— Да нет, не может быть, — не соглашалась я. — Светка не могла, ты что! Мы же вместе работали, и вообще…

— Да вы все здесь вместе работаете. Сто пятнадцать человек команды. И один из вас — убийца. Хоть и печально это осознавать. А может, и не один.

До меня вдруг дошло, что убийца — это не мифический некто, взявшийся ниоткуда и бесследно исчезнувший. Это кто-то из команды. Один из тех людей, с кем мы ежедневно встречаемся в столовой, сталкиваемся в коридоре. А может, и работаем на соседних станциях. Или даже на одной… Я вспомнила Аню, и мне стало стыдно за такие предположения. Аня-то уж точно не могла убить Карину. Да и Зотова не могла, хоть сто мотивов у нее было.

— Всю команду-то не стоит в убийцы записывать. Половина ведь женщины.

— И что из того? — непонимающе посмотрел на меня Димыч.

— Ну, женщина не могла Карину убить, — сказала я убежденно.

— Почему? Среди женщин довольно много убийц, если хочешь знать. И крайне жестоких.

— Да женщина физически не смогла бы задушить. Ведь руками душили, Вадим сказал. Это какие же должны быть руки!

Димыч посмотрел на меня пристально и заявил:

— Дельная мысль. Молодец! Не каждая женщина сможет задушить молодую девчонку, тут ты права. Но вот кто-то из официанток вполне мог. Я давно внимание обратил, что у вас руки должны быть очень сильные. Мы как-то с Вадиком сунулись Светке вашей помогать посуду собрать со стола. Так я тебе должен сказать, весит эта стопочка тарелок не мало. Четыре здоровых таких тарелки, да еще четыре маленьких, да ножи с вилками — я двумя руками все это держал, пока Вадька меня грузил. А Зотова всю эту конструкцию у меня подхватила одной рукой. Причем, левой. И пошла, как пава. Правой ручкой сама себе дверь открыла. Улыбалась еще. И все вы так тарелки носите. Так что, из официанток любая задушить могла.

Выпалив все это на одном дыхании, он уставился на меня, не мигая. Даже не по себе стало от этого пристального взгляда. Как будто он меня тоже подозревает. А почему как будто? Ведь сам сказал, что любую из нас подозревать можно. Видно, с меня начал, раз я ближе всех оказалась.

Я отодвинулась немножко от Димыча.

Он это заметил, но успокаивать меня не стал. Не переживай, мол, к тебе это не относится. Наоборот, скорчил совсем уж зверскую физиономию. Ну, и пусть. Я Карину не убивала, мне бояться нечего.

Захарову надоело меня пугать, и он сказал:

— Ты, вместо того, чтобы оскорбленную невинность из себя корчить, подумай лучше, кому ваша Карина могла еще досадить? Вот она замечала все. Может, увидела что-то, чего не стоило. Кроме Зотовой, кого она могла увидеть за чем-то неприличным? Или даже незаконным. Эти ваши мужики, что рыбу у браконьеров покупают, не могли ей на глаза попасться?

— Рыбу покупают все. Только в разных количествах. И все об этом знают. Ничего нового Карина увидеть не могла.

Димыч почесал затылок и предложил следующую версию.

— Ну, может, она шантажировала кого-нибудь?

— Вряд ли. Мы давно между собой говорили, что Карина со своей наблюдательностью могла бы шантажом хорошие деньги зарабатывать. Только ее деньги не интересовали, понимаешь. Она из обеспеченной семьи. Родители, правда, в разводе, но отец Каринку любит. Любил. И мама у нее бизнесом занимается. Карина в деньгах не нуждалась. Да и безобидная она была. Наивная даже. Часто даже не понимала, плохо или хорошо то, что она увидела. Так и не поняла, за что на нее Зотова разозлилась. А чтобы шантажировать кого-то, надо знать, чего человек испугается. А Карина не знала.

— Может, раньше не знала, а потом прозрела. Или подсказал кто. Может, тот и подсказал, кто потом убил. Он расчетливый, вон как ситуацией воспользовался, чтобы выманить. Мог и Карину использовать, а потом убрать.

— А какой смысл убирать шантажиста? Что же, он придет к тому, кого Карина шантажировала, и скажет: «Здравствуйте! Я теперь вместо Карины буду, мне денежки платите»? Так что ли?

— Действительно, ерунда получается, — согласился Димыч. — Но версию с шантажом это не отменяет. Просто убил, в таком случае, тот, кого шантажировали.

— Остается найти эту жертву шантажа, — усмехнулась я.

— Да уж, — энтузиазма у Димыча заметно поубавилось. — Ты вспомни все-таки, может она говорила что-то незадолго до смерти. Может, рассказывала про кого-то? Подумай, ты с ней больше всех в последнее время общалась.

Вот еще новости! Я с Кариной общалась столько же, сколько со всеми остальными. Не больше и не меньше. С чего это вдруг меня в Каринины подружки записывают? Правда, с остальными девчонками она успела к этому рейсу испортить отношения. Да еще многие встали на сторону Зотовой. Вот и получается, что Димыч прав — в последнее время больше всех общалась с Кариной Манукян я. И если она обмолвилась о том, что увидела, случайно или намеренно, то услышать это должна была я. Больше некому.

