В первый день про деньги и не вспомнил, некогда было. А потом вдруг замечать стал, что Санек его вроде избегает. Как-то не оказывается рядом никогда. В столовой с ним Витька никак не пересечется, на корме его нет никогда. Сходил в каюту к нему, так и там его нет. Вот только что был, а тут вдруг нет. Только сосед его сидит, глазами хлопает и руками разводит. Побегал за ним Витька пару дней, а потом назначил через того же соседа встречу. На корме вечерком. Чтобы не помешал никто разговаривать. Ну и конечно, именно в тот вечер на корме народу было не протолкнуться. Стасик еще с расспросами привязался, как будто не все равно ему, кого это тут Витька ждет.

Стасика он послал, а сам подождал до без пятнадцати двенадцать и пошел к этому гаду-Саньку в каюту. А там типа закрыто и все спят уже. Вот сволочь!

Ну, ничего! Поймал он его в конце концов. Куда на теплоходе деться-то? Санек, дурак, думал, что вечно от него бегать будет. Чудило. Еще и вякать чего-то начал, когда Витька его поприжал легонько в подсобке. Ручонками размахивал. Пришлось объяснять, что к чему. Что нехорошо деньги чужие не отдавать и от кредиторов бегать. Тем более, когда к тебе по-хорошему.

Санек сначала сопротивляться пытался, даже достал его пару раз. Потом успокоился. Вернее, Витька его успокоил. Но фингал все же успел получить. Вот гад все-таки этот Санек! Ходи теперь, свети фонарем. Сергеич теперь упражняется в остроумии, все простить не может, что Витька тогда с ним препирался.

А менту этому он все как есть рассказал. Не потому, что у того бумажки были, где про детскую комнату написано. А просто надоело ему все. Как-то разом все надоело. Взял да и рассказал. Чего ему скрывать, он же не чужие деньги у этого козла требовал, а свои кровные.

Мент от него и отстал. Оказывается, Каринку убили почти сразу после того, как он пошел Санька искать. Если бы задержался немного, может, и не было бы ничего. Карина бы жива осталась, и помирились бы, глядишь. А теперь вот только и остается, что себя ругать, за то, что ушел тогда.

Так ведь, если бы знать… Может и не случилось бы ничего.

Глава 20

О происхождении Витькиного «фонаря» мы узнали в ресторане перед обедом. Недолго ему удавалось делать загадочный вид. На корабле все новости рано или поздно становятся общедоступной информацией.

К огромному моему облегчению, автором потрясшего всех синяка оказался не Димыч. А то я уже начала опасаться, что это такие последствия допроса свидетеля.

Захаров на меня даже слегка обиделся, когда я ему об этом намекнула.

А чего обижаться? Поставил бы себя на мое место. Что мы имеем? Димыч собирался поговорить с Витькой, причем хвастался, что теперь церемониться с ним не будет и всю правду непременно узнает. И сразу после этого разговора допрошенный с пристрастием Витька щеголяет с новеньким фонарем под глазом. И как это прикажете понимать?

Захаров фыркнул и напомнил мне, что «после этого» не значит «вследствие этого», и посоветовал не лезть не в свои дела.

— Кстати, сегодня вечером ты абсолютно свободна.

— Вот еще! Ты же собирался побеседовать кое с кем, — я, как Остап Бендер, понизила голос «до полной конфиденциальности». — Или ты передумал?

— Я не передумал, — невозмутимо ответил он, отцепляя мои пальцы от своего рукава. — Но тебя я там видеть не хочу Ты мне мешать будешь.

— Я тихонько, — пообещала я.

Но Димыч был непреклонен. Брать меня в качестве зрителя на допрос он отказался наотрез.

— Ты вон какая нежная, из-за любого синяка переживаешь. Я при тебе не смогу допрос нормально вести.

— Странные у тебя представления о нормальности. А без мордобоя ты не можешь допрашивать?

Димыч окончательно выдернул у меня рукав и велел на глаза ему сегодня вечером не попадаться. Лучше вообще в каюте посидеть.

Как же, нашел дурочку. В каюте меня сейчас ничто не удержит.

Но спорить с ним я не стала. Пробраться на корму не так сложно, обойдусь и без официального приглашения. Главное, чтобы он не стал допрашивать у себя в каюте. Там потруднее будет подглядывать.


Я кралась по палубе, а в голове вертелась какая-то ерунда. «Ночь опустилась на спящий город». Какой город? Какая ночь? Вместо спящего города мы имеем слегка притихший теплоход, а вместо опустившейся ночи — сплошное недоразумение. Именно недоразумение, иначе и не назовешь.

В первом рейсе, помню, я вообще спать не могла, когда начались эти самые белые ночи. Дней пять ходила, как сомнамбула. Даже, помню, пару бокалов опрокинула, хорошо хоть не на туристов. Отказывался организм отключаться, хоть ты тресни. Потом привыкла, здесь все привыкают. Шторы плотные задергиваешь на окнах и спи себе.

Вот только прятаться тяжело, когда солнце вообще не заходит. Было бы темно, на корме бы фонарь горел, можно было наблюдать за происходящим, оставаясь в тени. А сейчас я вся как на ладони. Хоть и крадусь, прижимаясь спиной к стенке, но стоит Димычу выглянуть за какой-нибудь надобностью, и весь мой дерзкий план провалится.

