— Так где мы закончим сегодняшний день? — прищурившись, почти прокричал Андрей — в шуме дождя его голос все же прозвучал еле слышно.

Дана молчала. Зябко поежившись, подняла глаза — и он сразу понял, прижал ее к себе легонько, обхватил большими руками и, кажется, даже коснулся губами смоляной макушки. Она уткнулась носом в его плечо, почувствовав, как бьется сердце, сразу даже не поняв — чье сердце, его или ее... И тут вдруг — среди внутреннего спокойствия — как гром, услышала:

— Приютишь меня в своей теплой постельке? Она моментально отстранилась — отшатнулась, подняла глаза, сразу даже не поверив — может быть, она ослышалась: что это? почему вдруг так? И какая-то желтая муть в его взгляде...

Данка ничего не ответила — только почувствовала вдруг привычное уже разочарование, махнула головой и решительно ступила в гущу дождя, быстро-быстро застучав тонкими звонкими каблучками по лакированному черному асфальту, даже не обернувшись и словно не услышав его «постой!». Она отошла уже достаточно далеко, как вдруг услышала рядом скрип тормозов — метнула взгляд, сразу различила его за рулем красной машины, не остановилась, а, наоборот, только прибавила шагу. Он не отставал. На дороге попалась большая лужа, и в считанные доли секунды — по неосторожности, или, может, специально так сделал — Данка уже была вся с ног до головы в грязных и липких брызгах.

— Идиот! — цыкнула она сквозь зубы, провела ладонью по грязному лицу и еще быстрее заспешила в сторону, противоположную от дороги. Голубое платье с черными кляксами — может быть, это достойно внимания какого-нибудь художника-постимпрессиониста, но Полина-то вряд ли обрадуется... Интересно, его хоть стирать можно, это платье?

— Постой! — в шуме дождя надрывно прокричал за спиной Андрей, и Дана обернулась, собираясь обрушить на него сотню безжалостных проклятий, — обернулась и застыла, не в силах произнести ни слова.

Босиком — ни носков, ни ботинок, серые отглаженные брюки поспешно задраны, завернуты аж до самых колен, ноги — худые, какие-то смешные, торчащие, белые и жалкие — отчаянно, быстро-быстро, прямо по лужам — к ней. И она остановилась.

— Постой! — Он не мог отдышаться.

— Уже стою, ты что, не видишь?

— Я... я, кажется, что-то не то сказал. Прости меня, пожалуйста.

Дана пожала плечами — слишком традиционно, малоубедительно, да и не важно уже.

— Дипломат... А тебе не кажется, что ты меня еще и грязью заляпал?

Он стоял близко-близко. Дана заметила, как нерешительно поднялась его рука — тыльной стороной ладони он легонько, нерешительно провел по ее лицу, стирая грязные разводы, а она смотрела, как хлопают его мокрые ресницы, как стекают капли по лицу — вот сейчас одна упадет с кончика носа, — и не понимала, не чувствовала, что улыбается. И уж совсем неожиданно для себя спросила:

— Ты любишь... целоваться под дождем?

Потом они мыли ноги, отыскав среди новостроек колонку с водой, наверное, одну-единственную, оставшуюся в Москве музейную редкость, уже никому не нужную, мыли туфли, умывали дождем лица, настойчиво пытались отстирать черную грязь с голубого платья, сделав его однотонно-серым. Потом дождь закончился, и засветило солнце... Солнце, конечно, не могло светить, ведь было три часа ночи, может, четыре, и ленивый рассвет только начинал проглядывать сквозь равнодушные шпили неживых зданий и редких сонных деревьев — но почему-то им обоим казалось, что оно засветило, сошло с ума, назло всем и на радость таким же сумасшедшим. И целовались.

Он проводил ее, и она долго смотрела в окно, вслед удаляющейся красной машине, улыбалась и знала, что на следующий день он придет снова.


— Ты влюбилась! — констатировала Полина, вернувшись домой через три дня после описанной вечеринки в ресторане и, к своему удивлению, не застав Данку дома — это в первом-то часу ночи! Или мир перевернулся, или... Влюбилась! — снова с восторгом произнесла Полина, а Дана, не став возражать, лишь молча обняла подругу, прикрыла светящиеся глаза и прижалась к ее теплой щеке.

— Не знаю, Полька... Сама не знаю, может быть... Это все так странно, так сложно и так...

— Замечательно! Ведь правда, замечательно, Данилка?

Дана не отвечала, не думая, лишь вдыхая влажный аромат растрепанных ветром Полинкиных волос, потом отстранилась, посмотрела в глаза и серьезно сказала:

— Это — счастье.

И снова — ночной кухонный полумрак, привычная внешняя оболочка душевного единения, вечный спутник задушевных разговоров, снова — шатающаяся табуретка, запах крепкого чая и сладковатый дым от тонких длинных сигарет. Данка — в коротком домашнем халатике, с полотенцем на голове, черными влажными ресницами и Полина — в одном белье, с мокрыми, но уже расчесанными потемневшими волосами. Приоткрытая форточка, редкие ночные звуки, звездные дыры на квадратном, строго очерченном оконным проемом куске черного неба.

— Ну, расскажи...

— Да что рассказывать, Полинка, я даже не знаю, откуда слова взять...

— Слова найдутся! Где были, что делали, ну, рассказывай! — теребила Полина растерянную от счастья подругу.

