Она восхищалась отцом Ричардом и идеей общественной работы. Она полностью увлеклась помощью тех, у кого была тяжелая жизнь, помощью заключенным. Джеку не удалось заметить глубины скрывавшегося в ней резерва сострадания. Он видел в ней просто свою жену, которая всегда была рядом. Он представлял ее женщиной, которую можно осчастливить мексиканской плиткой, удобным и красивым домом, в котором росла их дочь, а рядом были хорошие соседи. Он не заметил в ней все остальное.

К тому времени, когда он начал замечать, что не все ладно, она полностью ушла в свою волонтерскую работу. Настолько, что у них не осталось свободного времени друг для друга, казалось, каждый из них использовал свой досуг по своему усмотрению.

Джек обдумал все, вплоть до последней поездки, в которую Эмма отправилась с Мэделин. Он понимал, что сестра хотела им помочь. Мэделин с Крисом провели у них рождественские праздники и, Мэделин была встревожена той холодностью, которую она почувствовала в Эмме. Он вспомнил, как в середине обеда позвонил телефон; Джек в это время разрезал индейку. К телефону подошла Эмма, потом она все время находилась поблизости, пока кто-то не позвонил во второй раз. Джек вспомнил, какими красными и припухшими были ее глаза, и как Нелл уронила вилку и спросила: «Почему ты плакала, мамочка?»

Эмма ответила что-то про соринку, попавшую в глаз…

Поэтому, когда стала звонить Мэделин, что произошло примерно через месяц, и уговаривать Эмму устроить вдвоем «девичник» по случаю ее дня рождения, в июне, Джек это поддержал. Он знал, что если кто-то и заставит Эмму поделиться тем, что ее тревожит, то это Мэдди. Он даже хотел спросить у Мэдди, что ей известно о настроении Эммы. Но сдержался.

Сама Эмма сомневалась, хочется ли ей ехать с Мэделин. Ей нравился остров Сен-Симон, и она тосковала по пляжу – один из недостатков их жизни в Атланте заключался в том, что они находились слишком далеко от Атлантического побережья. Но она не любила расставаться с Нелл. Именно с Нелл, не с Джеком. Он уговаривал ее, убеждал, что ей надо отдохнуть, и шутил по этому поводу.

Он как настоящий эгоист думал, что, может быть, солнце, горячий песок и соленая вода раскрепостят ее, и она вернется его прежней Эммой. Может, она опять прильнет к нему, показывая, что по-прежнему хочет его; может, она перестанет притворяться непонимающей в те минуты, когда он тянется к ней. Так было все те месяцы после Рождества, когда он начал писать электронные письма Лоре в Кливленд; он чувствовал себя таким одиноким в собственном доме, но испытывал ненависть к себе каждый раз, когда с надеждой смотрел на кнопку «Получить письма».

А потом, за неделю до того, как Мэдди составила план поездки, у него с Эммой была ссора, самая крупная за все время их совместной жизни, она касалась количества времени, которое Эмма проводит в Диксоне. В действительности, думал он теперь, ссора была вызвана переменой их отношений, любовь и нежность превратились в неприязненное непонимание – они оба были несчастны и не могли это изменить.

Размышляя над всем этим, Джек механически вел вместе с Джимом топографическую съемку, устанавливая маркеры и стойки на границах. Он давно не был сосредоточен на прошлом так, как сейчас. Над их головами пролетали птицы, быстро выпархивая из подлеска. Джим выкрикивал номера, а Джек записывал их в записную книжку.

Тени и свет лежали на прогалинах и кустарниках. Голова Джека кружилась от воспоминаний.

Он все еще не мог подумать об автокатастрофе без ужаса, но уже мог вспоминать, что происходило потом, когда Эмма лежала в госпитале и еще не была потеряна надежда на то, что она выживет. Он помнил, как стоял на коленях перед ее кроватью и просил ее не умирать. Он молил Бога исцелить ее. И когда ему было отказано в этом, Джек умолял Эмму являться ему – любить его так, как она любила его вначале.

Может быть, поэтому он так отнесся к Аиде – полюбил ее с самой первой встречи. Ведь эта женщина хотела сохранить место, где они с мужем так преданно любили друг друга. Сердце Джека сжалось в груди. Как сквозь сон, он услышал, как Джим прокричал очередной номер, и записал его. У него разболелось горло.

Он знал, что сделает все, что может, чтобы помочь Аиде сохранить ее землю и замок, которые были дороги ее мужу. Но почему же ему хотелось как можно скорее и как можно дальше убежать от места, где жили они с Эммой? Может быть, из-за лжи, которая появилась в их жизни.

Шотландия была далеко. А Джек так устал убегать.

Он строил свои планы, подготавливал разрешение на производство работ, давал себе слово, что начнет работать в течение месяца. Но дело было в том, что он уже не хотел уезжать. Каждую ночь ему снилось, что он остается, гуляет по пляжу, плещется в теплых волнах, ходит смотреть старые, почти стертые фильмы, держит за руку странную, необычную, прекрасную женщину. Женщину, которая, очевидно, завоевала сердце его убитой горем дочери.

«Оставайся», – сказала Стиви.