Я задержала дыхание и сделала еще несколько бесшумных шагов. Ну, мне хотелось, чтобы они были бесшумными.

До кормы оставалось всего ничего. Даже голоса уже были слышны. Вот только разобрать, о чем говорят, пока не удавалось.

Я сделала еще пару шажков и вытянула шею.

— А поговорить нам все равно придется, — услышала я Димыча. — И чем раньше этот разговор у нас состоится, тем лучше. Для тебя лучше.

Повезло мне, что они на корме обосновались, а то пришлось бы сейчас под окном каюты торчать. Причем, «торчать» в прямом смысле не получилось бы. Пришлось бы на корточках сидеть все время. А это долго. Судя по всему, наш подозреваемый «колоться» не собирается.

— Ты пойми, дурашка, — говорил Димыч ласково, — я ведь и так все уже знаю. А чего не знаю, то из подельника твоего вытащу. Уж он-то ломаться не будет. Для него оказать помощь следствию — единственный выход. Так что, он поможет, не сомневайся. Только и тебя утопит. Сам соучастником пойдет, а ты — организатором. Надо оно тебе?

В ответ раздалось что-то невнятное, потом какой-то шорох и резкое Захаровское: «Сидеть!», от которого присела даже я, хоть Димыч меня видеть не мог, а значит и не мне это было адресовано. Что-что, а гаркнуть, как следует, он умеет. Может парадами командовать или демонстрации разгонять без всякого мегафона.

Я продвинулась вперед еще немного и, наконец, смогла увидеть все своими глазами.

На корме, напротив друг друга, стояли два пластиковых кресла, позаимствованных с верхней палубы. На одном, расставив ноги и опираясь локтями на колени, сидел Димыч. Он жмурился от дующего в лицо ветра и время от времени шмыгал носом. На втором креслице, вжавшись в спинку, сидел Володин. Очень бледный и с очень злым лицом. Когда у Володина случалось такое лицо, мы, официантки, обычно не ждали для себя ничего хорошего. Я и сейчас непроизвольно поежилась, ожидая разноса.

Но сейчас хозяином положения был все-таки Димыч. Поэтому Андрюша наш сидел смирно, после Димкиного окрика, и орать не собирался. Но и соглашаться, похоже, был не намерен.

— Я на тебя жалобу напишу, — пообещал он Димычу. — Ты тут вообще никто. Даже не при исполнении. Где у тебя санкции?

— Какие?

— Какие-нибудь, — растерялся Володин, но быстро пришел в себя. — Это произвол. Вы не имеете права меня арестовывать. Это незаконное задержание.

— Еще про похищение человека напиши. Это покруче будет, — посоветовал со скамейки Вадим. Он сидел там, сразу незаметный, и курил, прикрывая сигарету от ветра ладонью. — А то незаконным задержанием сейчас и не удивишь никого. А ты на жалость дави.

— На жалость тут дави, не дави — бесполезно. Все улики же против него. Отпечатки пальцев, опять же.

— Какие отпечатки? На чем? — заорал Володин, выходя из себя. Как все блондины, он легко краснел и сейчас сидел просто бордовый.

— На веревке! — заорал в ответ Димыч. — Которой девчонку задушили.

— Какая веревка? Не было там веревки.

— А ты откуда знаешь, что не было? Ты же ничего не видел.

Володин замер испуганно, но потом шумно сглотнул и взял себя в руки.

— Рассказывали.

— Кто? — Димыч смотрел на него в упор и даже слегка надвинулся сверху, заставив еще больше вжаться в спинку шаткого кресла. — Кто тебе рассказал, что мы нашли, а что нет?

— Нечипорук рассказывал. Он был там, когда вы ее нашли. И никакой веревки не видел.

— Правильно, потому что мы нашли ее совсем не там. Ты же прекрасно знаешь, что веревку вы вместе с убитой не оставили. Веревку мы позже нашли, и на ней твои отпечатки.

— Нет там моих отпечатков, — заголосил Андрюша. — Я жаловаться буду. Нет моих отпечатков на веревке.

— Как же нет, когда ты этой самой веревкой девчонку задушил?

Димыч схватил Володина за плечи и тряхнул, как тряпичную куклу. Тот ударился спиной о ребро спинки и заговорил быстро-быстро, испуганно глядя на разъяренного Захарова:

— Я не душил никого, не может там быть моих отпечатков, я эту веревку даже не трогал, нет там отпечатков.

— Не душил? Просто рядом постоял, да? Ты ей записку написал?

— Не знаю я никакой записки, — Володин окончательно пришел в себя и завел прежнюю песню. — Я жаловаться на вас буду. Это произвол.

— Надоел ты мне с жалобами и произволом, — сказал Димыч, расстегивая кобуру.

Он достал пистолет и помахал им перед Володинским носом. Очень убедительно помахал, если бы я не знала заранее, что пистолет газовый, решила бы, что Захаров решил пристрелить строптивца. Или, как в кино, приставить пистолет к затылку и узнать все, что требуется.

Димыч, кстати, почти так и поступил. Поднял пистолет и ткнул им Андрюше в лоб.

— Я тебя пристрелю сейчас без всяких санкций, — пообещал он вкрадчиво. — А труп за борт сброшу. Скажу, что ты стал очередной жертвой корабельного маньяка.