Надо вспоминать, о чем говорила Карина в последние дни.

Я постаралась вспомнить все досконально, даже глаза закрыла, чтобы не отвлекаться.

Ничего не вспоминалось. Только это ее: «Мне кажется, что я на войну уезжаю, и меня там обязательно убьют». А больше ничего.

Может, и не говорила она ничего важного? Димыч просто слишком подозрительный.

* * *

Излишне подозрительным оказался не только Димыч. Катя тоже, как видно, поддалась увлечению подозревать всех и во всем.

После обеда она подошла ко мне, энергично орудовавшей пылесосом, и спросила:

— Ты в поведении Анны ничего такого не замечаешь?

— Какого это «такого»?

— Ну, необычного.

— Замечаю. Как и обещал этот ее альфонс-переводчик, Анна стала нелюдимой и необщительной, — дерзить я не собиралась, просто все время пыталась вспомнить что-то важное, услышанное от Карины, а Катя влезла очень некстати. Мне уже казалось, что вот-вот вспомнится, забрезжит в памяти что-то. Вот-вот прояснится.

Катя задала вопрос, чтобы еще разок помусолить популярную тему, и сбила меня с мысли. Поэтому я и ответила язвительно.

Она совсем не обиделась. Сказала задумчиво:

— Нет, тут не в нелюдимости дело. Тебе не кажется, что она стала совсем другая?

— Я к ней не присматриваюсь особо. Не до нее. А в чем другая-то?

— Во всем! В поведении, в привычках, в жестах. Она грубее стала, что ли. Более резкой какой-то. И приборами пользоваться разучилась.

— Как это?

— А так! Я второй день за ней замечаю. Столовые приборы от закусочных она совсем не отличает. Хватает первые попавшиеся. А сегодня вообще салат десертной вилкой съела. А раньше-то была — просто английская королева. Ты вспомни, как она в первый день апельсинчик правильно кушала, залюбуешься. А сейчас ведет себя, как колхозница. Неужели депрессия может так менять человека?

— Не знаю. Это у специалистов спрашивать надо. У врачей каких-нибудь.

— А Вадим знает, как ты думаешь?

— Откуда мне знать? Я с ним несколько дней назад познакомилась. Спроси у него сама.

Глава 14

О своем долгожданном отпуске Димыч больше не вспоминал. Носился сайгаком по теплоходу, высматривал и выспрашивал. При этом лицо у него было такое, будто он подозревает буквально каждого. Я-то к нему привыкла, знала, что на Димкино лицо не стоит обращать внимание. А вот неподготовленные люди впечатлялись.

Явившись на ужин, я застала несколько официанток с покрасневшими от слез глазами. Оказывается, всем им Димыч рассказал, какие сильные у официанток руки, и что каждая из них вполне могла задушить Карину Манукян. Девчонки старательно вспоминали, кто может подтвердить, что во время убийства они были совсем в другом месте, и приставали ко мне с расспросами.

Знакомство с Димычем начинало сильно осложнять мне жизнь. Все думали, что я в курсе расследования и просто из вредности не хочу поделиться подробностями.

Я потихоньку выскользнула из сервировочной, чтобы не отбиваться от любопытных. На рабочем месте было не легче. Катя всерьез озадачилась поведением фрау Браух и отслеживала каждый ее жест.

Спокойной жизни не было нигде.

— Ты с Вадимом говорила про Анну? — спросила я. Все равно этого разговора не избежать.

— Говорила. Но он не знает ничего про психические заболевания. Сказал, что надо со специалистами консультироваться. Бывает, конечно, деградация личности и утрата элементарных навыков. Но Вадик сказал, что это не происходит за пару дней. Человек долго болеть должен. Так что, или Анна придуривается, или у нее не депрессия, а что-то гораздо серьезнее.

— Или это уникальный случай, не известный науке, — поддержала я.

Катя посмотрела на меня пристально, и стало ясно, что встревожена она не на шутку. Похоже, не верит, что у туристки нашей безобидная депрессия.

Как Карина говорила: «Девочки, а вдруг она на меня бросится?» Теперь вот и Катя поддалась.

Стоп! А может, Карина не зря боялась? Что-то почувствовала? Догадалась? Может, это и есть та информация, которая ее погубила?

Что же получается, Карина шантажировала Анну? Бред. Разве можно шантажировать психическим заболеванием?


Вечером я рассказала об этом Димычу. Вопреки моим ожиданиям, он не начал горячо благодарить за помощь следствию, а выразительно покрутил пальцем у виска и поинтересовался:

— Ты в своем уме, вообще? Иностранцев сюда не впутывай. Даже мысли такой не допускай. Не хватало нам еще международного скандала! Искать будем среди наших.

— Хорошенькое дело! — возмутилась я. — А если убил все-таки иностранец? Кого ты среди наших найдешь в таком случае?

— Значит, никого не найду. А к иностранным гражданам не полезу. Тем более, тут одни европейцы. У них там права человека и другая фигня. Не моего это мелкого ума дело — иностранцев подозревать.