— Были... В Большом театре были, в Александровском саду были, на водном трамвае катались по Москве-реке, по городу на машине... Все вроде, больше нигде не были...

И снова замолчала.

— Данка, ты какая-то косноязычная стала! Двух слов связать не можешь! — обиделась Полина. — Неужели и в самом деле рассказать нечего?

— Да не в этом дело, просто... Я даже не знаю, как тебе это все сказать! — пыталась оправдаться Данка, но Полина тут же смахнула обиду, заулыбалась:

— Знаю, знаю, сама такая же... Ну а он?

— Он? — задумчиво повторила Данка и вдруг зажмурила глаза, тихо засмеялась: — Он такой... Таких просто не бывает.

— Любишь? — выдохнула, почти не проговаривая, одними губами, Полина, а Данка даже не задумалась над ответом:

— Люблю.

И Полина, как ребенок, подскочила, захлопала в ладоши и принялась осыпать лицо подруги мелкими звонкими поцелуями.

— Ну наконец-то, свершилось! А я уж думала, ты так на всю жизнь старой девой и останешься, — затараторила она, подливая в чашки кипятку из чайника. — Лимон положить?

— Положи.

— Ой, Данилка, сколько тебе еще предстоит счастья, ты себе даже представить не можешь! Послушай, у вас в самом деле — серьезно?

— Что ты имеешь в виду под словом «серьезно»? Руку и сердце он мне пока еще не предлагал, — улыбнувшись, тихо ответила Данка.

— Ну, это понятно, рановато еще, — весомо заметила Полина. — Мы вот с Владом уже почти год встречаемся, а он тоже пока молчит. Потерпи, подруга...

Данка усмехнулась:

— Ну и забавная же ты, Полька! «Год встречаемся»! Да за этот год ты с ним и месяца не общалась...

— Ну, прости, — заметив, что подруга обиделась, осеклась Дана, — я же не со зла, просто с языка слетело...

— Слово — не воробей, — надув губы, пробурчала Полина, — да ладно, на первый раз прощаю, тем более что ты права — на все сто процентов. Да ничего, прорвемся! — закончила она уже совсем оптимистично.

— Прорвемся, — согласилась Дана.

— Ну а он тебя — любит? — продолжила Полина допрос с пристрастием.

— Любит, — снова не задумываясь, без колебаний ответила Дана.

— Говорил?

— Нет, не говорил.

— Откуда тогда знаешь?

— Просто знаю, и все. Это не обязательно говорить.

— В принципе ты права, — согласилась Полина, — но все-таки хочется же услышать! Правда, хочется?

— Не знаю, — пожала плечами Дана, — я и так счастлива...

— Послушай, Данилка... — Полина придвинулась, заглянула ей в глаза, прищурилась и зашептала сухо и горячо: — А теперь скажи — самое-самое... Скажи! Он... он тебе предлагал?..

Данка отстранилась, а Полина испуганно подняла глаза — ну вот, старалась ведь как могла, деликатничала, зная, что мисс невинность может оскорбиться, — и все равно не сумела, кажется, обидела... Но в этот момент поймала какое-то странное выражение во взгляде подруги — не обида, совсем не обида, что-то другое, такое, чего раньше и не было никогда. И в ту же минуту сама обо всем догадалась, вскочила... Взлетели брови, заискрились глаза.

— Было?! Неужели было?

Данка молчала — но ответа и не требовалось, уже и без слов все было понятно.

— Ах ты... — Полина просто задыхалась. — Ах ты! Тихоня! Неприступная гордыня! Последняя девственница Помпеи!

— Последняя девственница Помпеи? Это еще что такое? — от души расхохоталась Данка. — Какая еще девственница Помпеи? Есть Орлеанская девственница, есть картина Брюллова...

— Замолчи, интеллектуалка! — продолжала напирать Полина, и даже слово «интеллектуалка» слетело с ее губ с интонацией ругательства. — Оказывается, в тихом омуте... Ты же с ним три дня знакома!

— Три дня, — согласилась Дана, — а кажется — всю жизнь...


...Просто в ту ночь он так и не уехал. Он проводил ее, и она смотрела в окно, вслед удаляющейся красной машине, а потом вдруг поняла, что не хочет — ни за что на свете не хочет — расставаться с ним сегодня. Повинуясь внезапному порыву, принялась лихорадочно дергать шпингалет оконной рамы — как назло он не поддавался... Впервые в жизни решилась отрастить длинные ногти — и вот один из них сломала прямо под корень, даже не почувствовав. Окно распахнулось — вдали, в ночной тишине, отчетливо послышался шум мотора, и она, даже и не надеясь, что он ее услышит, проговорила, даже не прокричала: «Андрей».

И тут же все звуки смолкли. Данка просто не поверила своим ушам — она скорее почувствовала, что машина остановилась. Конечно, в тот момент она и подумать не могла, что он просто увидел в боковом зеркале, как распахнулось окно — единственное во всем многоквартирном доме освещенное окно, поэтому и остановился. А она боялась спугнуть сказку — молчала, пристально вглядываясь в уже едва различимый в первом и робком утреннем свете силуэт его красной машины. Секунда, показавшаяся вечностью, прошла, за ней потянулась другая — еще более тревожная и длинная, когда мотор снова заработал, но вот наконец машина медленно развернулась...