Когда комнату обустроила, пошла в школу.

Школа — во дворе.

Директором оказался плотный высокий мужчина с блёклыми глазами.

— Биолог?! — спросил он. — Нам нужен химик. Биолог есть.

— Мама — блестящий биолог.

— Когда она может выйти на работу?

— Через две недели.

— Пусть придёт.

— Есть только одна проблема. Она не москвичка.

— Тогда зачем вы меня беспокоите?

— Я беспокою вас потому, что она не только замечательный учитель, но и очень хороший человек. Она красивая и добрая!

Юля не уйдёт отсюда, пока не выбьет из директора согласие.

— Я ничего не могу сделать, даже если бы хотел. Её не утвердят в высших инстанциях.

— Ну и пусть не утверждают.

— А как я буду платить ей? Из своего кармана? Вы, девушка, понимаете, что говорите…

— Пожалуйста, придумайте что-нибудь, это очень важно, она должна работать!

— А вы не можете её прокормить?

— Дело не в «прокормить», дело — в том, что она — человек деятельный, молодой, и в том, что ей очень нужно работать, чтобы быть счастливой.

— Откуда она?

— Из Молдавии.

— Я когда-то жил в Молдавии, моя жена — из Молдавии, — сказал директор. — Пусть зайдёт. Я поговорю с инспектором.

…Генри пришёл в контору, когда Юля заканчивала очередной отчёт. Ира уже уехала домой. Мужчины — на важной встрече, собираются провести какую-то новую финансовую операцию.

— Ну и холодно сегодня!

Кончик носа и щёки у Генри — красные.

— Хочешь чаю?

— Очень.

Юля встала.

— Я слышал, завтра выписываешь маму. — Генри стоял очень близко к ней и смотрел на неё.

Она опустила голову.

— Спасибо, Генри. У меня нет слов, чтобы выразить тебе свою благодарность. Ты спас маму. Всю жизнь буду служить тебе. Только не знаю, смогу ли отблагодарить тебя.

— Ты можешь выйти за меня замуж. Я буду хорошим мужем, буду заботиться о тебе и беречь тебя.

Игра кончилась. Юля пошла из своей бухгалтерии в кухню. Генри за ней. Поставила чайник на огонь.

Яркий свет в кухне, слепящее лицо Генри, с пушистыми ресницами и бровями.

— Спасибо за чай, Юлия! Это хорошая идея. В Америке чай пьют мало, а я люблю. Значит, я немного русский, да? — Он улыбался и смотрел на неё.

Он такой же большой и такой же широкоплечий, как Аркадий. И так же необыкновенно улыбается.

— Ты молчишь. Это хорошо или плохо?

— Генри, я замужем. Я очень сильно замужем, — сказала Юля.

— Нет! Ты шутишь, правда? Ты не можешь быть замужем, ты ждёшь меня. — Лицо скривилось, как у глубоко обиженного ребёнка. — Я знаю его?

Юля кивнула.

— Аркадий?

Юля кивнула.

— Ты любишь его? — с последней надеждой спросил он.

Юля кивнула.

— Конечно, любишь. Такого парня нельзя не любить.

Юля заварила чай в самую большую чашку, положила на блюдце варенье.

— Садись, Генри, пожалуйста!

Он растерянно смотрел на неё.

— Я нравлюсь тебе? — спросил тихо.

— Очень. Ты очень нравишься мне. И если бы не Аркадий…

— Если бы ты встретила меня до Аркадия, ты вышла бы за меня замуж?

Юля кивнула прежде, чем успела сообразить, что попала в ловушку.

— Так, может быть, ты разойдёшься…

— Я встретила его раньше, и я люблю его.

— Да, конечно, — сказал Генри и пошёл к выходу.

Мальчишеский ёжик на голове.

— Генри! — позвала она.

Он остановился, повернулся к ней. Снова смотрит на неё.

Она целую жизнь ждала такого, как Генри…

— Выпей, пожалуйста, чаю, — лепечет она. — Не уходи… Прости меня. Ты особенный человек… Ты… — Она заплакала.

— Не плачь, пожалуйста. Я не могу, когда ты плачешь. Пожалуйста. — Он жалобно смотрит на неё.

— Я без тебя не могу… — вырвалось у неё. Но тут же она поправилась: — Я не могу ничего хорошего сделать тебе, любой подарок будет смешной, ты богаче меня.

— Мне не нужны подарки. Мне не нужны благодарности. Мне нужна жена. Я так хотел жениться на русской и навсегда остаться в России!

— Ты найдёшь себе здесь хорошую жену, вот увидишь.

— Нет, Юлия, я могу любить только один раз, и я полюбил тебя. Я очень полюбил тебя. Я не знаю, как жить без тебя. У меня есть дело. У меня есть деньги, я выплатил «лон», но…

— Что это такое? — машинально спросила Юля, вытирая слёзы.

— Я брал у государства взаймы, пока учился. Не хотел зависеть от родителей и не хотел напрягать их. Они ещё были живы тогда. Сейчас я сам, своими деньгами могу оплатить всю свою жизнь. Мне двадцать девять лет, и я хочу детей. Я хочу много детей. И — тебя. Только тебя. Ты права, подарки мне не нужны, потому что у меня есть всё, что мне нужно. А то, что мне не нужно, меня не обрадует, это будет лишнее, я не хочу лишнего. — На полуслове он оборвал себя и вышёл из кухни.


Сначала вился дымок из чашки для Генри. Потом перестал. А она всё стояла на том же месте, смотрела на остывающий чай и плакала.

