могу, что о ней думать... Это ж ненормально, наверное, это уже на душевную болезнь смахивает... Что мне делать-то, а, Тигран?

– А я тебе что, психиатр? Если болеешь, в психушку попросись, там тебя с распростертыми объятиями примут! Потому что ты и есть больной, иначе не назовешь! Да кто, кто она вообще, эта Эльза, распахни глаза-то?! Соплюха-малолетка, таких вон, выйди на улицу, в базарный день за рубль ведро... А Лиза, Лиза твоя! Да она ж святая, честное слово! Она ж твою взрослую дочь, как родную... Ты думаешь, легко ей это далось? Да где ты еще такую бабу найдешь, псих несчастный, придурок!

– Ой, заткнись, прошу тебя, не бей по больному... Я и сам знаю, что она святая. Только мне от этого не легче, поверь... Иду домой каждый вечер, как на казнь, в глаза ей глянуть боюсь.

– Ну, допустим, ты сам себе эту казнь организовал!

– Да не организовал я! Ты же знаешь, я не бабник! Объясняю же тебе – от меня уже ничего не зависело! Пропал я, Тиграш, совсем пропал, с головой накрыло. Я даже и не знал, что так бывает... Не могу без нее, хоть убей. Это даже не любовь, это вообще черт знает что...

– А сколько тебе годков, ты не забыл? И ей сколько?

– Да при чем тут...

– Да при том. На хрена ты ей сдался, старый козел? Ну, поиграется, потешит самолюбие, а дальше что? Ты думаешь, она твою Ленку удочерять кинется? Хороша будет мачеха-одногодка! Ты хоть думаешь, во что лезешь?

– Если б я мог нормально думать, Тиграш... Не знаю я, что делать... Как по лезвию ножа иду. Что, что мне делать, скажи?

– Да что я тебе должен сказать? Ты взрослый мужик, не мне тебя учить... Только я бы в твоем положении в первую очередь о долге перед семьей думал. По крайней мере, не торопись, не сигай дурной головой в омут. Погоди, поостынь, может, все само разрешится...

– То есть ты предлагаешь жить, как раньше? Ходить, маяться, Лизе врать?

– Да. Маяться и врать. Говорю же – со временем рассосется... Хотя, знаешь – врезать бы тебе сейчас как следует, прямо рука чешется, как хочется...

– Ну, врежь. Может, я спасибо скажу.

– Ладно. Подумаю. У тебя курить есть?

– Есть. Погоди, ты ж вроде бросил!

– Бросишь тут с вами... Ладно, пошли в курилку, псих-мазохист недоделанный... Не ожидал от тебя, честное слово...

– Ты думаешь, я сам от себя ожидал, что ли? – послышалось уже из-за дверей Владово жалкое, раздраженное. – Да если б мне раньше кто про такое сказал...

Она так и сидела там, под столом. Ноги затекли в неловкой позе, сердце бухало сильными частыми толчками, отдавалось болью в боку. И жар пошел по всему телу, обморочный, будто температурный. Наконец, ухватившись за сиденье стула, выползла из своего нечаянного укрытия, раскрыла ладонь, долго смотрела на красные вмятины, оставшиеся от дурацкой штуковины. Потом закрыла глаза, медленно набрала полную грудь воздуху...

А выдыхать оказалось – страшно. Вместе с выдохом надо начинать жить, с только что озвученным обстоятельством. Там, под столом, дышать как-то не так страшно было. Больно, но не страшно.

Ну, все, выдохнула. Живи теперь... Что, хотела получить правду в лоб? На, получи, вот она, правда. Но что теперь с этой правдой делать? Действительно – как жить?

Так. Так... Во-первых, надо уйти отсюда поскорее, они ж сейчас из курилки вернутся, придется им в глаза глядеть. Давай, давай... Вон дверь, нужно идти. Шажок, еще шажок... Черт, как нога затекла...

– Лизонька, вот ты где, а я тебя везде ищу! – сразу наткнулась в коридоре на вездесущую Ангелину. – Что, на обед в кафе идем или просто чаем с бутербродами обойдемся? Пойдем в кафе, Лизонька, чего мы который день всухомятку!

– Да... Да, конечно... То есть нет...

– Не поняла... Что – да или нет? Да что с тобой, Лизонька? И почему хромаешь?

– Но... Ногу подвернула.

– У-у-у... Ну, тогда точно в кафе не пойдем! Я пошла чайник включать! Давай у меня в кабинете, там уютнее!

– Идите, Ангелина Ивановна. Я потом приду, чуть позже.

– Ой, да ты бледная какая! Заболела, что ли? Вообще-то сегодня магнитную бурю обещали... У меня тоже давление с утра подскочило, пришлось таблетку пить. Хочешь, я тебе тоже таблеточку дам, Лизонька?

– Нет, не надо ничего. Наверное, я устала просто. Знаете, я лучше домой отпрошусь...

– Что, даже чаю не попьешь?

– Нет... Нет, потом как-нибудь...

– Да что случилось-то, Лизонька? На тебе же прямо лица нет!

– Есть у меня лицо. Все у меня есть, не волнуйтесь. Дайте мне пройти, наконец...

* * *

Дома было тихо, пусто. Оставшиеся от завтрака невымытые тарелки в раковине, Сонечкина игрушка на полу в прихожей. Хмурый зимний день в кухонном окне. Тоска. Оторопь. Непривычное состояние одиночества. Не стоило, наверное, с работы уходить.

Надо заставить себя заняться чем-нибудь, не сидеть сиднем. Тоска тоской, а ужин в большом семействе никто не отменял. Может, во время готовки и мысли в голову придут какие-нибудь оптимистические, пробьют брешь в образовавшейся скорлупе оторопи. Хотя откуда им взяться – оптимистическим? О, ключ в замке зашуршал, наверное, кто-то из ребят с занятий вернулся! Выглянула в прихожую – Максим...

– А ты чего дома, мам? Случилось что?

– Нет, сынок, нет... Голова заболела, с работы отпроситься пришлось.

– А почему голос дрожит? Ты что, плакала?

– Да с чего ты взял!

– И лицо у тебя такое...

– Да какое, вполне нормальное лицо. Говорю же, голова болит!

– Тогда, может, пойдешь полежишь? А я тебе чаю с лимоном принесу, хочешь?

– Спасибо, сынок... Ничего, мне уже легче. Сейчас ужин буду готовить.

– Ну, тогда я вечером за Сонечкой в сад схожу, хочешь?

– Хочу... А в магазин зайдешь?

– Конечно, как скажешь!

– Ага, ладно... Спасибо тебе за заботу, Максимушка...

Ох, как бы и впрямь не расплакаться. Сглотнула слезный комок, повернулась, ушла на кухню, деловито загремела кастрюлями. Все, хватит, надо тайм-аут взять. Нельзя, нельзя сеять вокруг себя панику. Потом, все мысли потом... Как там незабвенная Скарлетт говорила – я потом об этом подумаю?

Остаток дня прокатился своим чередом, в больших и малых семейных заботах. Максим привел Сонечку, прибежала из института Ленка, насквозь вся промерзшая.

– Лен! Я ж тебе говорила, надо было длинный пуховичок покупать! А ты – не замерзну, не замерзну... Вся задница морозу открыта, тебе ж рожать еще!

– Ну прям – рожать... Скажете тоже...

– А что, ты не думай... Знаешь, как быстро время пробежит? Когда-нибудь и замуж выскочишь, и рожать придется... Надо здоровье смолоду беречь, Лен! Легкомыслие в таких делах всегда боком выходит!