Романов ценил его. И Франческа, и сотрудники конструкторского бюро чувствовали, что он предал их своим уходом, и, возможно, будут злорадствовать, видя его проигрыш.

Возмездие пришло с неожиданной стороны. Разрывавшие его противоречия были наказанием за то, что он не умел любить с самого начала. Если бы Эмма не была несчастна с ним, она не пошла бы по тому пути, который она выбрала. Он помнил, что говорила ему Мэделин, – заторможенная от лекарств, истерично плакавшая.

Он все понял: когда Мэделин вела машину вниз по неровной и ухабистой проселочной дороге, Эмма в ярости ударила ее по лицу, и она от неожиданности и боли потеряла контроль над управлением. Джек не хотел слушать ее тогда, не хотел слышать и теперь. Ему нужно было оберегать память Эммы. Он и теперь будет это делать, потому что это необходимо, ради Нелл.

Однако сейчас, выходя из-за деревьев и увидев, что навстречу им идет тетя Аида, в глазах которой столько доброты и мудрости, Джек подумал о Мэделин и ощутил боль в душе, говорившую ему, что, возможно, он все это время обвинял не того, кто был виноват.

– Хэлло, Джек, – сказала Аида, крепко пожимая ему руку. – Благодарю вас за то, что вы так много времени отдаете этому месту. Это же ваш отпуск… Я просто не должна отнимать вас у пляжа и Нелл…

– Все в порядке, Аида, – сказал он. – Это такое прекрасное место, и я сделаю все возможное, чтобы помочь вам спасти его.

– Я пойду, погружу оборудование в машину, – сказал Джим. – У меня сегодня билеты на игру «Ред Соке», и я должен поспешить вернуться. Всего хорошего, Джек. Рад был встрече, Аида.

– Я тоже, Джим, огромное вам спасибо, – ответила она, пожимая его руку. – А мы, может быть, выпьем чаю? – спросила она Джека.

– Спасибо, с удовольствием, – ответил он и проследовал за ней в ее маленький домик.

Домик вполне соответствовал студии художника, с небольшой кушеткой, стоявшей у стены за мольбертом и столом. Она вышла во двор, чтобы наполнить водой из источника медный чайник, потом поставила его на плиту. Они сидели в креслах с прямыми спинками за выщербленным дубовым столом, испещренным следами красок. У нее были элегантные и ловкие руки, с немного испачканными краской суставами пальцев и ногтями, как у Стиви.

– У вас такая уверенная дочь, – сказала она, глядя на Джека, будто оценивая его.

– Спасибо. Я это знаю.

– У нее есть собственное мнение. Я просто не могла поверить, что она предприняла для поисков Стиви – и ведь нашла ее. И это было с ее стороны смело – постучать в ее дверь.

– Она в тот день так разодрала себе колени, просто ужасно, – сказал Джек, вспоминая. – Она пришла домой вся в царапинах и залепленная пластырем. Стиви перевязала ее. Но меня поразило при виде Нелл то, что она действительно должна была стремиться к чему-то очень сильно, чтобы упасть таким образом и остаться целой.

– Как вы думаете, к чему она стремилась? – спросила Аида.

Чайник засвистел, она налила в кружки горячую воду.

Джек не ответил. Вопрос повис в воздухе, потом отпал сам собой. Было что-то нереальное в этом визите – все казалось очень ясным и имевшим смысл – или же смысла не было ни в чем. Он увидел висевшие на стене черно-белые фотографии Аиды в молодые годы – высокая, худощавая, артистичная молодая женщина в разных позах и в различной одежде, а иногда обнаженная…

– Это работы Вэна, – сказала она. – Он был талантлив. Великий актер, но он мог бы стать не менее великим фотографом. Это вот он…

Джек проследил за ее взглядом, обращенным к серии фотографий крупного, полного мужчины с большим носом, выдающимся подбородком и очень темными глазами. В костюмах Яго на одной фотографии и Фальстафа – на другой, он, казалось, чувствовал себя так естественно – страстный, экспрессивный, энергичный. Джек уловил сходство с Генри и вполне смог представить Вэна в роли морского офицера.

– Отец Генри, – сказал Джек.

– Да. Они обожали друг друга, но у них было мал» времени, чтобы проявить свои чувства. Я убеждена, что в каждом бою Генри сражался за своего отца.

– Он ведь женился?

– Да. После столь долгого времени. Его мать сильно болела и всегда говорила ему о своих страданиях. Это была ее привилегия, но это ужасно навредило ему. Он никогда не был уверен, что можно любить кого-то и этот любимый не будет страдать.

Джек закрыл глаза, подумав о том, что он тоже приносит страдания, сам запутался и запутал других.

– Он такой… – Глаза Аиды затуманились слезами. – Он в этом плане полная противоположность Стиви, хотя они очень похожи друг на друга.

– Что вы имеете в виду?

– Я уже говорила, что у родителей Стиви был идиллический брак. Один из таких, которые бывают редко. Мой брат был поэтом, спокойным и мягким, и очень проницательным. Моя невестка была художницей и историком искусств… Они были, используя это ужасно избитое выражение, родственными душами. Они – эталон для Стиви. Она так сильно верила в любовь, желая, чтобы у нее было все так же, как у родителей.