В первую же минуту их встречи она солгала Генри и лгала все эти месяцы. Почему? Зачем ей это было нужно?

Хотела, чтобы он приходил к ней и с ней разговаривал? Хотела, чтобы смотрел на неё?

Но у неё есть Аркадий. И так же сжимается, а потом оглушает сердце, когда он смотрит на неё.

Зачем ей нужен Генри? Что делает он такое особенное, от чего она никак не хочет отказаться?! Почему не оборвала сразу это издевательство над человеком, а всё глубже затягивала Генри в его чувство, пока он совсем не увяз в нём?

Она взяла чашку с чаем, налитую для Генри, и стала пить чай и за себя, и за Генри. Но чай не помог, чувство потери осталось — она очень хочет иметь такого друга, как Генри. И осталось чувство вины перед Генри.

«Не так ухватился американец?» — вдруг зазвучал голос Митяя.

Слёзы сразу высохли. Юля оглянулась, словно Митяй стоял за спиной.

А почему Митяй не сказал Генри, что она замужем? Сколько угодно было для этого возможностей — Генри часто бывал в конторе. И обедал с ними.

Только сейчас Юля поймала взгляд Митяя — как он смотрел на неё и Генри в те общие встречи.

Да ведь Митяй хотел, чтобы она изменила Аркадию с Генри! Или вообще разошлась с Аркадием?!

Вот это да!

Дура она слепая!

Что же за человек Митяй?

Не надо думать о нём.

Она всё ещё держала в руках пустую чашку и стала по взгляду, по слову перебирать минуты, проведённые с Генри при Митяе. Как Генри смотрит на неё. Что говорит.

Да точно так же смотрит, как смотрит на неё Аркадий, те же самые слова говорит.

Генри и Аркадий — двойники, братья. Они вскормлены одной матерью — русской литературой. Вот почему она так относится к Генри!

Сказать Аркадию о Генри…

Что сказать? Что она любит Генри?

Нет, она любит Аркадия. И любит Генри потому, что любит Аркадия: Генри — то же, что и Аркадий…

Прочь, Митяй, со своей пошлостью! Ты не смеешь близко подходить ни к Генри, ни к Аркадию.

Не пошлость это, подлость. Урок ей.

Бежать от Митяя.

Как?


Новая квартира — на три стороны света: на восток, юг и запад, и можно ходить за солнцем весь день, от восхода и до заката. Но зимой солнца мало, и оно вообще не каждый день. А всё равно — светло, и в сумерки не нужно зажигать электричество.

Мама восстанавливалась медленно. Подолгу лежала, обложенная книгами. Оказалось, она любит читать сразу несколько авторов. В доме — большая библиотека: Прус, Хемингуэй.

Раньше Юля и Аркадий могли часами сидеть, прижавшись друг к другу, и разговаривать. Детство, юность, потаённые мысли… Теперь ужины и завтраки — общие с мамой. Разговаривают о налогах и коммунальных расходах, постоянно увеличивающихся, о странных новых законах, об убийствах, о коммунистах и демократах.

Оставшись вдвоём в спальне, Аркадий усаживается рядом с ней на тахту, как и раньше, обнимает её, крепко прижимая к себе, чтобы они набрались тепла друг от друга, и спрашивает: «О чём ты сегодня думала?», «Как прошёл твой день?», «Не знаешь, почему Генри не заходит в контору?» Но они оба такие уставшие после целого рабочего дня и после долгого светского ужина, что язык не ворочается. Засыпает Юля сразу и спит беспробудно до звонка будильника.

С появлением мамы в их жизни возникли и другие проблемы. Мама восстала против Аси:

— Ася — прелестный человек, но, сами подумайте, зачем платить большие деньги, когда я здесь? Должна же я что-то делать, не могу же я есть ваш хлеб и быть барыней на вате.

— Что вы, какая «барыня на вате»? — возразил Аркадий. — Прежде всего вы должны восстановить здоровье, чтобы начать полноценно жить. Юленька говорила, вас приглашают в школу. А что такое труд педагога, я знаю — свою мать до позднего вечера не видел! То поход с учениками, то самодеятельность, то ещё что-нибудь…

— Я не смогу преподавать. Во-первых, я не взяла с собой свои книги…

— Я взяла, мама. Целую стопу. Поначалу тебе хватит, а потом Бажен пришлёт. И чучела зверей взяла.

Юля бежит в кладовку и везёт в кухню чемодан.

— Вот. И для них в твоей комнате этажерка, расставляй, как тебе нравится.

Мама смотрит на Юлю с немой благодарностью, говорит нерешительно:

— Во-вторых, меня не возьмут, потому что нет прописки…

— Это проблема. Но Юля сказала, директор просил вас зайти. А как только мы купим квартиру, сразу можно будет оформить прописку.

— А когда мы сможем купить квартиру? — спрашивает Юля.

— Смотря, какой у нас аппетит. Если мы хотим ту, в которой жили раньше, можем купить хоть завтра, она стоит семьдесят четыре тысячи долларов, у нас есть такие деньги. Если же замахнуться на такую, как эта, нужно не меньше, чем сто пятьдесят — сто семьдесят тысяч. Таких денег у меня нет, и нужно подождать несколько месяцев. Вообще мне пора разобраться с деньгами. То, что получается от безналичного бизнеса, — в акциях на счету. Деньги живые — от наших точек — в сейфе, вместе с деньгами Митяя и Игоря. Положить их в банк не могу никак — придётся платить баснословные налоги. До первого апреля я занят по горло, а первого разберусь, сколько у меня наличности, и давай попробуем купить квартиру.